Эрвин Штритматтер - Романы в стенограмме
— А теперь, господин Ско-о-отланд-ярд, сбрызни-ка гардины, так ведь?
Мои мысли обратились от убийства к языковой загадке, ибо языковые соотношения из-за моего полусорбского происхождения занимали меня с детства. Здесь меня заинтересовал двойной смысл в предложении: «Он использовал ее». Я знал, что мы пользуемся помощью человека, если попадаем в беду, но здесь глагольной приставкой «ис» дополнению придавался особый характер, в данном случае характер инструмента, который после употребления выбрасывают. Затем мне пришло в голову, что в таком сексуальном использовании обвиняют всегда мужчин и никогда женщин. Но разве не бывает женщин, которые используют мужчин? А как обстоит дело с моей тетей Элли? Она старше дяди Филя (уж не помню теперь насколько). Давно перестала быть красавицей и не могла надеяться, что какой-нибудь мужчина извлечет ее вместе с ее ложным шагом, о котором она постоянно упоминала, из ее комнаты — кухни, спальни, прачечной и гладильни одновременно, и в то же время она еще недостаточно стара, чтобы поставить крест на любви. И разве она, находясь в беде, не завлекла почти совсем опустившегося дядю Филя в свою паучью нору, чтобы использовать его?
Может быть, так оно и было, но тетя Элли не использовала дядю Филя как орудие, а если даже и использовала, то ухаживала за этим орудием, ухаживала, помня об одиноких тоскливых ночах без любви, которые проводила бы без дяди Филя; и хотя днем она не верила ни единому его слову и осуждала все его поступки, давала ему указания и воспитывала его, ночью она верила всем ласковым словам, всем объяснениям в любви, и чем псевдолитературнее они звучали, тем более правдивыми казались они тетке.
Дядя Филь и тетя Элли произвели на свет двоих детей. Мальчик дожил только до полугода, но в рассказах тети Элли он продолжал жить. «Ребенок, ну точно сливки с медом, иначе не скажешь, а ручки какие красивые, так ведь?» Девочка выжила и стала очень веселой девчушкой, и если ты хочешь знать, как поет канарейка, моя кузина споет тебе, а если хочешь позабавиться тем, как ходит или говорит вон тот деревенский краснобай или вот этот недотепа, она представит тебе их как живых. Если ты хочешь знать, жива ли она, я отвечу тебе: «Да, жива», но если спросишь, где она живет, я тебе не скажу, потому что муж ее ревнив. Двух детей произвела на свет моя тетя, хотя не могла рассчитывать, что дядя сумеет прокормить даже одного, двух детей произвела на свет моя тетя как свидетельство счастливых ее ночей.
Каждую неделю к городской бирже труда стекался батальон мужчин с шелушащимися мозолями на ладонях — безработные; они выстраивались в очередь в ожидании штемпеля, который официально узаконивал их незаслуженное безделье.
Казалось чудом, что дяде удалось устроиться в такое время на работу разносчиком газет и журналов, но причина была вот в чем: тетя сочла бы оскорблением, если б дяде пришлось стоять в очереди безработных, и она, владелица прачечно-гладильного заведения, дала за него денежное поручительство.
Разноска газет доставляла дяде удовольствие. Он посещал множество домов и видел разные разности, он узнал, в каких домах в пределах его разносчичьей деятельности «плохи семейные дела», и хвастался этим; кроме того, он знал, кто из женщин имеет любовника и приятно проводит время, отправив мужа на фабрику, а детей в школу, — все это подогревало дядино любопытство, и он, сболтнув здесь, сболтнув там, изрекал сентенции, щеголяя вычитанной мудростью, и некоторые подписчики считали его «образованным человеком», которому не повезло и который «не думал, не гадал», что придется ему быть разносчиком газет, а дядюшка ничего не имел против такой славы и не возражал, когда его считали жертвой вероломной судьбы; он принимал сигарету, которой его угощали в утешение, в трактирах, куда заносил газеты, не отказывался от глотка из кружки, подставленной под кран бочки с пивом, а если у прилавка стоял щедрый пьяный завсегдатай, ему перепадала и стопка котбусской хлебной из бутылки с проскочившей внутрь пробкой. Все это поднимало дядино веселое настроение, он наслаждался жизнью, все это, с его точки зрения, подтверждало, сколь он необходимый человек и каким всеобщим расположением пользуется.
Но дядя Филь не был бы дядей Филем, если б не попытался умножить радости своей жизни, ибо сколь невзыскателен он был во всем, что касалось одежды и ухода за своей внешностью, столь взыскателен он становился, когда речь заходила о том, что он считал радостями жизни.
Дядя Филь сумел и в должности разносчика газет предаваться в рабочее время своей страсти к чтению и курению. Он усаживался утром с полной сумкой газет на скамью за живой изгородью на площади Кайзера Вильгельма — таковая оставалась еще в нашем окружном городе, несмотря на правительство Эберта, — и для начала прочитывал сам то, что предполагал вручить своим подписчикам, ибо противно натуре дяди Филя было бы узнать о последних случаях убийств не из первых рук, а этой «первой рукой» была «Берлинская утренняя газета»; после утренней газеты подымалось солнце, дяде Филю становилось на садовой скамейке очень уютно, и он читал другие изделия издательства Ульштайн: «Ди коралле», ежемесячный журнал, посвященный науке и технике. Дядя Филь прочитывал его вплоть до последнего объявления, гласившего: «Почему вы не изучаете джиу-джитсу — японское искусство самообороны? Сильнейший противник падает от удара ребром вашей ладони! Укрепляйте ребро ладони согласно указаниям нашего специального японского преподавателя Хукеити Такаёто!»
Затем дядя Филь читал журнал для детей «Веселый Фридолин». На цветочной клумбе благоухали анютины глазки, пели черные дрозды в кустах сирени, иногда в тени деревьев присоединялся к ним и соловей. Дяде Филю было хорошо. Он пребывал в приподнятом настроении, курил и читал. Если кто-нибудь из подписчиков случайно проходил по площади Кайзера Вильгельма, дядя Филь вручал ему газету, но если то был хозяин распивочной, дядя Филь газеты не вручал — в этом случае имело смысл доставить ее по всем правилам, дело могло обернуться кружкой пива или даровым шнапсом.
Иногда дядя Филь разносил утреннюю газету всем подписчикам только к вечеру, чем предвосхищал будущее, достигнутое в некоторых деревнях нашей республики только к 1970 году.
Уже вытягивались тени, и дядя Филь с висящей через плечо сумкой, которую он, собственно говоря, должен был сдавать, отправлялся домой. В конце концов, агентство все равно уже закрылось. Вскоре выяснилось, что принесенная домой сумка сулила дяде Филю еще одну радость, подарок божий; казалось, бог любил дядю Филя за то, что тот проводил свою жизнь, подобно птице в поднебесье и лилии на лугу. В сумке (кто мог бы подумать!) находился изрядный материал для чтения в вечерние часы: «Желтые Ульштайновские выпуски», по марке за штуку; Карл Ойленбург, «Обездоленные»; Вики Баум, «Люди в отеле» — первое произведение скоропишущей романистки, делающей карьеру. Книги с такими броскими названиями приятно сокращали вечера дяди Филя, но если их содержание, а в особенности конец, было ему не по праву, он и их тоже швырял об стену и они покрывались царапинами, шрамами и пятнами от раздавленных мух, что, разумеется, уменьшало вероятность их продажи.
Дядя Филь редко приносил домой хотя бы часть своего жалованья, если не считать карнавальных масок, которые он на масленицу покупал для всей семьи, если не забыть про скребок для мозолей, который всучил ему на ярмарке какой-то языкастый коробейник, и если не упоминать о зонте-трости, которым запасся дядя Филь в преддверии осенних дождей, но на этой службе он их не дождался, так как с течением времени и в профессии разносчика газет к нему подкрались свои невзгоды или дядя Филь, как всякий человек, являющий собой некий центр, притянул эти невзгоды к себе, а может быть, случилось и то и другое, как мы и должны допустить, будучи честными диалектиками.
Все чаще и чаще дядя Филь приходил домой куда более веселый, чем веселый Фридолин, упившись шнапсом или пивом, пуская клубы дыма из ноздрей и ушей, и требовал, чтоб тетя немедленно ложилась с ним в постель. Бедной тете очень трудно было сказать «нет»: ведь она же видела, не ей одной люб ребячливый дядя Филь, трактирщики тоже очарованы им и снова угостили его даровым пивом.
Но склонность трактирщиков угощать его даром существовала только в рассказах дяди Филя. Своим растущим воодушевлением и усилившимися любовными желаниями он был обязан содержащемуся в пиве и шнапсе алкоголю, который покупал на деньги, внесенные за газеты. К сожалению, к великому сожалению, в обязанности дяди входило получение помесячной платы за подписку.
Сумма недоплаченных дядей Филем в агентство денег за газеты в результате воздействия высших сил все возрастала, и в агентстве заметили, что слишком уж часто дядя, разнося газеты, не застает никого из подписчиков дома.
