Себастьян Фолкс - И пели птицы...
Под конец своего выступления он почувствовал, как и его охватывает низменный страх. Уход из этой ничем не примечательной деревни теперь представлялся ему самым горьким из всех расставаний его жизни; ни разлука с родителями, женой и сыном, ни мучительное прощание на железнодорожном вокзале не теснили сердце Джека так сильно, как короткие переходы по полям Франции, которые возвращали его на передовую. Каждый из них оказывался более тяжелым, чем все предыдущие. Он не закалился, не привык. Всякий раз ему приходилось все глубже залезать в закрома собственной бездумной решимости.
Вот так, раздираемый страхом и сочувствием к смотревшим на него красным лицам, Джек и закончил свой номер песенкой. «Была б ты единственной девчонкой в мире» — запел он. И солдаты подхватили эти звонкие слова с благодарностью, словно каждое из них выражало глубочайшее чувство.
3
Участок передовой, занимаемый взводом Стивена, вот уже третий день подвергался почти непрерывному артиллерийскому обстрелу, как правило предвещавшему масштабное наступление. Утром третьего дня Стивен проснулся в своей землянке, устало поднялся и, подойдя к выходу, отвел в сторону противогазовую завесу. От недосыпания глаза будто налились свинцом. Тело его питалось не естественной энергией, создаваемой едой и сном, но какими-то нервными реактивами, которые выделялись неведомыми Стивену железами. Во рту, словно бы обожженном, стоял кислый вкус, и ощущение это спускалось вниз до самого кишечника. Череп вибрировал под кожей в неровном, но набиравшем быстроту ритме. Одна рука подергивалась от тика. А между тем ему следовало обойти солдат своего взвода, подбодрить их.
Первыми, кого он увидел, были Бреннан и Дуглас, самые опытные из его бойцов. Оба сидели на стрелковой приступке, лица их были белы, по земле вокруг было раскидано не меньше шестидесяти сигаретных окурков.
Стивен обменялся с ними приветствиями. Особым расположением он у солдат не пользовался, поскольку находил затруднительным отыскивать слова, способные подтянуть или воодушевить их, в то время как сам не верил ни в высокое назначение этой войны, ни в то, что конец ее близок. Он уже получил от капитана Грея, человека проницательного и волевого, выговор за оброненное им в разговоре с одним из солдат замечание насчет того, что, по его мнению, легче воевать не станет, только труднее.
Высказывания Бреннана по поводу обстрела содержали обычную для него квоту скабрезностей. Излюбленное прилагательное Бреннана появлялось в произносимых им фразах так часто, что Стивен очень скоро стал пропускать его мимо ушей. Как и все остальные.
Начав службу рядовым, Стивен пошел на повышение потому, что был образованнее других солдат; многих младших офицеров с университетским образованием уже не было в живых, а те, кто выжил, командовали ротами. Грей приметил его и отправил в Англию, где Стивен прошел краткую подготовку в офицерском училище. По возвращении во Францию он под руководством штабных офицеров закончил еще курсы в Бетюне, хотя, насколько мог судить сам Стивен, решающую роль в его дальнейшей судьбе сыграл футбольный матч, специально для того и устроенный, чтобы старшие по званию смогли определить, насколько он упорен и храбр. Стивен честно подрался с одним из игроков соперника, после чего совершил поспешную трехнедельную поездку вдоль линии фронта в обществе страдавшего одышкой майора, впервые ради такого дела покинувшего штаб бригады. Майор особо настоял на том, чтобы Стивен ни с кем из прежних своих однополчан не встречался, — он должен будет предстать перед ними как совершенно новое, высшего порядка существо, волшебным образом обретшее офицерское звание. И после сиплых прощальных слов майора Стивен стал обладателем лакированного ремня, новых сапог и почтительного денщика. Ни с кем из солдат полученного им взвода он прежде знаком не был, хотя от людей, с которыми проходил начальную подготовку и вместе воевал, его отделяла теперь всего лишь сотня или около того ярдов траншеи.
— Не слышали, когда это кончится, а? — спросил Дуглас.
— Мне никогда ничего не говорят. А вы как думаете?
— Хорошо бы они малость передохнули.
— Передохнут, когда придет время кормежки, — слов более утешительных Стивен придумать не смог. — Для немецкого канонира колбаса — дело святое.
Пушечный выстрел разодрал воздух. Снаряд был среднего калибра, оболочка его создавала громкий лязг, казавшийся поначалу странноватым, но становившийся по мере приближения снаряда все более пугающим. Бреннан и Дуглас распростерлись на дне траншеи, прижавшись к передней ее стене. Земля дрогнула, комья ее мягким дождем осыпали их головы. Дуглас вытер ладонями лицо, и Стивен увидел, что руки его сильно дрожат.
Он успокоительно покивал солдатам:
— Вечно это продолжаться не может.
Как правило, по ночам снаряды ложились далеко за окопами — там, где находились орудия и склады, в том числе и склады боеприпасов. Дневной обстрел окопов обычно служил предвестником наступления; впрочем, Стивен полагал, что противник мог и переменить тактику — если только прицел выпустившей этот снаряд пушки не оказался неточным.
Он прошелся по траншее, побеседовал с другими бойцами своего взвода. Приказы они получали от старшин и сержантов, а Стивена воспринимали скорее не как живого человека, а как некий символ власти, в присутствии которого следует проявлять послушание и почтительность. О проходчиках Стивен благодаря его дружбе с Уиром знал почти столько же, сколько о своих солдатах. Впрочем, сейчас, разговаривая с ними под непрестанным артиллерийским обстрелом, он понял, что об их жизни ему почти ничего не известно. Почти все они были лондонцами, состоявшими перед войной в запасе.
Больше прочих ему нравились Ривз, Бирн и Уилкинсон — сардоническая троица рядовых, никогда, в отличие от Бреннана и Дугласа, не вызывавшаяся добровольно выполнять опасные задания, но питавшая к врагу ненависть — безусловную и безжалостную.
Как всегда, он увидел их рядом друг с другом — правда, сегодня все трое хранили нехарактерное для них молчание. Весь последний час, сказал Ривз, артиллерийский обстрел только усиливался. Разговаривая, они услышали мощный удар полевого орудия, за которым последовал визг летящего снаряда.
— Вот так теперь и живем, — сказал Ривз. — Слышите?
Трое солдат лежали, прижавшись друг к другу. Осколочные ранения пугали их сильнее, чем пулевые, — из-за увечий, которыми были чреваты. Прямое попадание снаряда просто стирало человека с лица земли, осколок же выдирал из него кусок мяса; даже мелкое осколочное ранение было много хуже пулевого. За ним часто следовало заражение, грозившее перейти в гангрену.
Внезапно в нескольких ярдах от них кто-то завыл. Пронзительный безумный звук перекрыл грохот обстрела. Молодой солдат, Типпер, бежал по дощатому настилу, потом вдруг остановился, поднял лицо к небу и опять завопил в первобытном ужасе. Крик этот брал за душу всякого, кто его слышал. Тощее тело Типпера скрючилось, лицевые мышцы свела судорога. Он визжал, просясь домой.
Бирн с Уилкинсоном принялись осыпать его бранью.
— Помогите мне, — сказал Ривзу Стивен. Он подошел к юноше, взял его за руку, попытался усадить на стрелковую приступку. Ривз ухватился за Типпера с другого бока. Солдат не сводил глаз с неба, и ни Стивену, ни Ривзу не удалось заставить его расслабить мышцы шеи и опустить взгляд.
Им показалось, что кровь напрочь отхлынула от лица юноши. В белках Типпера, отделенных от лица Стивена лишь несколькими дюймами, не замечалось и следа кровеносных сосудов, только карие кружки с расширенными зрачками плавали в белизне выпученных глаз. Зрачки темнели, расширяясь, придавая взгляду мертвящую отстраненность.
Утративший все представления о том, где он находится, юноша с мольбой повторял какое-то лишь ему понятное слово, — возможно, домашнее прозвище отца или матери. И подвывал от животного страха. Стивен понял вдруг, что сострадание покидает его, и постарался как можно скорее вернуть себе это чувство.
— Уведите его, — сказал он Ривзу. — Я здесь такого не допущу. Вы и Уилкинсон, доставьте его в лазарет.
— Есть, сэр.
Ривз с Уилкинсоном поволокли бесчувственное тело Типпера к ходу сообщения.
Стивена трясло. Этот всплеск вполне объяснимого страха показал ему, насколько противоестественно существование, которое вели все они, не желавшие слышать никаких напоминаний о нормальной жизни. В свою землянку он возвратился сердитым. Если всеобщее притворство даст трещину, в нее ухнет не одна жизнь.
Стивену казалось, что противопоставить этому страху им нечего. И под Ипром, и в других местах боевых действий солдаты ухитрялись свыкнуться с возможностью смерти, но нынешний артобстрел снова лишил их мужества. Они готовы были идти на пулеметы и защищать свои окопы до последнего человека, однако встреча со смертью, принявшей такое обличье, оказалась им не по силам. Они старательно изображали, что дело не только в этом, но и в том, что им уже довелось пережить. Когда-то Ривз искал своего убитого взрывом брата, однако не нашел ничего, что можно было похоронить — ни клочка волос, ни даже обрывка сапога. Он сам с горечью и изумлением рассказывал об этом Стивену. Унесший жизнь брата снаряд был так велик, что к пушке его привезли по узкоколейке, а заряжали с помощью подъемного крана; пролетев по воздуху шесть миль, снаряд оставил воронку, в которой легко разместился бы фермерский дом со всеми его надворными постройками. «Чего же удивляться, — сказал Ривз, — что от брата и следа не осталось. Оно бы и ладно, — добавил он, — но это ж были мои плоть и кровь».
