Патриция Хайсмит - Мистер Рипли под землей

Патриция Хайсмит

Мистер Рипли под землей

Я думаю, что скорее бы умер за то, во что я не верю, нежели за то, что считаю истинным…

Иногда мне кажется, что жизнь художника – это долгое и прекрасное самоубийство, и я не жалею об этом.

1

Том был в саду, когда зазвонил телефон. Он знал, что мадам Аннет, их экономка, снимет трубку, и продолжал счищать мох, облепивший каменные ступеньки. Октябрь в этом году выдался сырой.

– Мсье То-ом! – прозвучало сопрано мадам Аннет. – Это Лондон!

– Иду! – откликнулся Том. Он бросил лопату и поднялся по ступенькам.

На первом этаже телефон был в гостиной. Том не стал садиться на диван, обитый желтым атласом, так как был в рабочих джинсах.

– Том? Привет. Это Джефф. Ты… (щелк!)

– Ты можешь говорить громче? Очень плохо слышно.

– Так лучше? Я слышу тебя нормально.

На другом конце провода всегда слышали нормально.

– Да, немного лучше.

– Ты получил мое письмо?

– Нет.

– М-м… Тут у нас проблема. Я хотел предупредить тебя. Дело в том…

Треск, зуммер, щелчок, и связь прервалась.

– Вот черт, – произнес Том флегматично. О чем предупредить? Что-то с галереей? С компанией “Дерватт лимитед”? Предупредить его? Но он же не занимается их делами. Да, это ему пришла в голову идея создать “Дерватт лимитед”, и теперь она приносила ему кое-какие дивиденды, но… Том взглянул на телефон, ожидая, что тот зазвонит опять. Или, может быть, позвонить самому? Но он не знал, где Джефф – в галерее или у себя в студии. Джефф Констант был фотографом.

Том вышел в сад через стеклянные двери с задней стороны дома. Он поработает еще немного, решил он. Ему нравилось поковыряться часок-другой в саду – погонять взад-вперед газонокосилку, выполоть сорняки, сжечь сучья. Это давало возможность подышать свежим воздухом, а заодно о чем-нибудь помечтать… Не успел он взяться за лопату, как снова раздался звонок.

В гостиной опять появилась мадам Аннет с тряпкой для пыли в руках. Это была жизнерадостная крепкая коротышка лет шестидесяти. По-английски она не знала ни слова и, похоже, была неспособна выучить даже “Good morning” [1]. Тома это вполне устраивало.

– Я подойду, мадам, – сказал Том и взял трубку.

– Алло! – раздался голос Джеффа. – Слушай, Том, ты не мог бы приехать сюда? Я…

– Ты – что? – Опять помехи, но спасибо хоть связь на этот раз не прервалась.

– Я говорю, что я все объяснил в письме. Я не могу по телефону. Это очень серьезно, Том.

– Кто-то напортачил? Бернард?

– Отчасти. Тут один тип прилетает из Нью-Йорка – может быть, уже завтра.

– Что за тип?

– Я объяснил в письме. Ты ведь знаешь, во вторник открывается выставка Дерватта – впервые за два года. До тех пор постараемся избегать встречи с американцем – нас с Эдом просто “не будет на месте”. – Тон у Джеффа был озабоченный. – Ты располагаешь временем, Том?

– Да… – Тому не хотелось ехать в Лондон. – Было бы, наверно, лучше, если бы ты не говорил Элоизе, что едешь в Лондон.

– Элоиза в Греции.

– Да? Это хорошо. – В голосе Джеффа впервые прозвучало некоторое облегчение.

Письмо пришло в пять часов – заказное и срочное.

“Чарльз-плейс, 104

Дорогой Том,

Во вторник 15-го состоится открытие выставки Дерватта, после двухлетнего перерыва. У Бернарда девятнадцать новых полотен; многие владельцы представят свои картины. Но возникло одно затруднение.

Объявился некий американец по имени Томас Мёрчисон – не торговец, но коллекционер. Он на пенсии, и бабок у него немеряно. Три года назад он купил у нас одного Дерватта. Недавно в Штатах он увидел его более раннюю работу, и теперь говорит, что принадлежащая ему картина – подделка. Так оно и есть, разумеется, – ведь ее писал Бернард. Он прислал мне письмо на адрес Бакмастерской галереи, в котором пишет, что, по его мнению, проданная ему картина не подлинная, так как техника и цветовая гамма типичны для более раннего дерваттовского периода. Не сомневаюсь, что он собирается поднять в связи с этим кипеж. Что нам делать? Может, ты придумаешь что-нибудь? У тебя котелок всегда хорошо варил.

Не мог бы ты приехать, чтобы обсудить это? Мы возьмем на себя все расходы. Что нам нужно в первую очередь – так это доказать, что у нас все в порядке. Я не думаю, чтобы Бернард допустил какой-нибудь серьезный ляпсус в одной из последних работ. Но он психует, и лучше бы ему поменьше показываться на людях, – даже на открытии выставки (на открытии-то тем более).

Пожалуйста, приезжай, как только сможешь!

Всего,

Джефф.

P. S. Письмо Мёрчисона было вежливым, но что, если ему взбредет в голову убедиться во всем самолично и он начнет разыскивать Дерватта в Мексике?”

“Да, это было бы забавно”, – подумал Том. Ибо Дерватта не существовало. Согласно легенде, сочиненной Томом и распространенной Бакмастерской галереей и узким кругом друзей художника, Дерватт уединился в маленькой забытой Богом деревушке в Мексике. У него нет телефона, он никого не хочет видеть и запретил галерее давать свой адрес кому бы то ни было. Если Мёрчисон отправится в Мексику на розыски Дерватта, ему хватит этого занятия до конца дней.

Чего Том действительно опасался, так это того, что Мёрчисон привезет с собой свою картину, начнет болтать с торговцами и поднимет шум в прессе. Возникнут нежелательные подозрения, и в итоге с фирмой “Дерватт лимитед” будет покончено. Впутает ли “шайка” в эти разборки его, Тома? (Мысленно он всегда называл друзей Дерватта из галереи “шайкой”, хотя его самого всякий раз коробило от этого слова.) Бернард вполне мог бы упомянуть имя Тома Рипли, подумал Том, и не по злому умыслу, а просто в силу своей патологической честности – ни дать, ни взять, Иисус Христос.

Тому удалось сохранить свое имя и репутацию чистыми – он сам поражался этому, вспоминая все, что за ним числилось. Было бы очень неприятно, если бы во французских газетах появилось сообщение, что Томас Рипли, проживающий в Вильперсе-на-Сене, муж Элоизы Плиссон, дочери миллионера Жака Плиссона, владельца знаменитой фармацевтической фирмы, является инициатором сверхприбыльной аферы в виде компании “Дерватт лимитед” и уже несколько лет получает проценты от ее доходов – пусть даже этих процентов всего десять. Это выглядело бы слишком мелко и гнусно. Даже Элоиза, чьи моральные устои были, по мнению Тома, близки к нулю, вряд ли воспримет это хладнокровно, а уж ее папочка непременно нажмет на дочь, перестав выплачивать ей содержание, чтобы расторгнуть их брак.

“Дерватт лимитед” стала большой, разветвленной организацией, и закрытие галереи повлечет за собой крах целого ряда предприятий. Среди них и торговля различными художественными материалами и орудиями труда, выпускавшимися под маркой “Дерватт”, от которой вся “шайка”, включая Тома, кое-что имела, и Школа искусств Дерватта в Перудже. Правда, учениками школы были в основном разные милые старушки да американские студентки, приезжавшие в Италию на каникулы, но, тем не менее, это тоже приносило определенный доход. Основная же прибыль поступала не в виде платы за обучение и не от продажи материалов, а от посредничества в сделках с недвижимостью. Они подыскивали дома и фешенебельные квартиры для обеспеченных туристов и, естественно, получали от этого неплохой навар. Школой управляла парочка английских леди, не имевших никакого отношения к мошенничеству с картинами и не знавших о нем.

Том никак не мог решить, ехать ему в Лондон или нет. Что он может им посоветовать? И потом, он не совсем понимал суть возникшей проблемы. Почему бы художнику в какой-то из своих картин не вернуться к старой манере?

– Мсье предпочитает на ужин отбивные из молодого барашка или холодную ветчину? – спросила мадам Аннет.

– Отбивные, пожалуй. Спасибо, мадам Аннет. Кстати, как ваш зуб?

Зуб всю ночь не давал ей покоя, и утром она пошла к местному врачу, пользовавшемуся ее глубочайшим доверием.

– Больше не болит. Доктор Гренье, он такой замечательный специалист! Он сказал, что там гнойник, но теперь, после того как он вскрыл зуб, нерв выпадет сам собой.

Том кивнул, хотя про себя удивился, каким это образом нерв может выпасть сам собой. Под действием силы тяжести? Ему однажды вытаскивали нерв, тоже из верхнего зуба, и притом с большим трудом.

– Хорошие вести из Лондона?

– Да так, ничего особенного, просто приятель звонил.

– А от мадам Элоизы ничего не было?

– Сегодня – нет.

– Ах, подумать только! Греция! Солнце! – вздохнула мадам Аннет, протирая и без того блестевшую крышку большого дубового сундука возле камина. – А в Вильперсе – посмотрите – никакого солнца! Зима наступила.

– Да.

Мадам Аннет повторяла эту фразу вот уже несколько дней.

Том не ждал Элоизу раньше Рождества. Хотя, с другой стороны, она могла появиться внезапно в любой момент – поссорившись с друзьями или решив, что ей надоело жить на яхте. Элоиза была непредсказуема.