Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда
Компания собралась небольшая и состояла из двенадцати гостей, большинство были знакомы друг с другом, этакая смесь из государственных чиновников, молодых и хорошеньких светских львиц и двоих профессоров неприступного вида. Это были люди, которых редко кто любит, но они оказываются кстати на званых обедах. Минна поразилась умению сестер собрать их, несмотря на то, что гости только и делали, что травили бесконечные байки о своих столетней давности европейских похождениях или скандалах.
— Это напомнило мне «Всемирную выставку» в Чикаго, — промолвил профессор Вертхайм, дальний кузен сестер Кассель.
— Я читал, что президент Кливленд нажал кнопку, и над ярмарочными площадями загорелись сразу сотни лампочек, — произнес герр Бар, бывший министр парламента, который приехал в сопровождении жгучей брюнетки. Белла впоследствии охарактеризовала ее, как jeune femme fatale [26].
— Это правда… Я полностью перестраиваю свой дом.
— Как провели отпуск?
— Прекрасно. И надолго вы в Париж?
— Я слышала, город наводнили американцами.
— Бегите от них, как от чумы.
— Кстати, о чуме… Слышали о «деле Дрейфуса»? Бедняга, новости из Парижа с каждым днем все хуже, — сказал Вертхайм.
Казалось, он обладал информацией насчет «дела Дрейфуса» — одной из самых скандальных новостей, которые, словно эпидемия чумы или оспы, расползались по всей Европе. Его наиболее прогрессивные друзья открыто выступили в защиту артиллерийского офицера-еврея, капитана Альфреда Дрейфуса. Он обвинялся французским правительством в государственной измене — шпионаже в пользу Германии.
— Подумать только, цивилизованная нация — и как себя ведет! Публично разжаловали, сорвали все медали, — прибавила мадам Вертхайм, наблюдая, как ее супруг поглощает одну за другой несколько порций грюйера [27] с ветчиной, стоявших на серебряном подносе. — Несчастная душа, теперь он прикован к койке на Чертовом острове и остается при уме и твердой памяти, видимо, только благодаря чтению Толстого и Шекспира.
Минна сдержалась, чтобы не высказать свое мнение, что все это дело — сплошная судебная ошибка. Доказательства были заведомо подложные. Кроме того, он был единственным евреем в Генеральном штабе… И вот вам пожалуйста.
После приема Минна вернулась к себе наверх и металась по комнате, как тигрица в клетке. Ей хотелось пробраться по задней лестнице в опустевшую гостиную и выпить украдкой бокал вина. Но там стоял такой собачий холод, что она отказалась от этой затеи. Пришлось сосредоточиться на неотложной проблеме. Что она может ответить Марте? Хватит откладывать дело в долгий ящик. Хоть бы сестры проспали до утра. Они вели себя, как непоседливые малые детишки, ночами куролесили, требуя от нее то бутылку с горячей водой, то чашку чая. То подай им еще одно одеяло, то сбегай на чердак за подушкой, а то — еще хуже — выйди на улицу и заставь соседскую собаку прекратить лай. Мысль, что в два часа ночи снова раздастся стук в дверь ее комнаты, была для Минны просто невыносима.
Она зажгла свечу на своем письменном столе, вынула из вализы листок бумаги и принялась набрасывать первый из многих черновиков будущего письма. Мысли прыгали с пятого на десятое: то она думала о том, как она одинока здесь, как растеряна и сбита с толку, а потом признавалась себе, что ужасно скучает по детям, по их причудам, по ссорам, по все возрастающей власти над ней.
«Ты должна разубедить няню давать Софи снотворное… Может, попробуете чаще будить ее ночью? Как Оливер? Сдал ли он вступительный экзамен в гимназию? Как здоровье мальчиков? Пожалуйста, следите, чтобы в комнате у Мартина не было слишком холодно».
Так она промучилась всю ночь, на полу вокруг стула валялись скомканные листки. Перечеркнутые строки, лживые абзацы, пустые темы. И так час за часом… Свечка истаяла до основания, пока Минна, закутавшись в шаль и накинув сверху пальто, перечитывала все, ища правильные слова. В итоге она сдалась и написала сестре короткое прохладное письмо… обычное, но затуманенное ложью.
Она писала, что связана обязательством на новой работе, и совесть не позволяет ей (какая ирония!) бросить своих престарелых хозяек. А что касается личной просьбы Марты вернуться, то она призналась, как и собиралась, что, конечно, ужасно, ужасно соскучилась по детям и с нетерпением ждет отпуска, когда вся семья снова будет в сборе. К письму Минна приложила записочку для Софи, пообещав прислать ей «Детей воды» преподобного Чарльза Кингсли [28] — книгу, которая, по ее мнению, просто не может не нравиться детям.
Минна немного рассказала о новой должности. Но ни словом не обмолвилась об обстоятельствах, которые оказались очень тягостными. Написала, что, хотя ей и льстит внимание Эдварда, она не думает, что у их отношений есть будущее, поскольку никогда не испытывала чувств к этому мужчине.
Минна долго боролась сама с собой — передавать ли привет Зигмунду в ответ на его приветы? Но, во-первых, это было бы ханжество на грани преступления. А во-вторых, он ничего не написал ей лично, ни строчки, ни письма, ни открытки. Она-то знала, что Зигмунд прекрасно умеет писать письма. На самом деле он был настоящим педантом в эпистолярном общении, со всякими правилами вроде того, что ты должен ответить на письмо в течение двадцати четырех часов. Беда в том, что ее побуждения и желания на сей счет были настолько сложны и противоречивы, что она и сама не знала, чего хочет. Минна по-прежнему не сомневалась, что должна бежать подальше от подобных сложностей. Она решила вообще не упоминать Зигмунда.
Минна опять перечитала письмо, спрашивая себя, как она дошла до такого? И тогда ее захватила одна из первичных человеческих слабостей — гадание «если бы да кабы». А если бы со временем она смогла вернуться? Сумела бы она устоять перед искушением? Вероятно. Но все равно это больше не имеет никакого значения. Минна знала, что теперь не в состоянии перестать его желать.
Глава 24
* * *Вена, 10 марта 1896 года
Дорогая Минна!
Я счастлива, что ты наконец отозвалась, сестричка дорогая, но, хоть убей, не понимаю, почему ты там и почему ничем не намекнула, когда вернешься и вернешься ли вообще. Я боюсь, что это моя вина, или есть причина, о какой ты умалчиваешь. Утешаю себя мыслью, что ты, как и всегда, моя независимо мыслящая сестра, и твой отъезд никак не связан с нами. Права ли я? Неужели ты злишься, что я спорила с тобой в присутствии детей? По правде говоря, я не должна была так реагировать на пустяки.
Обещаю, я больше не буду донимать тебя. Ты сама знаешь, что для тебя лучше, исключая, возможно, то, что касается любви. Кстати, тут я снова вспоминаю об Эдварде. Долго он в холостяках не задержится. Недавно мы ходили к Штернам, так их дочка (девица видная) практически вешалась на него. Она сидела рядом на диване, громко смеясь его шуткам, прижимаясь к нему, чуть ли не на колени лезла и смотрела ему в рот с глупой, пустой улыбкой. Потом Эдвард пошел за вином, и я увязалась за ним в бар, где упомянула твое имя и намеренно отвлекала его до самого обеда. Если это еще один довод, чтобы убедить тебя вернуться, то он, кажется, был заинтересован услышать о тебе. Если судьба не вмешивается, то вмешаться должна я.
В твоем возрасте, Минна, ты уже старовата для романов или флирта. Постарайся быть практичной, когда речь идет о твоем будущем. Ты не должна ждать, пока с розы облетят лепестки. Время не на твоей стороне.
Надеюсь, ты разберешь эти каракули. Моя парализованная рука, в общем, лучше, но ограничивает регулярную переписку. Дети отнимают все время. Малышка Анна ведет себя отлично, с жадностью пьет цельное молоко от Гартнера, что свидетельствует о ее здоровье. Матильда, однако, болеет легкой формой скарлатины. Мы ее изолировали, и пока, благодарение Господу, никто не заразился.
Я совершенно без сил, мы только что вернулись с обеда у свекрови. Как обычно, Зигмунд опоздал, Амалия свирепствовала, пока он не заявился. Она знает, что он всегда опаздывает, но до его прихода даже детей не замечает и, насупившись, снует от двери гостиной к лестнице и обратно. Отец Зигмунда сидит в огромном кресле и молчит. Не понимаю, как он ее выносит? И когда ее «золотко Зиги» наконец появился, Амалия сообщила ему, что он бледен и худ более обычного.
«Хорошо ли он питается?» — спросила она меня, будто я виновата. Затем грубо намекнула на мой вес.
Никакая жена Зигмунда не устроила бы ее. Хорошо, она еще не заметила, что у меня проблемы с рукой и дома остались больные дети. Я рассказала ей, что практика Зигмунда растет. Хотя бы эта новость порадовала ее, это редко случается. Кстати, я прочла Зиги твое последнее письмо, и он рад, что дела у тебя идут хорошо. В любом случае, дорогая, без тебя у нас все застыло. Пиши обо всем подробнее, чтобы меня не мучили тяжелые мысли.
