Ксения Букша - Мы живем неправильно
– Чтобы, в общем, в этом году, – говорю я тихо и корректно, – чтобы, короче говоря… э-ээ… я вам желаю, в целом, счастья… главное – здоровья… подчеркиваю – здоровья… И так далее…
Мы ответим на их мишуру и блестки своей серьезностью и серостью. Мы не будем отзываться на их песни. Мы купим пачку сигарет без сахара и без никотина; сигарет, которые любишь только за то, что их можно курить (облако пышного дыма у губ, тоненькая легкая палочка с ободком). Мы будем пить кофе без кофеина, даже безалкогольное пиво, мы женимся на худеньких женщинах. Все цвета, кроме серого, кажутся нам безвкусными. Зато в сером мы умеем различать самые тонкие оттенки. Серый паук. Серый плавник осетра. Серый алюминий военных самолетов.
– С Новым годом вас, дорогие россияне, – откликается мое эхо в телевизоре.
Часы начинают бить – клубы дыма, трещит во мраке электричество, и пахнет елка, покосясь. Саша, качаясь на каблуках, залпом глотает содержимое бокала. Алекс лезет под елку за подарками.
18
Blank – вот какое слово нам понадобится, чтобы все это правильно назвать. Белый, бледный, бесцветный. Пустой, чистый, неисписанный. Blank space. Незастроенный. Бессодержательный. Blank look. Безуспешный, озадаченный, смущенный, сбитый с толку. Полный, чистейший, абсолютный. Сплошной – blank wall. Blank king. Blank verse – нерифмованные стихи. Яблочко у мишени – point-blank, белая точка, слепое пятно. Проигрышный лотерейный билет. Свободное место в тексте. Форма без содержания, полное отсутствие чего-либо. Пустая страничка в книге. Болванка, заготовка. 1/230400 часть грана золота. Доминошная кость «пусто-пусто» или «пусто – что угодно». ТиRе: вместо пропущенного нецензурного слова (what in blank are you waiting for?). Проигрыш всухую, ничья ноль-ноль. Холостой выстрел. Приводить в остолбенение, лишать дара речи. Скрывать, делать незаметным, сводить на нет, обращать в ничто.
Вот какое нам нужно слово: бланковый.
19
Генеральный директор Александр Арефьев и заместитель генерального Федор Мисько – Эрос и Фемис – быстро идут по коридору. Почти бегом. Впереди Эрос, Фемис на полкорпуса позади. Чтобы отдать им бумаги, необходимо некоторое время бежать рядом. Быстро переговариваются. Влетают. Ровно в девять двери распахиваются, и, в вихре бумаг и слов, начинается заседание.
– Всем сесть! – кричит шеф. – Василий Васильевич, что вы мне скажете?
Василий Васильевич:
– Продажи по Руставели, дом сорок пять, на тридцать процентов меньше запланированного, реклама, делать скидки.
– Финансовая устойчивость! – говорит Арефьев. – Кредит!
– Скидки три процента, – возражает Василий Васильевич спокойно.
– Эффект? – интересуется Арефьев.
– Сильная зависимость от цены. Однокомнатные. Довести до третьего этажа, повысить цену, окупится.
– Принимается! – грох по столу мраморной чернильницей, она у него вроде молотка, как на аукционах. – Сергей?
Сергей выпаливает:
– Проспект эмиссии, андеррайтер, встретиться, первый квартал, первичное размещение, не должно возникнуть.
– Принимается! – грохот. – Роман Афанасьевич?
Роман Афанасьевич:
– О-о, я не могу больше иметь дела с этими уродами, их рубероид, он ужасен, он мерзок, он…
– Ну, посчитайте, во сколько нам это обойдется. Посчитайте и тогда приходите… – Все! – мраморная чернильница обрушивается на стол. – Вопросы – имеются?
Вопросов нет. В коридоре стартует принтер. Заседание стихийно сворачивается в трубочку. Все уходят из кабинета, остаемся – я и Алекс.
– Вы будете нашим редактором? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает ААА+. – Не думаю, что вам вообще понадобится редактор.
– Но о чем мы будем писать?
– О том, что происходит в нашем доме. Все те же новости, что и раньше: политика, экономика, бизнес, внешний мир, культура, жизнь людей, только все это будет происходить в нашем доме.
– Не понимаю, – спорит Алекс, – какой в этом смысл. Описывать местечковые новости? Да самим жителям дома все это не будет интересно. Даже домохозяйки… любят читать о жизни звезд… я уж не говорю о развитых, умных людях. Культура, которая происходит здесь, – Боже мой, да что тут может происходить, о чем мы будем писать из номера в номер? Это же самый обычный дом! Да мы с тоски помрем, описывая новый способ варки борща пенсионерки Сидоровой из семьдесят седьмой квартиры!..
Солнечная серо-желтая свежесть, разведенная ледяной водой, грязью, сопротивлением и напряжением, вышка потрескивает и клонится долу от ярко-желтого ветра, самолеты-текстовыделители на сером небе, стеклопакеты – капель и метель.
– Вы, кажется, считаете себя социалистом? – переспрашивает ААА+.
– Да, ну что значит «считаю» – я и есть, собственно… Троцкист, разумеется.
– А высказываетесь как Геринг. Значит, по-вашему, домохозяйка по определению не может быть умной и развитой? Значит, здесь ничего не может происходить? Значит, «самый обычный дом»? Ну да, так, самый обычный. Не элитное жилье. Благодаря нашим технологиям квартиры так дешевы, что их могут купить и не слишком богатые семьи, тем более в кредит. А еще у нас есть квоты для малоимущих, это по нашему негласному договору с депутатом Генрихом Эдирбаджетом дает нам право на кое-какие привилегии. Так что у нас действительно «самый обычный дом», – на щеках у ААА+ проступают красные пятна. – И, по вашему мнению, здесь не может ничего происходить. А где в таком случае может? Когда все теряет смысл, – продолжает ААА+, – его можно найти только здесь и сейчас. Или нигде.
Луч света. Темное царство. Начинается ночь, а мы еще ничего не поняли. Мы молча спускаемся вниз, выходим на улицу, не торопясь бредем через двор к метро по обледенелой тропинке. Если у тебя нет паранойи, это еще не значит, что за тобой не следят.
20
Сыплет снег. К катку ведет освещенная утоптанная дорожка через парк. Под фонарями – уютные полянки. Засахаренные скамеечки в деревянных кружевах. Играет задушевная чекистская песня. Я, кряхтя, натягиваю хоккейные коньки, крепко топаю по деревянному полу.
– Ну вот – и с квартирой вопрос решен. Кредит на пять лет. Сказка.
– Значит, ты поработил себя на пять лет за квартиру, – Саша выезжает на лед, поворачивается и выписывает круг, расставив руки. – А-а?
– Ну-у! – кричу я ей вслед. – Погоди!
Елка в центре ледяной поляны вся в блуждающих огнях. Каток полупустой, темный. Я отталкиваюсь и со свистом уношусь. Сквозь деревья видно вышку телебашни и – над ней – белое облачко света в красно-коричневом небе. Стремительно холодает. Мне нечего сказать. Мне в кои-то веки нечего сказать. Шутки в сторону.
– Ты будешь, – Саша эффектно тормозит прямо у меня перед носом, – выслеживать жителей дома и превращать их жизнь в шоу за стеклом. А потом твой Арефьев продаст твои интервью и снимки на телевидение. Он специально построил дом из консервных банок, чтобы его легко было снести. Это огромное надувательство, мыльный пузырь.
– Сахарная вата.
Сухой и сыпучий снег превращается в метель. Ветер вдувает мне под полы толпы колючих снежинок. Я хватаю Сашу за руку, мы разгоняемся по огромной дуге, а наши разноцветные тени то удлиняются, то укорачиваются, то забегают вперед, то отстают, следя.
В тонкий, прозрачно-фиолетовый эфир сквозь чекистские песни сыплются вопли редактора: «Ты, Бармалей!.. Бессмысленный Бармалей!»
21
Температура воздуха в Санкт-Петербурге плюс шесть градусов, давление семьсот пятьдесят три миллиметра ртутного столба, ветер северо-восточный, необычайно теплая погода для января, небо радужное, серое, желтоватое, Нева залита прозрачной стеклянно-черной водой, порывы чистого ветра пахнут ментолом и эвкалиптом.
Дом, в котором нам предстоит жить и выпускать стенгазету, стоит на перекрестке двух проспектов, неподалеку от метро, с видом на вышку телебашни и мост через Малую Невку. Острым углом, уступами, в самой высокой точке имея двадцать два этажа. Окна как черная вода. Мы обходим с запрокинутыми головами, приглядываемся.
– Необычно, – говорю я.
– Чего тут только нет, – говорит Алекс.
– И как это все только держится, – вторит ему Тангенс.
– А это что за трубы и коленца вон там, наверху?
– Это алюминиевые банки, – осеняет меня. – Мне говорили, что он их использует в строительстве.
– Е-мое, я не пойду туда внутрь.
– А вон та штука точно сейчас рухнет. Ну, вот прямо сейчас. Она не может так стоять.
– Да она и не стоит. Она вертится.
– Зачем?
– Спроси у Арефьева.
– Этот дом, – высказывает предположение Тангенс, – опирается на ряд абстрактных философских идей.
– Так не бывает, – отметает Алекс. – Под надстройкой должен быть базис. А это что? – Алекс пинает носком сапога то место, где у других домов бывает фундамент. – На чем он стоит? На чем, черт подери, он стоит?!
Алекс криком пугает двух рабочих, сваривающих в траншее трубы.
– Чисто мыльный пузырь, – говорю я бездумно. – Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай сваарился во сне…
