Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)
— Таков образ мира, каким вы сейчас его представляете, — произнес низкий темный голос, столь низкий, что его вибрации отдались у меня в животе.
В углу стояло старое кресло. Сквозь патину и потертости проступал прежний узор обивки цвета пыли.
В кресле сидел толстяк, глаза его были плотно закрыты, а между тем он говорил:
— В замешательстве глядим мы на наш мир, с чувством неловкости и тревоги. Мы считаем себя учеными, оказавшимися в плену у ритуалов, одинокими людьми, не по собственной воле попавшими в ловушку мироздания. Правда много проще: внизу, во тьме земной, есть силы, которые желают нам зла.
Его голова откинулась, а из уголка рта показался язык.
— Вы читаете мои мысли?
Человек в кресле медленно, глубоко вздохнул, и в его горле что-то пророкотало. Он действительно был чрезвычайно толст, с короткими бесцветными пальцами, похожими на колбаски. На нем было грубое старое пальто, некогда черное, а теперь неопределенно серого цвета. Снег на его ботинках еще не растаял.
— Возможно. Конец света — странная идея. Мир вечно заканчивается, и его конец вечно переносится, то из-за любви, то из-за глупости, то благодаря старой тупой удаче. Ну что ж. Уже слишком поздно: Старшие Боги выбрали себе суда. Когда взойдет луна…
Из уголка его рта тонкой струйкой вытекла слюна, истончаясь до похожей на серебряную нити, упавшей на воротник. Что-то поспешно убежало с воротника и укрылось в складках его пальто.
— Да? И что же случится, когда взойдет луна?
Человек в кресле дернулся, открыл свои маленькие глазки, красные и выпученные, и моргнул, словно пробудившись.
— Мне снилось, что у меня много ртов, — сказал он, и его новый голос оказался странно тихим и хриплым для такого огромного тела. — И каждый рот открывается и закрывается независимо от других. Некоторые рты говорили, другие шептали, третьи ели, а иные молча ждали.
Он осмотрелся, вытер слюнку в уголке рта, выпрямился в кресле, озадаченно мигая.
— Кто вы?
— Тот парень, что арендует этот офис, — ответил я.
Он внезапно громко рыгнул.
— Простите, — сказал он своим хриплым голосом и тяжело поднялся из кресла. А когда поднялся, оказалось, он ниже меня ростом. Он стоял и потерянно оглядывал меня с ног до головы и с головы до ног.
— Серебряные пули, — наконец произнес он после короткой паузы. — Старинное средство.
— М-да, — ответил я. — Это настолько очевидно, что, возможно, поэтому я о нем и не вспомнил. Ну и дела, я ведь мог бы сам в себя пальнуть! В самом деле!
— Вы смеетесь над стариком, — сказал он.
— Вовсе нет. Извините. Ну а теперь вам пора. Кое-кого ждет работа.
Он вышел, с трудом волоча ноги. Я сел за стоявший у окна стол и очень скоро, крутясь и вращаясь, обнаружил, что когда поворачиваюсь налево, стул теряет опору и я могу упасть.
Присмирев, я ждал, когда зазвонит пыльный черный телефон на моем столе, покуда свет на зимнем небе окончательно не померк.
Звонок.
Мужской голос: Как насчет алюминиевого сайдинга? Я повесил трубку.
В офисе не было отопления. Мне стало интересно, сколько времени толстяк спал в кресле.
Через двадцать минут телефон зазвонил снова. Плачущая женщина умоляла меня отыскать ее пятилетнюю дочь, накануне ночью похищенную прямо из кроватки. Живший у них пес тоже исчез.
Я не разыскиваю пропавших детей , ответил я. Простите: тяжелые воспоминания. Я повесил трубку, и меня вновь затошнило.
Становилось темно, и впервые с тех пор как я оказался в Иннсмуте, через дорогу вдруг замигала неоновая вывеска. Она сообщила, что МАДАМ ИЕЗЕКИИЛЬ[68] гадает на КАРТАХ ТАРО И С ПОМОЩЬЮ ХИРОМАНТИИ.
Красный неоновый свет окрасил падающий снег в цвет свежей крови.
Армагеддон можно предотвратить самыми простыми действиями. Только так. Только так и может быть.
Телефон зазвонил в третий раз. Я узнал голос: снова алюминиевый сайдинг.
— Знаете, — сказал он развязно, — поскольку трансформация человека в зверя и обратно по определению невозможна, нам следует поискать иные решения. Очевидно, деперсонализация, и возможно, какие-то виды перепрограммирования. Ушиб головного мозга? Может быть. Псевдоневротическая шизофрения? Не смешите меня! Правда, некоторые случаи поддаются лечению тиоридазина гидрохлоридом, внутривенно.
— И каков результат?
Он тихо рассмеялся:
— Вот это я люблю! Человек с чувством юмора. Уверен, мы сможем вместе работать.
— Я уже сказал. Мне не нужен алюминиевый сайдинг.
— Наш бизнес много серьезнее и существеннее. Вы в городе новичок, мистер Талбот. Будет жаль, если мы вдруг обнаружим, что, как бы получше выразиться, у нас возникли резкие разногласия, не так ли?
— Можете говорить, что вам вздумается, приятель. В моей книге вы просто еще одно отступление, которое предстоит написать.
— Мы занимаемся концом света, мистер Талбот. Живущие в Пучине поднимутся из своих океанских могил и сожрут луну как зрелую сливу.
— Так значит, мне не следует больше волноваться насчет полнолуний, не так ли?
— Не вздумайте перебегать нам дорогу, — начал он, но я зарычал, и он умолк.
А за моим окном все еще падал снег.
На другой стороне Марш-стрит, в окне напротив моего, стояла самая прекрасная женщина из всех, что я встречал, и в рубиновом свете неоновой вывески смотрела прямо на меня.
И манила меня пальцем.
Я прервал разговор с алюминиевым сайдингом во второй раз за этот день, спустился по лестнице, почти бегом пересек улицу — но перед тем посмотрел налево и направо.
Она была вся в шелках. А комнату освещали лишь свечи, и в ней воняло ладаном и маслом пачулей.
Она улыбнулась, когда я вошел, и подозвала к столику у окна, где она раскладывала пасьянс на картах Таро. Когда я подошел, изящная рука смешала карты и завернула их в шелковый шарф, а потом аккуратно положила в деревянную шкатулку.
От ароматов комнаты у меня зашумело в голове. Я вдруг вспомнил, что целый день ничего не ел; возможно, из-за этого в голове было так смутно. Я сел напротив нее за стол, при мерцающем свете свечи.
Она потянулась и взяла мою руку в свои.
Уставилась в мою ладонь, мягко потрогала указательным пальцем.
— Шерсть? — Она была озадачена.
— Ну да. Просто подолгу сижу дома. — Я усмехнулся, надеясь ее смягчить. Но она подняла бровь.
— Когда смотрю на вас, — сказала мадам Иезекииль, — вижу я вот что. Я вижу глаз человека. И еще глаз волка. В глазу человека я вижу честность, почтительность, простодушие. Я вижу надежного человека, который живет по правилам. А в волчьем глазе я вижу стон и рычание, ночной вой и крики, и чудовище с окровавленной пастью, что рыщет во тьме вокруг города.
— Как вам удается видеть рычание и крик?
Она улыбнулась.
— Это нетрудно. — Акцент у нее был не американский. Русский, или мальтийский, а может, египетский. — Мысленным взором можно увидеть многие вещи.
Мадам Иезекииль прикрыла свои зеленые глаза. У нее были удивительно длинные ресницы; кожа была бледной, а волосы черными, и они непрерывно колыхались вокруг головы, струились по шелкам, словно уносимые течением.
— Есть обычный путь, — сказала она. — Дурной образ можно смыть. Стоять в проточной воде, чистой, родниковой, и есть лепестки белых роз.
— А потом?
— Темный образ смоется, его больше не будет.
— Он вернется, — сказал я, — в следующее полнолуние.
— Тогда, — сказала мадам Езекииль, — после того как образ смоется, нужно вскрыть вены в проточной воде. Конечно, будет очень больно. Зато кровь унесет вода.
Она была вся в шелках, и шелка эти переливались сотнями различных цветов, и каждый был ярким и живым, даже в тусклом свете свечей.
Ее глаза открылись.
— Теперь, — сказала она, — карты Таро. — Она развернула черный шелковый шарф, в котором держала свою колоду, и передала мне карты, чтобы я их перетасовал. Я тасовал их и так и эдак.
— Медленнее, медленнее, — приговаривала она. — Дайте им узнать вас. Дайте вас полюбить, как… как станет любить женщина.
Я аккуратно сложил колоду и вернул ей.
Она перевернула первую карту. Карта называлась «Вервольф». На темном фоне видны были янтарные глаза и красно-белая улыбка.
В ее зеленых глазах читалась растерянность. Они были зелены как изумруды.
— Такой карты нет в моей колоде, — сказала она и перевернула следующую. — Что вы с ними сделали?
— Ничего, мэм. Просто подержал, и все.
Карта, которую она открыла, называлась «Пучина». На ней было изображено нечто зеленое вроде осьминога. Рты существа, если то были рты, а не щупальца, дергались и корчились, когда я на них смотрел.
Она покрыла ее еще одной картой, и еще одной, и еще. Все остальные карты оказались просто белыми картонками.
