Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде
Двадцать четвертая глава
В сотый раз он осматривал свое лицо в зеркале ванной, аккуратно проводя кровоостанавливающим карандашом по каждой царапине, затем припудривая ее. Он колдовал над своим лицом и руками столь отвлеченно, словно они не принадлежали ему. Когда его глаза встречались с теми, что в зеркале, он отводил их, как он это делал, вспомнилось ему, когда встречался глазами со взглядом Бруно — там, в поезде.
Он вернулся и упал на кровать. Еще оставался сегодняшний день, завтрашнее воскресенье. Ему никого не хотелось видеть. Можно на пару недель поехать в Чикаго и сказать, что по работе. Но могло показаться подозрительным, если бы он уехал на другой день. Мало того, что весь исцарапан, но он начал бы верить в дин из своих снов — что это он сделал. Ведь он не хотел этого. Это не было проявлением его воли. Это была воля Бруно, действовавшая через него. Ему хотелось выругаться в адрес Бруно, выругаться во весь голос, но у него сейчас просто не было сил на это. Любопытно, что он не чувствовал никакой вины, и объяснение этого факта он видел в том, что мотивировал его действия Бруно. Но что же это за вещь такая — вина, если он чувствовал ее больше после смерти Мириам, чем сейчас? Сейчас он чувствовал лишь усталость, и ему ни до чего не было дела. Неужели все так чувствуют себя после убийства? Он попытался заснуть, но перед глазами встал отрезок пути в лонг-айлендском автобусе, когда с него не сводили глаз двое рабочих, а он притворился спящим, закрывшись от них газетой. Вот перед рабочими ему было больше стыдно…
На первых ступеньках ноги у него подогнулись и он чуть не упал. Ему было все равно, смотрят на него или нет. В конце концов, что тут необычного — пойти купить газету? Однако у него не хватило бы воли заставить себя посмотреть, наблюдают за ним или нет. Не хватило бы воли даже подумать о том, чтобы заставить, и он боялся того времени, когда такая воля появится, как больной или раненый человек боится неизбежной операции.
В "Журнал-Америкэн" он нашел большой материал об убийстве. Там был и сделанный со слов дворецкого силуэт убийцы — мужчины шести футов и одного дюйма, весом от ста семидесяти до ста восьмидесяти фунтов, в черном пальто, шляпе. Гай читал описание слегка отстраненно, словно речь шла не о нем: ростом он был только пяти футов и девяти дюймов, весом — сто сорок. И шляпы на нем не было. Он пропустил ту часть текста, где рассказывалось, кто такой был Сэмюэл Бруно, и с большим интересом прочел домыслы о том, как скрылся с места преступления убийца. Там говорилось, что он растворился в городе в районе совсем другой дороги, в северной стороне, и выехал, скорее всего, ночным поездом, в 0.18. На самом-то деле Гай двигался в юго-восточном направлении.
Внезапно Гай почувствовал облегчение и безопасность. Но безопасность, предупредил он себя, это иллюзия. Он встал и впервые с тех пор, как спотыкался и падал во время бегства, его снова охватила паника. Ведь газету делали спустя лишь несколько часов после происшествия, и с тех пор они могли обнаружить свою ошибку. За ним могут прийти в любой момент, прямо сейчас. Он подождал, прислушался, но никаких шумов не услышал и сел, снова ощутив усталость. Гай заставил себя сосредоточиться на остальной части длинной газетной колонки. В ней отмечалось хладнокровие убийцы и тот факт, что преступление связано с делами в доме. Не найдено никаких отпечатков пальцев, только несколько отпечатков обуви размера 91/2 и царапины от черного ботинка на белой штукатурке ограды. От одежды, подумал Гай, от одежды и обуви надо срочно избавиться. Только когда он наберется энергии сделать это? Странно, что они преувеличили размер обуви: ведь земля была такой влажной."…Необычно малый калибр пули", — говорилось в газете. Да, и от револьвера надо избавиться. Вот с чем чем, а с револьвером ему расставаться никак не хотелось бы. Гай встал и сходил за новой порцией льда, который он оборачивал полотенцем и прикладывал к голове.
Ближе к вечеру позвонила Энн и пригласила его пойти с ней в воскресенье в компанию к знакомым в Манхеттене.
— Это у Хелен Хейберн. Я тебе как-то говорила.
— Да, — подтвердил Гай, хотя совершенно не помнил об этом. Выровняв голос, он сказал: — Мне кажется, я не совсем готов пойти на вечеринку, Энн.
В последний час или около того он казался себе онемевшим. Оттого слова Энн прозвучали для него как нечто далекое и нереальное. Он слушал, как говорит правильные вещи, не предвидя и даже не задумываясь о том, что Энн может в его голосе услышать неладное. Энн сказала, что может взять с собой Криса Нельсона, и Гай сказал "о'кей", подумав при этом, что этот Нельсон будет счастлив пойти с ней, потому что Энн встречалась с ним до Гая и Нельсон по-прежнему любит ее.
— А почему бы мне не принести вечером в воскресенье чего-нибудь вкусненького? — предложила Энн. — Мы перекусили бы вместе, а с Крисом я встретилась бы попозже.
— Я думаю, что в воскресенье могу уехать, надо бы сделать кое-какие наброски.
— Ну ладно, извини. Я хотела сказать тебе кое-что.
— А что?
— Что тебе понравится. Ладно, в другой раз.
Гай крадучись поднимался к себе на лестницу, чтобы не попасть на глаза миссис Маккосленд. Энн была холодна с ним, монотонно думал он, Энн была с ним холодна. В следующий раз, когда она увидит его, она уже всё будет знать и возненавидит его. С Энн покончено, с Энн покончено. Под эти заклинания он и заснул.
Он проспал до полудня, а остаток дня провалялся в кровати, с трудом заставляя себя встать, чтобы положить льда в полотенце. Ему казалось, что он никогда не выспится настолько, чтобы восстановить силы. Его тело и ум проделывали раз за разом недавний длинный путь, туда и обратно. С чего началось и к чему он пришел? Он лежал напряженный, напуганный, взмокший и дрожащий от страха. А тут еще обнаружилось, что у него диаррея. От страха, подумал он, как на поле боя.
В полусне он видел, как пересек лужайку перед домом. Дом был белым, мягким и податливым, словно облако. Он остановился, не желая стрелять, а собираясь вступить в бой и взять дом. Выстрел разбудил его. Он открыл глаза. В комнате был предутренний полумрак, а себя он увидел стоящим возле своего письменного стола — там, где видел себя и во сне, — и наводящим револьвер в угол кровати, где силился приподняться Сэмюэл Бруно. Револьвер снова выстрелил. Гай пронзительно закричал…
Он спрыгнул с кровати. Фигура у стола исчезла. В окне он увидел тот же неверный свет, что и тогда, то же смешение жизни и смерти. Тот же свет будет появляться при каждой утренней заре, пока он будет жить, в его свете будет возникать та комната, с каждым разом всё более явственно и ужасающе отчетливо. И что же это будет, если он каждый день, сколько проживет, будет просыпаться перед рассветом?
В кухоньке зазвенел звонок.
Полиция снизу, подумал он. На рассвете самое время брать его. А ему всё равно, абсолютно всё равно. Он полностью и во всём признается. Во всем и сразу!
Он нажал на кнопку, чтобы там открылась дверь, затем прислонился к двери и прислушался.
Послышались быстрые шаги — шаги Энн. Уж лучше бы полиция, чем Энн! В растерянности он первым делом поплотнее задернул занавески на окне. Потом он провел пальцами обеих рук по волосам назад, попав на узел спутанных волос.
— Это я, — шепотом произнесла Энн, проскользнув в дверь. — Я проходила мимо от Хелен. Какое сегодня чудесное утро! — Тут она увидела повязку, и вся радость с ее лица улетучилась. — Что с твоей рукой?
Он несколько отступил в тень за комод.
— Подрался.
— Когда? Вчера вечером? А твое лицо, Гай!
— Да.
Она должна быть с ним, думал он, без нее он пропадет. Он попробовал было обнять ее, но она не дала ему этого сделать, пристально вглядываясь в его лицо.
— Где это, Гай? И с кем?
— С неизвестным, — бесцветным голосом произнес он, вряд ли понимая, что он лжет, потому что ему отчаянно нужно было, чтобы удержать ее при себе. — В баре. Не включай свет, — быстро предупредил он попытку Энн. — Не надо, Энн, пожалуйста.
— В баре?
— Даже не знаю, как это случилось. Совершенно неожиданно.
— И это был человек, которого ты никогда прежде не видел.
— Никогда.
Энн говорила медленно, и Гай испугался, поняв, что она не такая, как он, что это человек с совершенно другим умом и реакциями на происходящее.
— Как я могу и почему я должна верить тебе насчет того письма, продолжала Энн, — что ты вроде не знаешь, кто его послал?
— Потому что это правда.
— Или насчет человека, с которым ты подрался перед домом? Это был один и тот же?
— Нет.
— Ты что-то утаиваешь от меня, Гай. — Дальше голос ее смягчился, но каждым даже незначительным словом она целила в Гая. — В чем дело, дорогой? Я хочу помочь тебе. Но для этого ты должен всё сказать мне.
— Я и сказал тебе, — ответил он и сжал зубы. За его спиной становилось всё больше света. Если он сможет удержать теперь Энн, ему не страшна будет никакая новая заря. Он взглянул на прямой и бледный занавес ее волос и протянул руку, чтобы дотронуться до них, но Энн отпрянула.
