Ксения Букша - Мы живем неправильно
Валяйте, думаю я, поднимаясь на крышу. Не хочу, не могу, не буду, не желаю говорить. Я и так сногдоголовывалян в этом. Это называется denial of service – перегрузка, отказ обслуживать многочисленные операции. До отказа. Мозги плавятся, пересыхает душа, все мелеет, замыливается, замусоривается, больше ничего сделать невозможно. Будешь пытаться вдохнуть в себя этот мир, но он откажется входить в тебя. Ты думал, что все это ерунда, но твоя душа так не думала. Оказывается, она воспринимала происходящее серьезнее, чем ты. И вот теперь, когда потребно чувствовать иначе, ты не знаешь – как. Знал, да забыл. Будем надеяться, что не окончательно. Что можно опять попытаться поумнеть, вернуться, что-то вспомнить…
36
Мы с Дмитрием Михайловичем стоим на крыше, курим (лица у нас бурые) и в оцепенении смотрим на воду, что пузырится и бушует внизу. Тангенс вьется рядом, прыгает от возбуждения, как мартышка. Ветер дует порывами. Визгливыми птичьими криками из неба – не то человеческими, не то дисковая пила взъелась, не то нас зовут. А кому нас звать? Никто нас не видит.
– Повезло, лля, если можно так сказать! – трещит Тангенс, заслоняя и направляя голос ладонью. – Они вылезли на крышу, вода больше не поднимается, не спадает, ни хрена, говорят! Высоты еле-еле хватило, хорошо дом – старая семи-этажка! С соседних домов, говорят, всех смыло! Крыша крутая, там, лля, холодно, и нет ни хрена, долго им так не продержаться! Лля, МЧС пообещал вертолеты прислать туда, в первую очередь центр, конечно… А мы суток трое просидим как минимум…
– На той крыше тоже народу полно, – присоединяется Дмитрий Михайлович и показывает рукой через проспект. – Смотрите, вон стоят.
И мы видим: действительно, там, намного ниже нас, на крыше девятиэтажного дома, сбившись в плотную кучу, стоит народ. Скорее всего, и они нас видят тоже. Замок на скале, среди бурунов. Сияющий остров. Сколько времени все это продлится? Без пресной воды, под дождем. Помрет еще кто-нибудь или родит, бранчливо думаю я.
– У нас есть длинная крепкая веревка?
– Конечно. Там внизу, ты же помнишь, – напоминает Тангенс. – Рядом с лифтом. А зачем?
Если опять спуститься на уровень ниже по этой чертовой лестнице… Я точно видел: один из тросов, связывающих наш дом с тем, который через дорогу, цел. Можно попробовать сделать что-то типа паромной переправы, прикрепить веревку там, здесь, повесить что-то типа корзины и перетащить их сюда.
– Ты что порешь! – с двух сторон толкают меня Тангенс и Дмитрий Михайлович. – Что ты мелешь? Ты что, циркач?
– И колесики нужны, – добавляет Тангенс важно. – Направляющие.
– Не обязательно, – возражает Дмитрий Михайлович и вопросительно смотрит на меня.
37
Обвязываю веревку вокруг пояса. Другой конец – у Тангенса и Дмитрия Михайловича. Спасательный круг: проденем веревку и перетащим по очереди всех желающих.
Взгромождаюсь «на дебаркадер». Вокруг налило синей темноты. Ветер почти утих. Небо черное, как дуло, из него высыпаются остатки ветра, и в небе белый серп без ручки завис где-то над Литвой.
Начинается область неопределенности.
Иду не с пустыми руками. Диодоро было легче.
С другой стороны, самолет – тоже недвижимость, а легко летает среди пустынных верст, где циклоны.
Может быть, Арефьев решил заняться самолетами?
Делаю шаг вперед. Еще один. Балансирую. Все же с бухтой веревки в руках, и по проволоке, и в спасательном жилете… Нет, Диодоро бы не смог. Неужели вправду на небе установлено зеркало, и настоящий мир с той стороны, а здесь – отражение? И у меня, наконец, может получиться пойти совсем в другую сторону?
(«И с этой дороги проселочной, которой не видно конца…»)
Примечания
1
Это сказка о зачарованной стране, которая никогда не бывала в одном месте дважды.
2
Это так сложно.
3
Мне плевать на ваши ничего не значащие умствования (или маржинальные спекуляции).
