Эрвин Штритматтер - Романы в стенограмме
— Что это у тебя так блестит, дядя Филь?
— Элли подарила.
— Элли?
— Моя невеста.
Наша фантазия заработала: невеста дяди Филя обязательно должна быть красивой девушкой, раз она дарила ему такие блестящие серебряные вещи, невеста из сказки, вроде Снегурочки.
Позднее мы узнали, что портсигар и зажигалка, которые так ярко сверкали и так нас вдохновляли, предназначались для «благородного» господина, не сумевшего принять участие в своей свадьбе. Тетя Элли ждала и ждала господина, но наконец устала ждать и подарила блестящие предметы дяде Филю.
Если идти в город прямой дорогой, прошагаешь добрых тридцать километров. И вот в один прекрасный день наша бабушка с котомкой, полной припасов, за спиной и с букетом полевых цветов отправилась в путь, но сначала она прошла пять километров до станции, чтоб оттуда в тряском вагоне сделать крюк в тридцать пять километров и попасть на свадьбу дяди Филя.
— Только этого мне не хватало, — сказал дед, — интересно, что за курочка позволила потоптать себя этому щипаному петушку.
Свадьба! Какую роль играет она в жизни человека! Разве это не второе наше рождение — рождение, после которого человек выступает перед себе подобными существами о двух головах, четырех руках и четырех ногах. И родители жениха и невесты взывают к судьбе, взывают к счастью, особенно в день свадьбы; судьба или счастье, пусть позаботятся они о том, чтоб две головы, с которыми человек будет ходить впредь, не ссорились друг с другом, чтоб не колотил он сам себя своими четырьмя руками, чтоб четыре его ноги не шагали в разные стороны, — короче говоря, чтоб составленный из двух половинок человек существовал, не распадаясь, и послужил хорошим примером тем молодым головам и ногам, что подрастут у него со временем.
Вскоре после свадьбы дядя Филь приехал представить дедушке с бабушкой и всем дорогим родственникам тетю Элли и свою обретенную в браке дочку. Действительность несколько повредила Снегурочке, созданной нашей детской фантазией: тетя Элли была маленького роста и склонна к полноте, ее лицо поблекло от пара прачечной и гладильни, и забота уже наложила на него свои отметины. Черные волосы тети жили по своей собственной воле, и, сколько она ни приглаживала их, они все равно вылезали из пучка. А может быть, тете Элли не хватало шпилек, чтобы сражаться с пышными цыганскими волосами? Так или иначе черные пряди постоянно взметывались над теткиными щеками, словно крылья черной наседки, и походка тети напоминала торопливую походку курицы.
Тетя Элли говорила благородно, по-городскому, по-шпрембергски, говорила охотно и хорошо разбиралась в провинциальных нравах и обычаях, а во время ознакомительной прогулки по деревне она делала назидательные замечания дяде Филю, бросавшему камни в деревенский пруд и принимавшему участие во всех наших проказах:
— Филь, возьми меня под руку и иди, пожалуйста, кэк пэдабает.
«Кэк пэдабает» был благородный шпрембергский выговор и значило это: «как подобает».
Тетя Элли была «начитанной», как принято выражаться, но у нее не хватало времени для чтения, и свой роман с хорошо известным нам дядей Филем она пересказывала так:
— Знаете, как оно бывает на свете. Живешь одна-одинешенька и совершаешь ложный шаг, так ведь… — (Мы, дети, оглядывались на «ложный шаг», на нашу симпатичную кузину.) — Ищешь возможности искупить свой грех, молишься богу, так ведь? И в один прекрасный день милосердный господь посылает вам такую возможность. — (Мы глядим на нашего дядю Филя, посланца божьего.) — Мне так жаль его было, так жаль, мужчина один-одинешенек в городе, без родителей. Выспится он после своей ночной службы — (под ночной службой дяди подразумевались чтения в сторожке), — а потом тоскующим взором заглядывает в окно, так ведь? Лето, жара, сами понимаете, откроешь окно, поболтаешь немножко, поглядишь друг другу в глаза, так ведь? Слово за слово, у меня и мысли о замужестве не было, но вот однажды вечером я дала ему ломоть хлеба.
— А зачем ты дала ему хлеба?
— Дар любви, как говорится, так ведь?
— Наконец-то, вот оно! — говорит дедушка. — Значит, он просадил все свои денежки и стоял под окном, как жалкий попрошайка.
Тетя Элли встает на защиту дяди. Дядя Филь не попрошайничал. Она дала ему бутерброд с фаршем и луком не через окно, ведь она же знает приличия. «Так ведь?» Она пригласила дядю к себе в комнату. «Одно за другим, так ведь? Он пришел снова, и вспыхнула любовь».
Мы узнали, что любовь прокладывает себе путь через бутерброд с фаршем и луком, «опутывает человека цепями», как предпочитала выражаться тетя Элли.
Итак, у нас непредвиденно появились в городе тетя и кузина, и тетя весьма неодобрительно относилась к тому, что мы, приезжая в город, останавливаемся не у родственников, как полагается «порядочным людям, так ведь?», а у давнишней маминой подруги, вместе с которой мама работала когда-то на суконной фабрике.
Мы, дети, различали дядей и тетей, которые принадлежали нам «всегда», и тех, что обрушивались на нас, когда мы уже твердо стояли на ногах, потому что их присоединение к семье определялось случаем. Ведь мог же дядя Филь взять за себя и девушку из нашей деревни, одну из тех, что присмотрел ему дед.
Осенью мы сеяли рожь, а весной сажали картофель; летом мы жали рожь, а осенью копали картофель, и из года в год на наших полях выстраивались копны хлеба, осенью возле костров, на которых жгли картофельную ботву, выстраивались тугие мешки, из года в год. Луга косили во второй раз, и мы пасли на них корову и ее годовалого теленка, и нам не казалось это скучным, ибо это была жизнь, и она выступала перед нами в своем постоянном обновлении.
Но в деревенской школе, где мы пять лет подряд повторяли одно и то же, было скучно, потому что здесь перед нами представала не жизнь, а абстракция жизни и потому что, когда человека постоянно пичкают одними и теми же абстракциями, в нем пробуждается отвращение. Я рвался и рвался в городскую школу, стремился, стремился, не сознавая этого, столкнуться с новыми абстракциями, научиться самостоятельно мыслить, я просил и умолял, и, наконец, родители сдались и отдали меня на пансион к одной из товарок матери еще по фабричным временам. Мамина подруга была женой дворника в городской школе для девочек; они жили в подвале этой школы, и мне устроили постель в их спальне.
Тетя Элли обиделась: «Уж, наверно, их квартира в подвале не выше нашей комнаты. Куда приличнее мальчику жить у родственников. Так ведь?»
Так-то так, но мои родители не хотели, чтоб в комнате дяди Филя и тети Элли поселился еще и я, и, чтоб умилостивить тетку, я время от времени наносил своим родственникам визиты. Главным образом потому, что жизнь в прачечно-гладильном заведении в конце Фридрихштрассе притягивала и волновала меня, ибо к постоянным клиентам моей тетки принадлежали девушки из некоего дома, в городе находилось три таких дома, и белье этих девиц составляло предмет особых забот тетушки, оно должно было быть чище, нежели нижнее белье «меблированных господ» жильцов, снимающих угол.
Веселые девицы платили щедро, они не считали копеек, и обыватели морщили нос: «Как нажито, так и прожито»; я желал тогда, чтоб обывательские носы навсегда остались сморщенными и, по правде сказать, сегодня желаю им того же.
Мне перепадали монетки, если я случайно оказывался у тети Элли, когда приходили веселые девицы, и я все чаще и чаще навещал ее, чтоб не пропустить их прихода за бельем, в скором времени я знал всех «доступных» дам города, а они знали меня, и если дяде удавалось выклянчить у них на сигареты или пиво, они посылали меня за вином к Бомбелю, торговцу спиртным, потому что пива они не признавали, и вскоре я уже получал плату за доставку вина.
Я знакомился с девицами легкого поведения — новенькими, приезжавшими в город к началу месяца, и с теми, кто оставался подолгу, я уже располагал некоторыми сведениями о тех их качествах, от которых зависело, ангажированы они в заведение на месяц или на более долгий срок; встречая их на улице, я здоровался с теми, кто оставался надолго, и с теми, кто только приехал, и не обращал внимания ни на осуждение, ни на ужас на лицах моих соучеников. Часто случалось, что девушки обнимали меня на улице, гладили по щекам, обцеловывали и приглашали в кафе на пирожное со взбитыми сливками, — все это будоражило меня, и веселые девицы задавали мне немало головоломок.
Тетка любила поучать и во мне нашла любознательного ученика — в ней и впрямь наверняка погибла учительница. Но жизнь никогда не отступает от того, что задумала: не получится в одном поколении, получится в следующем. Может статься, что свобода, обретаемая нами вместе с человеческим достоинством, в том и состоит, что мы в силах ускорить наше духовное развитие, а в сущности, только это идет в счет. Дочь моей тети, то есть моя кузина, стала именно в наше, столь богатое возможностями время тем, чем не смогла стать ее мать, — даровитой учительницей.
