Роберт Хелленга - 16 наслаждений
Каждый знает историю Паоло и Франческо,[125] но давайте я все равно напомню ее:
В досужий час читали мы однаждыО Ланцелоте сладостный рассказ;Одни мы были, был беспечен каждый.
Над книгой взоры встретились не раз,И мы бледнели с тайным содроганьем;Но дальше повесть победила нас.
Чуть мы прочли о том, как он лобзаньемПрильнул к улыбке дорогого рта,Тот, с кем навек я связана терзаньем,
Поцеловал, дрожа, мои уста.И книга стала нашим Галеотом!Никто из нас не дочитал листа.[126]
Сандро и я больше тоже не читали. То, что произошло между нами, не было, надо полагать, столь возвышенным, как роман между Паоло и Франческой, но и возраст у нас был не столь романтический. Однако в наших отношениях была доля особого изящества и обходительности. Сандро отвел меня в спальню и раздел перед высоким зеркалом, которое по-итальянски называется «психе» – слово, переводимое еще как «душа». Я любила прежде, но никогда раньше я не испытывала вожделения. По крайней мере, такого вожделения. Все так хорошо мне знакомые недостатки моего коренастого, плотного телосложения, казалось, исчезли перед этим зеркалом. Я была как статуя, в которую вдохнули жизнь, и она очнулась от неподвижности. И мое лицо наполнилось каким-то свечением, которое даже не хочется скрывать пудрой. День был в самом разгаре, и фигуры, украшавшие раму зеркала, были четко видны. Суд Париса: Афродита, Гера и Афина – все голые, как пингвины… Я протянула руку и дотронулась до них. Дерево было гладким и прохладным.
– Кого из них выбрал бы ты? – спросила я.
– Дай подумать, – сказал он. Его лицо было серьезным, как будто он производил в уме какие-то сложные подсчеты.
К тому моменту на мне уже ничего не осталось, кроме лифчика и трусов, и мне было интересно, что из них он снимет первым. Он сбросил пиджак и закатал рукава рубашки, как человек, собирающийся заняться серьезным делом, но по-прежнему был в галстуке.
– Синьорина, – сказал он, – я бы выбрал тебя.
Он снял остатки моей одежды, и вот я уже тоже нагая, как пингвин, такая же, какой я стояла на скале над морем в Сардинии, – и снова готовая к прыжку.
Когда я вернулась в монастырь, я была уверена, что для всех будет очевидно, что произошло, но, казалось, никто ничего не замечал, и наша работа продолжилась как обычно. Разница была только в том, что мои дневные экскурсии стали более частыми и продолжительными. И потом однажды я вернулась в монастырь только в одиннадцать вечера. Это поздно для Флоренции, где люди рано ложатся спать. Для меня это тоже было позднее время. Я впервые так надолго задержалась впервые пропустила ужин. Никто мне никогда не говорил, что я должна возвращаться к тому или иному часу, но мне все равно было неловко. Я не знала, пустит ли меня привратница или нет. Но ничего не оставалось, как позвонить в дверь, что я и сделала.
Дверь отворилась моментально. Но открыла ее не привратница, а мадре бадесса. В испуге я старалась прочесть выражение ее лица.
– Я волновалась, – сказала она, отворачиваясь от меня и поправляя что-то на столе, где лежали всякие памфлеты и информация о монастыре.
Это была маленькая комната, наподобие приемной похоронного бюро, куда ты приходишь, чтобы обговорить все с владельцем. Она освещалась лампочкой не более чем в десять ватт. Стены все пропитаны сыростью. Ковровое покрытие было снято.
– Можно мне с тобой поговорить?
Я подумала, что она будет спрашивать, где я была, как делала мама, когда я возвращалась поздно. Она всегда ждала меня и не ложилась спать, независимо от того, сколько было времени, и насколько тихо я входила. Но это было приятно. Мы всегда немного болтали, и я рассказывала ей обо всем, что произошло. Мне никогда не хотелось ее обманывать, хотя иногда я значительно приукрашивала правду.
– Конечно.
– Не здесь.
Я пошла вслед за ней в ее кабинет.
– Пожалуйста, садитесь. – Между нами возникло что-то формальное, отстраненное, странное…
– Вы о чем-то хотели меня спросить?
Я подумала: она догадывается, что произошло, просто глядя на меня или по запаху, исходящему от меня.
Мадре бадессе было явно не по себе.
– Могу я спросить, каковы ваши планы?
– Мне нужно скоро уезжать.
– Вы едете в Рим?
– Нет, в Люксембург. Я лечу самолетом «Исландских авиалиний». Сначала в Рейкьявик, потом в Нью-Йорк и затем домой.
– Вы не думали о том, чтобы остаться подольше?
– Я думала об этом, но я должна вернуться к работе. И я надеюсь, что папа ждет меня к Рождеству.
– Потому что, как вы, полагаю, сами знаете, мы будем рады, если вы задержитесь. Вы можете остаться, на сколько захотите.
– Спасибо, мадре бадесса. Вы очень великодушны.
– Возможно, скорее эгоистична, чем великодушна.
– Вы не должны так думать.
– Вы были здесь счастливы? Достаточно счастливы?
– Достаточно. – Мне было не по себе. – Нет, более чем достаточно.
– И вам наш образ жизни не показался старомодным или отталкивающим?
– Нет, как вы можете так говорить?
– Потому что мир относится к нам с большой неприязнью. Я сама жила в миру, и я сама так думала. Я считала, что монашество – это своего рода бегство от жизни, уход от ответственности. Но не тревожьтесь так сильно, я не собираюсь спрашивать вас, не нашли ли вы в этом свое призвание! – улыбнулась она.
Я несколько успокоилась. Мы явно к чему-то подходили…
– Когда я вышла замуж, – сказала она, – я думала, что больше никогда не буду одинока. Но это было не так.
Я не знала, как реагировать на ее слова.
– Мы с мужем жили вполне благополучно, – продолжала она. – Мы занимались швейными машинами и покупали местную шерсть, которую обычно отправляли в Милан… Он всегда был честен со мной.
Это прозвучало как прелюдия к фальши. Я не могла понять, к чему она клонит. Она была похожа на человека, пытающегося соединить вместе два магнита – положительный полюс к положительному и отрицательный к отрицательному. Но они отскакивали друг от друга. Я мало чем могла помочь.
– У нас не было детей. Это было разочарованием. Как Сара, жена Авраама, мы перепробовали все – докторов в Милане и Швейцарии, но ничего не помогло. Мне пришлось признать тот факт, что я бесплодна. Это изменило ход моей жизни. Мне было отказано в том, чего я хотела больше всего. Ты наталкиваешься на что-то, на преграду на пути, ты не уверена в выбранном тобой пути, ты не можешь идти по дороге, по которой тебе хочется идти, это непостижимо. Но мост смыт водой. Тебе приходится найти другой путь.
Свет в комнате был тусклым, стол пустым. На нем абсолютно ничего не было, даже царапин.
– И вот, посмотрите: вы видите, Бог дал мне этих детей, моих дочерей. Я никогда даже не могла и предположить этого. Дочерей в изобилии. Вот что я хотела сказать вам. Люди говорят, что Бог действует каким-то загадочным образом, когда им действительно кажется, что жизнь или что-то в их собственной жизни теряет смысл, но я думаю, это неправильно. Я думаю, это означает, что мы не можем найти смысл в жизни до тех пор, пока не утратим самые глубокие надежды, пока не перестанем пытаться устроить все так, как нам хочется. Но когда мы это делаем или нас вынуждают на это… Вот, в чем истинная загадка.
Я не могла ни согласиться, ни возражать. Меня слишком занимала мысль, какое все это имело отношение ко мне. Нет, не то, чтобы я действительно пыталась это понять, но я была не готова рассуждать на затронутую тему.
– Это радость, но это также и ужасная ответственность. Я их superiora.[127] Я выступаю в роли их духовной матери вместо Христа. Ошибки могут стоить очень дорого.
– Я уверена, что вы не делаете много ошибок.
– О, дитя, откуда тебе знать. Но я хочу сказать, что о тебе тоже думаю, как о своей дочери. Может быть потому, что ты другая, или находишься в другом положении, но я боюсь, что в случае с тобой сделала ошибку, и надеюсь, что еще не поздно ее исправить.
– Ошибку, мадре бадесса? Вы были замечательной.
– Ты очень добра, дитя, но… но епископ сильно огорчен.
Я скорчила гримасу, когда она упомянула епископа. – Епископ не хочет нам легкой жизни, – продолжала она, – и я боюсь, что теперь он захочет поговорить с тобой. Я подумала, что должна тебя предупредить.
Епископ может быть очень неприятным.
– Это по поводу сестры Агаты?
– Да, но есть и еще кое-что.
– Книга?
– Да, книга. Я не должна была просить тебя брать ответственность за книгу.
– Но в этом не было никакой проблемы.
– Дело не только в книге; дело в том, что я попросила тебя сделать, или в том, что я не могу попросить тебя сделать. Я не могу просить тебя лгать епископу из-за меня.
