Роберт Хелленга - 16 наслаждений
– Вы должны вернуть книгу, – сказал он в конце концов. – Вы можете вернуть ее мне, чтобы пощадить чувства мадре бадессы. Это незаконно, вы знаете, увозить предметы искусства из страны. Если вы не вернете книгу, я сообщу Vigilanza ai Béni Artistici[129] в Риме, и они обыщут ваш багаж и устроят вам личный досмотр, прежде чем разрешат покинуть страну. Вам не позволят увезти книгу с собой.
На меня не сильно подействовали пустые угрозы епископа, но…
– Но у меня ее нет.
– Но вы знаете, где она находится, не так ли? И вы планируете взять ее с собой.
– Boh, – сказала, я, вкладывая в этот звук как можно больше силы. – Почему это так важно? Это всего лишь порнография. Я удивлена, что она вас так сильно интересует.
Епископ, по всей видимости, готов был к этому вопросу.
– Она может представлять большой исторический интерес. Но это не тема для обсуждения. Сейчас валено только то, что вы обязаны немедленно вернуть книгу. Немедленно, понимаете? Больше нечего обсуждать.
И это был внезапный конец моего интервью с епископом Флоренции. Я думаю, еще никогда я не получала столько удовольствия, видя, как человек уходит, как в случае с епископом. Это даже нельзя было сравнить с радостью, которую доставил мне уход Джеда Чапина. Я не буду притворяться и говорить, что я не была расстроена, но когда мадре бадесса вошла в комнату, я объявила ей, что все прошло хорошо. Она больше ни о чем меня не спрашивала, так что мне не пришлось ей лгать.
Согласно историку искусств Джорджо Вазари, Джулио Романо, самый великий из учеников Рафаэля, нанял гравера Марка-Антонио Раймонди сделать серию эстампов с шестнадцати своих эротических рисунков, когда-то известных как «Шестнадцать наслаждений», а Пьетро Аретино усугубил ситуацию, написав серию непристойных сонетов, сопровождающих эти эстампы. Возможно, оригиналы этих рисунков были исполнены в Ватикане, на стенах теперешнего зала Константина, с целью смутить папу Климента VII, который слишком неохотно платил Джулио за его предыдущие работы. Позлее поверх этой росписи стены были покрыты фресками со сценами из жизни Константина. Существует современное предположение, что эстампы (которые упоминаются в «Supposti»[130] Ариосто 1526 года) первоначально могли быть опубликованы не вместе с сонетами в 1525 году (дата, указанная на томе Аретино), а отдельно в 1523. В любом случае разразился неимоверный скандал. Марка-Антонио бросили в тюрьму, Джулио пришлось бежать в Мантую. Гравюрные доски были уничтожены, и предпринимались все усилия для уничтожения существующих копий. Усилия, очевидно, не прошли даром. Не известно существование ни одной копии. Кроме одной, которая, по всей видимости, каким-то образом нашла приют в библиотеке Козимо I, великого герцога Тосканского, в Поджо-а-Каиано, возможно, при поддержке брата Козимо Кардинала Франческо Марио, известного вольнодумца. Номер полки на форзаце написан той же рукой, что и на многих других книгах в монастырской библиотеке, которая являлась частью огромного наследства Лючии. Однако невозможно сказать, кто несет ответственность за то, что эта книга была переплетена вместе с молитвенником, хотя мотив очевиден каждому.
В таком случае это – уникальный экземпляр самого знаменитого примера эротики эпохи Ренессанса. Не надо быть экспертом, чтобы понять, что она является ценной частью собственности, но даже эксперту трудно определить ее истинную стоимость. По сути невозможно оценить ее, так как книга никогда не продавалась на аукционе и, соответственно, нет сведений о ее аукционной стоимости. Нет ничего, с чем бы можно было ее сравнить. По мнению Сандро, эта работа либо напечатана с оригинальных гравюрных досок (которые, по всей видимости, потом были уничтожены), либо Марк-Антонио восстановил их заново. В любом случае, по мнению Сандро, качество гравировки было очень тонкое.
Сам Вазари не скрывал своего отвращения: «Я не знаю, что было более отвратительным – зрелище, представленное глазу в образах Джулио, или словесное оскорбление текстами Аретино». Первоначально – тогда, сидя в кабинете мадре бадессы, я, возможно, и была склонна согласиться с Вазари. Но чем внимательнее я разглядывала рисунки – или, лучше сказать, чем внимательнее мы с Сандро разглядывали их, – тем больше я начинала верить в то, что они говорили правду или, по крайней мере, часть правды. Фигуры не были идеализированы. Были акцентированы и специально обнажены определенные линии тела, те линии, о которых нам свойственно забывать, так как мы их почти никогда не видим. Эти любовники вместо того, чтобы усугублять наши предрассудки или подтверждать наши ожидания, удивляли и поражали; они соблазняли и просвещали, давая визуальное объяснение всему, что и как они делали, чтобы…
Вы знаете, что историки искусства говорят о том, как Леонардо или Микеланджело изучали границы человеческого состояния? Что-то в этом роде? Что-то подобное происходило и на этих эстампах. Как в лицах, так и в изображении тел. В них не было той пустоты, которая обычно присуща профессиональным моделям. Лица были выписаны с огромной тщательностью, не как на картинах датских реалистов, а как лица ангелов Леонардо или как вещи в натюрмортах Рембрандта, они были полны пробуждающей силы. Постоянно возвращаясь то к одному, то к другому изображению, я чувствовала, как покрывалась румянцем, если это правильно выбранные слова.
Но вы не должны думать, что за этими красивыми фразами я стараюсь скрыть истинное эротическое воздействие этих рисунков. Сандро слышал, будто какая-то японская компания выпустила электронное устройство, которое гарантировало вызвать эрекцию даже у мертвого человека, если он умер не так давно. Эти рисунки могли иметь почти такой же эффект – они были способны заставить мертвого открыть глаза. Моим любимым было изображение куннилингуса. Мне больше всего нравился этот рисунок, потому что после стольких лет это был такой неожиданный подарок. И кроме того, он напоминал мне о Сандро. Как смешно он смотрелся в зеркале, как все это отличалось от страстных сцен любви, которые я видела или представляла. Что могло означать это странное переплетение человеческого лица и нижней части тела? Ложе разума и ложе, на которое человек садится? Разум и инстинкт. Неживотное поведение. Не имеющее никакой определенной цели. Мама часто говорила, что папа любит жизнь и поэтому не боится показаться смешным, и я так же думала о Сандро. Он любил жизнь и поэтому не боялся показаться смешным. А ведь это действительно выглядит смешно, не так ли? Представьте взрослого человека на коленях, погружающего свое лицо в женское лоно. Лежа на спине, с ногами на краю постели, я смотрела прямо между своими грудями и видела верхушку его блестящей лысины у себя между ног, как голову младенца, – словно я его рожала.
Глава 11
Восстановленные «Шестнадцать наслаждений»
Во вторник двенадцатого декабря в девять часов утра я покинула монастырь Санта-Катерина Нуова. В слезах. Я была счастлива там, более счастлива, чем. даже я это понимала, и я чувствовала себя близкой многим, монашкам. Особенно сестре Джемме, подарившей мне на прощание медальон со святым Христофором, который она носила с детства, и мадре бадессе, которая благословила меня, протянула руку для рукопожатия, а затем взяла меня за плечи и так пристально посмотрела мне в глаза, как еще никто никогда не смотрел на меня за всю мою жизнь. Я не вернула книгу Аретино епископу, но это собирался сделать за меня Сандро.
Я заставила всех думать, что собираюсь уехать тем лее утром в Люксембург скорым поездом, но на самом деле я не планировала покидать Флоренцию до следующего утра. И как только нас уже не стало видно из монастыря, я сказала таксисту отвезти меня на площадь Санта Кроче. Я хотела провести всю ночь с Сандро перед возвращением домой, и только так я могла все устроить.
У Сандро были дела в Уффици – галерея вновь открывалась через пару дней, и я не ждала его раньше обеда. Так что я достала Аретино из тимоловой камеры и проверила в сотый раз, нет ли следов плесени. Их не было. Я привела в порядок сфальцованные листы и положила их в solander коробку. Затем я снова вынула их и просмотрела еще раз. Что меня поразило, гравюры не утеряли своей силы. Чему я точно научилась, глядя на них глазами Сандро, так это ценить их еще больше. Для великого художника странно так сильно концентрироваться на эротике, и хотя Марк-Антонио обычно не считался художником первого разряда, я все больше видела в динамике поз и в тяжелых контурах гравировки, которые придавали им особый свет, влияние Рафаэля. Я убрала листы, надела на себя почти всю одежду, которую привезла с собой, так как было холодно, села на свой оранжевый ящик у окна и стала ждать.
Площадь Санта Кроче была в ужасном состоянии. Здания выцвели, были в пятнах от мазута, принесенного наводнением. Некоторые дома люди покинули совсем, потому что существовала опасность их обрушения, и вокруг них установили временные подпорки. Но мне все это нравилось.
