Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1
- 5 –
В эту ночь он не спал. Не потому, что память обременяли мысли о смерти Германа и о собственной судьбе, хотя и это было, - он просто боялся прихода гестаповцев. Хорошо, что у него есть нож. Просто так они его не возьмут, он поднимет на ноги весь барак, только бы не заснуть. И всё же сон пересилил, Вилли заснул, но уже под утро, и проспал кофе, весь день был как ватный, никуда не отходил от барака, жался к людям и всё грелся на солнышке. Никто к нему не подходил: он снова оказался на виду и был опасен. В следующую ночь Вилли не вытерпел и напросился в соседи к капитану в угол, где тот тоже спал на верхней койке, а рядом с ним была свободная.
- Здесь никто не ложится в центре, - сказал тот, - чтобы не быть на виду. Вдвоём ещё ничего, а одному неуютно. Устраивайтесь рядом.
По случаю переселения капитан тоже перетряхнул свою постель, уложил и ушёл, не сказав больше ни слова.
Но и в эту ночь на новом месте Вилли спал тревожно, вернее, даже не спал, а подрёмывал, не успевая досмотреть ни одного из коротких снов. Только под утро, сломленный, наконец, усталостью, заснул по-настоящему и опять проспал завтрак, поднявшись только тогда, когда солнце через запылённые и зарешёченные окна накалило воздух в бараке так, что дышать стало трудно, а подушка под щекой взмокла. Выбравшись наружу, он был встречен радостным верещаньем воробьёв и омыт бодрящими чистыми лучами солнца и свежим утренним воздухом, ещё сохранившимся в редких каплях росы на чуть пробивающихся стрелках травы под стенами барака. Всё это начисто смыло страхи, так густо громоздившиеся ночью, в темноте, и Вилли широко и глубоко вдохнул несколько раз и просветлел и душой, и лицом, решив, что жить всё же можно и нужно, и вообще, пусть будет, что будет, не надо заранее ждать, надо жить, и жить сейчас. Сразу вспомнился Герман, сердце сжалось, кровь подступила к голове, в глазах засвербело. Ещё одна утрата, снова бессмысленная и никому не нужная. Несправедливо, что гибнут сильные духом, а такие как он, приспосабливающиеся, продолжают ухудшать род человеческий. Его жизнь не стоит жизней Виктора и Германа. Они стали последними жертвами бойни, развязанной шварценбергами, и осквернением их памяти были бы теперь любые компромиссы с такими как штурмбанфюрер и его подручные.
Весь день Вилли ходил по лагерю сонный и вялый, мало лежал, вымеривая тропинки и дорожки между бараками в унисон с медленно текущими мыслями и воспоминаниями, перескакивающими с прошлого на настоящее, и почему-то всё время вертелись в памяти жуткие сцены наказаний кадетов розгами. Ясно виделись боль и стыд в глазах ребят и деловитость истязателей, слышались крики, всхлипы, плач и мольбы и равномерный посвист берёзовых мочёных розог. Вилли никак не мог отогнать этих воспоминаний, перебивающих все остальные.
Обедал он самым последним, да и есть по-прежнему не хотелось, не помнил, что и ел. Весь день провёл в таком состоянии, что будто вообще был один в этом лагере. Чуть стемнело, не ожидая вечерней похлёбки, ушёл в барак и залёг на своей новой койке всё в той же апатии и в веренице путаных воспоминаний, безостановочно теснящих друг друга и не оживляющих мозга. Незаметно заснул. Мёртвый пехотинец с лестницы всё же добрался до него и, глядя матовыми неподвижными глазами, неимоверно дёргал за рукав, сотрясая всё тело Вилли, и тот, чтобы удержаться, вцепился в лестничную клетку, но силы убывали, и он чувствовал, что вот-вот сорвётся. И сорвался, беззвучно закричал… и открыл глаза. Над ним в темноте низко склонился капитан, тряся за плечо. Вилли с трудом осознал, что это именно он, а не пехотинец, и медленно пришёл в себя, чувствуя липкую испарину на шее и лбу.
- Вставайте, гауптштурмфюрер! Подъём! Только тихо! Очнулись?
Тут же мелькнуло подозрение: «Неужели и этот из банды Шварценберга?»
- Зачем? – насторожённо спросил он.
Ещё ниже наклонившись к нему, капитан шёпотом успокоил:
- Ничего особенного. Вас хочет видеть Гевисман.
От неожиданности Вилли приподнялся на локтях:
- Как Гевисман? Он здесь?
Капитан положил руку ему на грудь:
- Тихо, тихо. Здесь. И давно. Раньше вас. – Он сел на свою кровать, видно стало, что он одет и обут.
- Одевайтесь и идёмте. Приказано доставить вас, как стемнеет. Уже пора.
Вилли быстро одевался и лихорадочно думал, что может дать ему эта встреча, и как себя держать после их последнего разговора, когда думалось, что расстались навсегда. Значит, того не было в транспортёре, удрал в танкетке. «Этого поступка Господа Бога я не могу понять» - посетовал на Всевышнего. Безусловно, возникнет необходимость объяснения: как оказался здесь, когда хотел и клялся пожертвовать жизнью за рейх, даже получил за это осязаемые авансы. «Говорить ли о посещении виллы?» Все эти мысли вертелись в голове, не закрепляясь сколько-нибудь удовлетворительными ответами. В конце концов, Вилли решил положиться на импровизацию при встрече. Да и вообще – может быть, его зовут на суд и расправу, а не на расспросы, и Гевисман здесь заодно со Шварценбергом.
- Пошли. Я готов.
Он мягко на руках спружинил на пол и, крадучись, пошёл впереди капитана на выход. Все спали.
- 6 –
Их встретила слегка ущербная луна, перечёркнутая узкими облаками, и мутные звёзды, ещё не набравшие света и затенённые уходящим влажным воздухом и притушающим светом прожекторов. Ото сна, ночной прохлады и неизвестности зябко передёрнуло. Он привычно перед встречей с начальством выправил мундир, повернулся к капитану.
- Куда идти?
Тот вышел вперёд, приказал:
- За мной. Старайтесь не шуметь.
Пошли по направлению к вещевому складу, пришли, вошли внутрь, где в свете лампочки в мягком кресле теперь сидел американский сержант-негр. Капитан постучал в дальнюю дверь справа, рядом с сержантом, из-за двери глухо послышалось:
- Войдите.
Сердце у Вилли забилось сильнее, он весь подобрался, сжался как пружина.
Вошли. В маленькой комнатке, такой же, как и та, что занимал штурмфюрер-кладовщик, рядом стояли железная кровать, застеленная байковым одеялом, стол, два стула и шифоньер. В углу был маленький умывальник, а над столом на длинном шнуре свешивалась лампочка с отражающим абажуром из жести. В свете её на одном из стульев сидел и улыбался навстречу одними губами Гевисман в расстёгнутом мундире. На столе перед ним ничего не было.
- Благодарю, капитан. Вы свободны.
Тот щёлкнул каблуками, резко склонив голову, и, молча, вышел.
И снова они вдвоём, как раньше. У Вилли даже потеплело в груди, глаза вдруг подёрнулись влажной пеленой симпатии к этому человеку, вернее, к тому прошлому, что с ним связано.
- Здравствуйте, Вилли, господин гауптштурмфюрер, - с едва уловимой иронией первым поздоровался Гевисман.
- Здравствуйте, господин штурмбанфюрер! – поспешно ответил Вилли.
Гевисман улыбался. Он тоже был рад этой встрече.
- Садитесь, - пригласил, указывая на второй стул, и когда Вилли присел напротив, сказал с показным удивлением:
- Кто бы мог подумать, что военнопленный, наделавший столько шума в лагере своими неординарными поступками и завоевавший уважение охраны, - наш тихоня Вилли? Я не сразу поверил, когда узнал, что это вы! А когда точно удостоверился, сразу же попросил привести вас сюда.
Вилли не поверил ему. Пелена симпатии спала.
- Как это ни прискорбно, - продолжал обнаружившийся шеф, - но я ещё тогда мысленно простился с вами. И вдруг вы здесь! Я искренне рад этому.
Он и на самом деле был рад тому, что его непредсказуемый подчинённый оказался таким же слабым и понятным как все, с кем приходилось встречаться и работать, и уже потому дорог и приятен. К тому же, Вилли был не только хорошим знакомым, но и подчинённым, ему Гевисман мог доверять вдвойне, не опасаясь предательства, привычного для их среды. Он и вправду был рад настолько, конечно, насколько это было возможно для него.
- И всё же, что заставило вас оставить вашу крепость, которую мы с вами выбрали и укрепили с такой тщательностью, и где вы решили, не посоветовавшись предварительно со мной - а я был бы, сознаюсь, против - кончить счёты с жизнью во славу и в защиту фюрера, от которого, кстати, получили кое-какие авансы за это, не так ли?
Гевисман слегка улыбался, сопровождая свои вопросы жёстким взглядом прищуренных глаз. Конечно, чтобы совсем доверять теперешнему Вилли как прежнему, надо узнать досконально, как тот оказался здесь, если должен был умереть там. От Вилли же теперь требовалась беспроигрышная правдоподобная версия ценою в его жизнь. Уже готовый начать объяснения, он чуть было не забыл про мину в ящике с боеприпасами и снова и снова лихорадочно вспоминал всё, что с ним случилось и о чём можно рассказать. Отвечать надо было без заминки, и не сбиваясь.
- Когда взорвался наш бронетранспортёр, - начал он медленно, - я думал, что это русские добрались до квартала, и приготовился к встрече. Но их не было ещё долго, почти до вечера, а я всё ждал и не решался выйти посмотреть, что с бронетранспортёром, тем более что в нём не слышалось никаких признаков жизни. Скорее всего, он стал жертвой шального снаряда.
