Питер Ватердринкер - Кольцо Либмана
— Иконы?
В помещение снова вошел русский. Консул застыл надо мной в угрожающей позе, вновь показывая мне фотографию. Ослепительное сверкание красного камушка в его перстне чуть ли не насквозь прожигало мне сетчатку.
— Что вы скажете на это?
«И кто носит такие кольца?» — невольно подумал я. И лишь затем разглядел снимок. Меня захлестнула волна отвращения. Отличное фото, я получился на нем великолепно. Красавчик на фоне бедра мамонта. Я засмеялся, нервно захихикал и от удовольствия даже заикал. Жизнь — это праздник. Кто, черт побери, сказал, что это не так? Человек рождается, человек умирает, но сколько удовольствия можно получить в промежутке этих двух событий!
Так мы с Эвой однажды теплым июньским днем приехали в крематорий Велзена, и там нас встретил ворон в костюме из черного бархата, который за минуту до того, как мы подошли, рассказывал коллеге конец анекдота: «И тогда эта женщина из отдела знакомств спрашивает того холостяка: „Вы, господин, желаете иметь его уже сегодня вечером?“ Представляешь, Кейс? Вы желаете…» При виде меня прожженную физиономию этого мерзавца заслонила профессиональная маска; открыв черную книжку и несколько согнувшись в полупоклоне, он, глядя в мою сторону, спросил:
— Во сколько прибудут остальные члены семьи?
Никаких остальных членов не ожидалось. Правда, я попытался довести печальную весть до сознания мамы: «Мама, Мирочка умерла… Мама…?!» Но она не реагировала. Человек отличается от животного наличием разума, мне это давно известно. Но чем объяснить животное начало в человеке? Послушайте, господин консул, может быть, опять-таки все дело в симметрии? Эва, ты меня слышишь? Доходят ли до тебя мои мысли? Подай какой-нибудь знак…
— Остальных членов семьи не будет, — сказал я. Услышав эти слова, ворон прокаркал:
— Тогда вам придется нести эту тяжкую ношу вдвоем.
И мы пошли, плечом к плечу, по взбирающимся в кручу тропинкам душистого леса; наше гиеноподобное горе мешалось с пением и пересвистом птиц, наконец Эва, от всех выпитых ею накануне таблеток и от отчаяния, перехватившего ей горло, повалилась на скамейку, а мне срочно понадобилось в туалет. Я больше не мог терпеть. Я нашел туалет и услышал, как другой ворон за перегородкой кому-то объясняет: «Черная, похоже, она была черная. А раньше у нас был такой классный крематорий. Исключительно для лучших людей. А теперь мы сжигаем черных. Рюд, знаешь этот анекдот…»
— Господин Либман, что тут смешного? — голос консула словно молотом разбил хрустальный дворец моих размышлений. — Вам грозят шесть лет тюрьмы. Что тут смешного? Перестаньте, расскажите лучше, от кого вы получили эти иконы.
— Какие иконы? — закричал я и бросил взгляд на русского и на консула, а сам продолжал хихикать, словно пациент клиники для душевнобольных.
Смирнов подошел к консулу, взял у него из рук фотографию и теперь сам поднял ее на вытянутой руке высоко вверх, предъявляя мне. На губах у него играла тонкая улыбка.
— На этом снимке фирмы Кодак, — терпеливо начал объяснять он, — отчетливо видно, как вы передаете чемоданчик толстому русскому. Место: Зоологический музей в Москве. Дата: 4 октября 1998 года. Смотрите, белыми буковками здесь все подписано. Через час, после того как был сделан этот кадр, толстяка вместе с его содельником арестовали в ресторане гостиницы «Метрополь»: эти двое собирались как следует отпраздновать. Чемоданчик у них конфисковали. В нем оказались четыре антикварные иконы, в том числе один очень редкий и ценный список с иконы «Богородица с черным младенцем» из Казанского собора.
— Казанский собор? — воскликнул я.
— Ага, значит вы в курсе! — Русский вставил в картонный мундштук сигарету и стал медленно пускать в потолок ровные аккуратные колечки дыма.
— По приблизительным оценкам стоимость этой иконы на зарубежном аукционе должна составить примерно полмиллиона долларов, — продолжал он. — Икона, о которой идет речь, заключена в оклад из сибирского золота. От кого вы получили чемодан?
— Бельгиец, — ответил я, вдруг несколько ободрившись. Я попросил еще чашку кофе и начал рассказывать про путешествие по железной дороге, про арест Жан-Люка, про ужасную погоду в Москве, про то, как я попал в музей и встретил там двух странных типов, в зале, где были выставлены кости и скелеты и…
Консул шепнул что-то мне на ухо по-голландски. Что-то вроде «Не надо строить из себя идиота и рассказывать байки» — дескать, меня отпустят, если я во всем признаюсь и скажу правду, что в дальнейшем…
— Где в настоящее время находится этот бельгиец? — недоверчиво спросил Смирнов, а сам размашистым почерком начал записывать что-то карандашом в блокнот.
Я сказал ему, что красивый молодой человек, который только что сюда заходил, тоже хорошо знает бельгийца. Любой из постоянных посетителей кафе «Чайка» его знает. Заметная личность! Кстати, Жан-Люк как-то говорил мне, что сам был у консула на приеме. Консультировался по поводу кризиса.
Дефламинк разразился театральным смехом.
— Господин Либман, — сказал он, давая понять, что получил удовольствие от столь нелепой шутки. — Я не знаю, какой диагноз вам поставили врачи, но в богатой фантазии вам не откажешь! Черт побери! Только не забывайте одного: мои предки жили в Северных Нидерландах со времен короля Виллема II. С бельгийцами, что называется, я дел не имею. У них тут в городе есть свое отличное представительство.
С улыбкой он поднял телефонную трубку и произнес: «Йенс, не мог бы ты на минутку ко мне зайти?»
Вскоре появился лимбуржец.
— Ты знаешь этого господина? — спросил консул.
Молодой человек плотно сжал красивые губы и, невинно моргая столь же красивыми ресницами, ответил:
— Нет.
— А знаешь ли ты некоего бельгийца… Погоди, как там его звали?
— Жан-Люк, — напомнил я.
— В жизни не слыхал, — пожал плечами лимбуржец и, обращаясь к консулу, спросил: — дядя Леопард, как вы считаете? Я только что получил факс от двоих друзей, от руководительницы театра и директора музея, оба из Амстердама. Они хотели бы приехать вместе с королевой. И вот спрашивают, можно ли рассчитывать на финансирование.
— Наверняка, мой мальчик, — произнес консул отеческим тоном. — Средства, если поискать, наверняка найдутся. Но обсудим это чуть позднее, через полчаса я буду у тебя.
Лимбуржец вышел из комнаты.
— Ну так как? — снова обратился ко мне Дефламинк.
Я снова был как оглушенный, словно получил обухом по голове. Даже если бы я накинулся на этого типа, в сердцах обругал его, какая в этом была бы польза? «Как бы мне исчезнуть, испариться?» — в тысячный раз задавал я себе вопрос. Великий фокус с исчезновением. Каким бы таинственным он ни казался зрителям, для самих фокусников принцип всегда очень прост — какие-то там хитрости с зеркалами и черными экранами. Почему бы каждому из нас не освоить подобный трюк? Пусть это считается добровольным уходом из жизни, но тем не менее…
Консул потерял терпение. Он посмотрел на часы и сердито сказал: «У меня с моими сотрудниками через пару минут саммит по поводу визита нашей королевы. Это какой-то сумасшедший дом. Господин Либман, я вас умоляю: хватит ходить вокруг да около. Вы не имеете права отказываться от предложения, сделанного вам инспектором Смирновым. Он представляет важные структуры ФСБ, бывшего КГБ. Если вы откажетесь сотрудничать, вас снова передадут в руки милиции… Вам пока еще все могут простить! Свобода в обмен на признание. Ну в какой еще стране вы такое встретите? Просто назовите людей, от которых вы получили иконы».
— Господин Дефламинк, — заикаясь, пробормотал я, чувствуя, что вот-вот расплачусь. — То, что вы делаете, это шантаж…
Я сказал это по-нидерландски, на своем родном языке. Я ведь подданный этой страны? Я имею право на допрос на родном языке? Какое мне дело до этого русского! Выслушайте меня… хотя бы немного… Пожалуйста… И я начал строчить как из пулемета про «Петербургские сновидения», про то свидание в квартире, про ограбление, про кольцо, Эву и заклятие ласточкиного гнезда. О том, что мы поклялись друг другу в вечной верности, в том, что будем следовать друг за другом в жизни и даже в смерти, если один из нас потеряет кольцо, про то, что она дала мне время лишь до Рождества и что потом я, что я потом… Я должен пока оставаться в Петербурге, я не могу уехать. Вернуться в Нидерланды без кольца для меня означает смерть…
Консул замер, глядя на меня с открытым ртом.
— Вы сами не понимаете, в каком вы тяжелом состоянии, — тихо промолвил он, сочувственно качая головой. — Вы больны, ужасно больны… Ладно уж, признавайтесь лучше, мой дорогой. Тогда все утрясется. Тогда вы хоть завтра сможете сесть на самолет!
Русский поднес к губам шарик из пористой резины и опять начал что-то лопотать по-собачьи, затем с ошарашенным видом обратился ко мне:
