Эйнар Карасон - Шторм
Когда же я позвонил редактору программы, выяснилось, что никаких восьми минут не будет, потому что сначала придет какой-то актер и прочтет начало книги, на это уйдет больше трех минут, так что мне останется меньше пяти. Я ничего не понял, спросил авторов программы, почему так, зачем какому-то артисту читать мою книгу. «Так хотят издатели!» — ответили они. Я пришел в издательство и мрачно поинтересовался, почему меня не спросили, как я буду выступать, но меня даже слушать не стали, сказали только, что нужно подготовить меня к интервью. А потом расписали все, что я должен говорить. Сказали, что меня непременно спросят, что побудило меня написать книгу. Я должен ответить в том духе, что этот сюжет давно не давал мне покоя. Наболтать что-нибудь. Потом меня спросят, насколько книга автобиографична, в какой степени основана на моем личном опыте, на это я должен ответить отрицательно (я даже сначала не понял) — должен подчеркнуть, что это роман, и как-нибудь расплывчато пояснить, что конечно же авторы романов черпают свои сюжеты и образы из того, что они «узнали и пережили, видели и слышали». Замечательная фраза, очень в духе Йона Безродного, но мне она совсем не подходила. Потом я отправился на интервью. Эти типы из издательства вывели меня из себя — я пытался вспоминать фразы, вместо того чтобы говорить свободно. Телевизионщики тоже показались мне безумно взвинченными, вопросы задавали два красивых молодых человека, выражались они ужасно запутанно, книги ни один из них не читал, что порождало недоразумения; меня загримировали и посадили на яркий свет, и мальчики начали задавать вопросы, к которым мы готовились, но другими словами; я был смущен, говорил хрипло, но постепенно все преодолел и даже выпалил про «узнали и пережили, видели и слышали», хотя когда потом смотрел передачу, то видел, насколько было заметно, что я тщательно подбираю слова, вот до чего меня довели — хуже всего, однако, что они задали такой вопрос, к которому я не был готов, о том, как я работал, был ли у меня регулярный рабочий день, или я писал по ночам, или только тогда, когда меня посещало вдохновение; нужно было как-то отвечать, я постарался быть объективным и сказал, что это как и любая другая работа, начинать приходится с утра; надеюсь, те, кто знает, что я чаще всего сплю до полудня, не сочтут это глупой шуткой.
Я-то считал, что после того, как передачу покажут по телевизору, мне просто прохода не будет, все будут на меня глазеть, но нет; я как-то не заметил, что стал известнее; интересно, эту передачу хоть кто-нибудь смотрел…
Потом я давал по телефону интервью вечерней газете, сразу после него вышло большое интервью в воскресной газете; их опубликовали в один день, — я чувствовал себя «человеком недели». Затем снова интервью по телевизору — сначала меня с двумя другими авторами пригласили на какой-то «круглый стол» о рождественском книжном сезоне, но издательство запретило туда идти, а вместо этого я пошел на какое-то интервью в утренней программе, хриплый и сонный. Мне уже в третий или четвертый раз пришлось читать отрывок из книги, и нужно сказать, это оказалось намного труднее, чем я себе представлял. Я так волновался, что сердце колотилось как-то неестественно, менялся голос, глаза застилал пот; вся атмосфера казалась враждебной, там были и другие авторы, они тоже что-то читали, в основном легкие и смешные рассказы, забавные тексты, игра слов, рассказы о детстве, все так невинно, по-доброму и без крови, зрители смеялись, а потом вышел я, в зале наступила мертвая тишина, и я начал ненавидеть всех и вся, и зрителей и остальных авторов; но потом, когда чтение закончилось и все пошли выпить чашечку кофе или стакан вина, я разговорился с другими писателями, и выяснилось, что это замечательные, достойные, дружелюбные люди, по крайней мере внешне, и мне они очень нравились, пока через несколько дней я не увидел в газетах список бестселлеров и что они заняли все первые десять мест, только я с «Кромешной тьмой» в газеты не попал.
Книгу почти не покупали!
Из-за этого я сильно нервничал, не спал по ночам; хорошо хоть, контрабандой провез в контейнере под сотню бутылок этого белого вина из Германии, теперь вот сидел и пил по ночам, чтобы успокоить нервы. Я пошел в издательство и спросил, собираются ли они делать рекламу, что-то предпринимать, раскручивать, но они совсем не беспокоились, думали о чем-то своем. «Продажа, по сути, еще не началась, все развернется только в последние две недели до Рождества». Мне полегчало, значит, все в порядке, но на следующую ночь я подумал: «А если продажа не началась, как тогда те романы заняли первые десять мест?» И на следующий день поспешил с этим вопросом в издательство. «Ну, некоторые книги уже начали расходиться». Но не моя. «Нам нужно добиться хороших рецензий, — говорили они, — люди ведь ничего о книге не знают». Потом появились рецензии. Одна в вечерней газете, очень хорошая, под называнием «В тесном кругу с бродягами»; в ней конечно же говорилось, что ни в одной другой исландской книге так много не блевали и не мочились — такое, естественно, не способствует продажам перед Рождеством, но там также было отмечено, что небольшие иллюстрации выполнены хорошо. Как ни странно, особенно хвалили девочку-поэтессу — то есть «меня». Она же больше всего понравилась и автору в целом положительной рецензии в газете «Моргунбладид» — «мать с дочерью, которых засосало в безумный мир алкашей», считались главным достоинством книги — «необходимым противовесом, как правило, монотонным повествованиям об отравлениях и преступлениях».
Но и это ничего не изменило. Даже не стали допечатывать тираж, хотя первая партия уже наверняка подходила к концу. Стало ясно, что я вряд ли получу что-нибудь еще. «А потом, в ближайшие несколько лет, книга будет продаваться?» — спросил я. Не-е-е, вряд ли, очень маловероятно, разве что случится что-то из ряда вон.
Бедолаги беспомощные. Могли бы продать намного больше, если бы приложили силы, фантазию и волю! Ведь информация о книге распространялась очень хорошо. И хотя я не стал знаменитым за одну ночь, после передачи о культуре, со мной заговаривало все больше и больше народу, например в барах, говорили, что читали книгу и считают ее лучшим романом из тех, что вышли к Рождеству. Я не вру! Умные начитанные люди и держались со мной уверенно: наконец появилось что-то о простых людях. Один даже сказал: «Эта книга горной вершиной возвышается над плоской современной исландской литературой!» Он повторил это несколько раз, когда мы тем вечером в воскресенье стояли рядом у бара. «Да-да, слыхали». — Окружающие одобрительно кивали. Но издательство как будто ушло на дно. Они вообще ничего не делали. Кончилось Рождество, наступил новый год, а весной денег у меня уже совсем не осталось. Я сильно задолжал за квартиру. Похоже, меня надули…
ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР ГУДСТЕЙН
Люди в издательстве столько всего понарассказывали о человеке, который должен был играть роль автора этого произведения, что я, отрицать не стану, был несколько разочарован. Возможно, из-за всех этих красочных описаний его гениальности. Прямо в глаза бросалось, что он вообразил себя крутым, зажигалка Зиппо, ковбойские ботинки, хрустящая кожаная куртка, но все это как-то неестественно. Он не производил впечатление человека, на которого можно положиться, например, при кораблекрушении. Иначе говоря, похоже, крутые манеры не выражали его натуру, он просто как-то усвоил их извне. Но очень может быть, что у меня просто предвзятое мнение, не знаю…
Складывалось ощущение, как будто он так и не понял, что мы ему, собственно, предложили. Вероятно, именно это и действовало мне на нервы. Неужели до него не дошло, какая удача на него свалилась? Известность и уйма денег — без затрат и забот. Любой другой на его месте радовался бы, говорил бы только «да», «согласен», «спасибо». Я, конечно, не хочу сказать, что он должен был прийти в издательство и кидаться всем на шею со слезами радости или пасть на колени и восхвалять нас за выпавшую на его долю милость, однако его поведение показалось мне несколько, ну, наглым, что ли. Он сразу стал держаться так, как будто мы пытаемся купить у него нечто весьма ценное, с чем он совсем не хочет расставаться, что-то, к чему прицениваются многие, а он собирается продать лишь тому, кто предложит самую высокую цену, хотя, конечно, по сути-то ему нечего было предложить, кроме своего имени, неизвестного и не представляющего никакой ценности, и лица для фотосъемок, неинтересного, на мой взгляд, лица.
Так что у меня об этом человеке сложилось, мягко говоря, не самое хорошее впечатление.
Похоже, все, что мы могли с него взять, — это его безмерный апломб. А держался он по меньшей мере как звезда. Говорил обычно мало, больше ждал, что скажем мы, как будто ему должны сделать предложение, над которым он еще будет думать. Бросал только что-то вроде «Возможно», «Нужно вникнуть», «Я подумаю». Я бы не удивился, если бы на следующую встречу он привел адвоката. Чтобы тот вел переговоры… ни о чем.
