Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1
Он и на самом деле был рад тому, что его непредсказуемый подчинённый оказался таким же слабым и понятным как все, с кем приходилось встречаться и работать, и уже потому дорог и приятен. К тому же, Вилли был не только хорошим знакомым, но и подчинённым, ему Гевисман мог доверять вдвойне, не опасаясь предательства, привычного для их среды. Он и вправду был рад настолько, конечно, насколько это было возможно для него.
- И всё же, что заставило вас оставить вашу крепость, которую мы с вами выбрали и укрепили с такой тщательностью, и где вы решили, не посоветовавшись предварительно со мной - а я был бы, сознаюсь, против - кончить счёты с жизнью во славу и в защиту фюрера, от которого, кстати, получили кое-какие авансы за это, не так ли?
Гевисман слегка улыбался, сопровождая свои вопросы жёстким взглядом прищуренных глаз. Конечно, чтобы совсем доверять теперешнему Вилли как прежнему, надо узнать досконально, как тот оказался здесь, если должен был умереть там. От Вилли же теперь требовалась беспроигрышная правдоподобная версия ценою в его жизнь. Уже готовый начать объяснения, он чуть было не забыл про мину в ящике с боеприпасами и снова и снова лихорадочно вспоминал всё, что с ним случилось и о чём можно рассказать. Отвечать надо было без заминки, и не сбиваясь.
- Когда взорвался наш бронетранспортёр, - начал он медленно, - я думал, что это русские добрались до квартала, и приготовился к встрече. Но их не было ещё долго, почти до вечера, а я всё ждал и не решался выйти посмотреть, что с бронетранспортёром, тем более что в нём не слышалось никаких признаков жизни. Скорее всего, он стал жертвой шального снаряда.
Вилли судорожно сглотнул, выложив первую ложь, и продолжал:
- Моего глупого решения оказалось мало: русские танки пошли по улице на большой скорости, не обращая внимания на мою безуспешную стрельбу сбоку. Так продолжалось, пока мне не удалось подбить один из них. Он сбросил гусеницу и на полном ходу развернулся в мою сторону. Я видел, как дуло пушки вытянулось ко мне, и его чёрный зрачок заглянул мне в душу. Я не выдержал и убежал из квартиры на лестницу. И вовремя! Тут же следом раздался взрыв неимоверной силы…
Гевисман хмыкнул, быстро взглянул на Вилли и тут же отвёл глаза.
- Мимо меня пролетела входная дверь, - врал Вилли, - а следом за нею, уже ничего не соображая от страха, я выскочил во двор, чихая и кашляя от пыли.
Он немного передохнул от собственного вранья, не смея посмотреть на Гевисмана, и, собравшись с духом, продолжал дальше нанизывать ложь на правду.
- Так я оказался полностью безоружным, и желания отдать жизнь в таком состоянии, без сопротивления, за что-либо или за кого-либо уже не было. Оказалось, очень трудно пойти на смерть безоружным, не то, что в бою. Совсем не было сил и воли выйти с голыми руками и встать перед танками. - Вилли даже вдруг стало обидно за себя.
- И я пошёл, но не на танки, а к себе домой. Сразу это не удалось, пришлось дожидаться темноты в каком-то подвале под грохот гусениц и колёс. Я слышал даже топот бегущих русских.
Подумалось: «Неужели верит? Как бы не переборщить!»
- Уже в полной темноте, - рассказывал он почти правду, - я добрался до своего дома, и напрасно: он оказался разрушен, рухнул как раз тот угол, где была наша квартира. Что с фрау Эммой, не знаю. Я ушёл оттуда сразу же, боясь встречи с русскими, хотя там копались какие-то люди, и решил, что мне надо идти на вашу виллу.
Гевисман встрепенулся, быстро спросил:
- И вы там были?
Теперь уже можно и посмотреть ему в глаза.
- Под утро. Уже рассветало. – Теперь нужно выдать главную ложь. – Но она тоже была разрушена. И так аккуратно, как будто всего лишь один снаряд или одна бомба попали точно в центр. Во всяком случае, мне так показалось, - подстраховался он, - потому что все остальные дома рядом были целы, и вокруг не было воронок. Я очень сожалею, господин штурмбанфюрер, но виллы больше нет, - горько вздохнул Вилли напоследок.
- Эльзу видели? – спросил Гевисман.
- Я никого не видел, только убитого Рекса во дворе.
Гевисман расширившимися зрачками, не видя, в упор смотрел в глаза Вилли, перебирая, очевидно, что-то важное в памяти.
- Так вы говорите, пострадал только дом? А бассейн? – уточнил он.
Вилли оторопел от неожиданного вопроса.
- Какой бассейн? Я не знаю… - растерявшись, промямлил в ответ.
Штурмбанфюрер опомнился, резко спросил:
- А как вы сюда-то попали?
Стало легче, уже можно было не врать, и он рассказал дальнейшее так, как оно было, без изменений, добавив только на всякий случай, что переоделся в полуразрушенном гараже на вилле, в который зашёл случайно. Хотелось верить, что всё сошло гладко. Наверное, так и было, поскольку Гевисман после некоторого молчания слегка хлопнул Вилли по колену и произнёс:
- Вам повезло. Судьба явно вам благоволит.
Он встал, прошёлся.
- Ну, а со мной проще. Мы на танкетке сразу же рванули навстречу американцам и шли на предельной скорости, не обращая внимания на стрельбу своих и русских, до тех пор, пока не напоролись на американские танки. Тут же сдались. Сопротивление было бы бессмысленным.
Он снова сел напротив Вилли, накрыл ладонью его руку, доверительно улыбнулся.
- Вместе нам здесь будет легче. Вы не откажете мне в помощи?
Вилли вскочил, щёлкнул каблуками.
- Рад служить! Вы можете рассчитывать на меня, - с готовностью чуть не прокричал он.
Гевисман потянул его за рукав, приглашая садиться.
- Ну-ну, не надо так рьяно. Теперь вы вправе и отказаться.
Снова внимательно и оценивающе посмотрел на своего визави, помолчал, что-то обдумывая.
- Мы ещё успеем обсудить наше сотрудничество.
Он встал. Вилли тоже.
- Я не могу вас уберечь от уголовников Шварценберга, - предостерёг будущего сотрудника, - по-моему, он и сам этого не может, дисциплина падает с каждым днём, а вы чем-то крепко насолили им.
Вилли пояснил:
- Они мстят мне за смерть Блюмке.
- Возможно, - согласился Гевисман. – Охраной и помощником вам будет капитан Шмидт, что привёл вас сюда. Ему доверяйте полностью. Он получил указания, и Бог вам на помощь! До свидания!
Он протянул руку. Впервые Вилли держал руку шефа в своей. Она была холодной и мягкой, пожатие почти не ощущалось.
- До свидания, господин штурмбанфюрер! – с чувством попрощался он.
- Спокойной ночи, Вилли! – дружески ответил шеф. – Спокойной ночи.
Когда Вилли уходил, американца в коридоре не было.
- 7 –
Выйдя, он глубоко вздохнул, посмотрел долгим взглядом на далеко-далеко перемигивающиеся звёзды, поёжился от ночной прохлады и спадавшего чувства напряжённости и двинулся к бараку. Рядом оказался капитан, неслышно возникший из тени.
- Капитан Шмидт! – утверждающе приветствовал его Вилли.
Тот приветственно козырнул, уточнил:
- Вам говорил обо мне штурмбанфюрер?
- Да, - подтвердил Вилли. – Спасибо вам. Надеюсь, я не буду в тягость.
- Не беспокойтесь об этом, - успокоил капитан, - думаю, мы подружимся, всё утрясётся.
Вилли воскликнул с надеждой:
- Надеюсь, очень скоро!
Теперь они везде были вместе, спали по очереди, но эсэсовцы ничего больше не предпринимали, и чувство опасности проходило. На третью ночь Вилли снова был у Гевисмана, снова его сопровождал Шмидт мимо зевающего развалившегося американца, и снова ушёл, оставив вдвоём.
- Вы не удивляйтесь, Вилли, нашим ночным встречам. Нет необходимости привлекать чьё-то внимание: слишком много разных людей в лагере, неясно, кто чего стоит, с кем можно строить новую Германию, а кого надо избавить от этого.
Гевисман сидел за столом. Перед ним стояла кружка с дымящимся острым забытым ароматом настоящим кофе, рядом – другая.
- Присаживайтесь, - пригласил он. – Пейте кофе.
Вилли сел, отхлебнул. Блаженное тепло окутало голову, разлилось по всему телу, глаза заблестели, он уже по-свойски посмотрел на хозяина. Тот не возражал, спросил вдруг о неожиданном:
- Скажите, Вилли, как вы расцениваете исход войны? Что можете сказать?
Подумалось: «К чему это он? Ещё проверка?». Слегка замешкался. Вряд ли он созрел для оценки такого большого события как война, и вряд ли Гевисману нужны его оценки. Но кое-какие вопросы у Вилли, конечно, возникали, особенно в последние дни, и многие благодаря встречам и разговорам с Виктором и Германом, разбудившим его зашнурённый чиновничий ум, и он пытался ответить на них самому себе. Ясно, что отвечать надо честно, да по-другому и не хотелось даже Гевисману.
- Я… не знаю… - промямлил он, в который раз начиная с этого удобного признания в собственной несостоятельности. Слишком глубоко въелись в его душу и мозг уроки Геббельса и жизни, когда лучше ничего не знать и ничего не видеть.
- Мы, конечно, обсуждали с молодыми офицерами… - осторожно продолжал он, решив всё же не брать только на себя всей ответственности за то, что скажет.
