Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе
О судьбе несчастного грузина я узнал, позвонив вначале в его кафе, и потом ежедневно справлялся по телефону больничной регистратуры. Он шел на поправку и уже начал понемногу говорить. Лоре я решил не рассказывать об этих звонках, к тому же мы все еще мало разговаривали. Вскоре я заметил, что наши свидания стали длиться немного дольше, и она уже не смотрит на часы так часто. Я спросил, что происходит.
– Папочка разрешил мне гулять дольше, он сказал, что прогулки явно идут мне на пользу, – ответила она, дурачась и имитируя мастурбацию.
– Должно быть, он тебя очень любит, – закинул я пробную удочку и сразу получил богатый улов.
– Он старый ублюдок, который никого не любит, – злобно ответила Лора и убрала наконец руку, которую до этого держала между ног, – он убил моих… – Внезапно она замолчала, и разговорить ее в тот день у меня не получилось, но я понял, что реакция началась и теперь уж я постараюсь, чтобы ничто ее не остановило.
Ее сексуальный пыл понемногу стал иссякать, и я сразу отметил это. Для плоти моей это было сущим спасением, и я перестал наконец пить виагру, запивая ее «Ред Буллом». А что вы думаете? Разве я кролик, чтобы to do it по десять, двенадцать раз и совсем без перерыва? А виагра с энерготоником делает эрекцию постоянной в течение нескольких часов – это настоящий комплекс Приапа, когда действительно не нужно разговаривать, нужно только работать fucker’oм, словно отбойным молотком. И вот однажды, когда мы, совершенно обессилев, лежали на видавшей виды Верещевой софе, я спросил у нее, что есть любовь.
– Ебля, – не задумываясь, ответила она, – ебля, и только она. Больше ничего. Чем скучнее ебля, тем меньше любви.
Я приподнялся на локте и, заглянув ей в глаза, увидел в них лукавство:
– Зачем ты так говоришь? Ведь ты так не думаешь, Лора.
Она вздохнула и перевернулась на живот:
– Конечно, не думаю. Но ведь, если я признаю существование любви как чего-то большего, чем ебля, то я стану говорить о боге потому, что бог и есть любовь, а мне нельзя говорить о боге.
– Это из-за того, что на твоей спине?
– Да, и из-за этого тоже. Знаешь, раньше у меня были сиськи с пирсингом. Такие колечки с маленькими черепами. Потом я их вытащила, они мешали, терлись об одежду, и мне было неприятно. Ты ведь совсем-совсем ничего про меня не знаешь, правда? Ты не знаешь, кем я была в прошлой жизни?
Я притворился пеньком в лесу:
– Ты имеешь в виду какую-нибудь там твою реинкарнацию? Откуда же мне знать об этом?
– Да нет! – она нетерпеливо дернула ногой. – При чем тут… Я имею в виду жизнь до моего возвращения в Москву из этого дома для психов.
– Да я и про дом для психов впервые от тебя слышу, – продолжал лукавить я, параллельно думая, что она, должно быть, «пробивает» меня. С этой дьяволицей нельзя расслабляться – удушит. Я решил сходить ва-банк:
– Помнишь, я как-то говорил тебе, что закончил МГУ в девяносто шестом? У меня неплохая память на лица, и возможно… Мне кажется… Я не уверен, но мне кажется, я видел тебя там. Мы могли там встретиться?
Она как-то устало ответила, что могли бы, и даже наверняка так и было, ведь она тоже училась в те годы в университете на юриста.
– На адвоката дьявола, а стала не его адвокатом, а его невестой, – прошептала она. Я не перебивая слушал, и она продолжила: – Я была патриархом церкви Сатаны в России, мы называли себя «Клуб Нимостор», и нас было ровно сто тридцать семь. Мы жили как одна семья, у нас все было поровну, мы любили друг друга, мы были связаны друг с другом невидимой пуповиной, словно близнецы. А мой папаша эту связь обрезал. Он казнил всех моих братьев, а я испугалась и не осталась с ними во время казни. Я предала их! За это Сатана проклял меня и сделал меня безумной, ведь я – его невеста, ему изменила, понимаешь ты хоть что-нибудь? – И она сердито посмотрела на меня, выискивая в моем лице следы потрясения от ее рассказа, но я был спокоен, тем более что эту историю мне в ярких красках расписал столь мастерский рассказчик, как генерал Петя.
– Понимаю. И теперь ты пытаешься вымолить у него прощение? – с иезуитской участливостью спросил я.
– Нет, – она мотнула головой, и ее черные волосы хлестнули меня по щеке, – он не простит. Никогда не простит. Он хочет, чтобы я мучилась теперь до самой смерти. Хочет, чтобы я покончила с собой, а мне этого не хочется. Я стала почти так же привязана к жизни, как обычная мещанка. Я обмелела, понимаешь? Обмелела и отупела. Я верю в то же, во что я верила, но понимаю, что права на эту веру у меня нет. И это разрывает мне сердце. И я кричу Сатане: «Оставь меня!», но он велик и смеется надо мной с высоты своего недосягаемого величия. Он не оставит меня до тех пор, пока я не приду к нему и не соединюсь в аду со своими братьями. Он будет ждать и мучить. А я дура, конечно, ведь я на что-то надеюсь и даже иногда думаю: не стать ли мне и впрямь мещанкой? А что? Выйти замуж за какого-нибудь менеджера, родить какого-нибудь ребенка… Черт!
Здесь она вспомнила, как торговала детскими органами, и замолчала.
– Бог не есть любовь, – неожиданно выпалил я, – это ошибка. Твоя и всех, кто так думает. Любовь есть человек, который называл себя Божьим сыном, за что и был распят. Но Бог никогда не означал «любовь». Бог есть, и он один. Дьявола же, с которым у тебя такие непростые отношения, и вовсе не существует. Только Бог-Творец и Иисус-Господь как воплощение человека, который попытался заключить с Богом союз.
Лора села по-турецки, подложив под себя ноги и опершись спиной о стену, поглядела на меня с неподдельным интересом. До этого с интересом она смотрела только на мой член, а теперь ее взгляд выражал жгучее любопытство:
– Так, так! Говори же! Почему ты замолчал?!
– Везде сказано, что Бог сотворил человека по образу и подобию своему. Ты знаешь, что это значит? Это значит, что у Бога тоже есть голова, волосы, кровь… Но ведь не может быть так, чтобы у Бога были одновременно и fucker и cunt, если он совсем как человек? Значит, он и не человек вовсе. Значит, у него есть все эти органы, и они подобны человеческим, но не выглядят в точности так, как у человека. И Бог должен быть огромен, потому что из него выходим все мы и все мы в него уходим, вновь становясь его частью. Он нас творит, поэтому он творец. Он регулирует наше количество, он позволяет нам не более того, на что мы можем рассчитывать. Знаешь, кто такой Бог-Творец или Бог-Отец? Это Земля! Да-да! Земля живая и подобна человеку. У нее есть сердце – это ее ядро, есть кровь – это нефть, есть волосы – это леса, есть вода – это реки и озера, есть моча – это соленые моря и океаны, есть кал – это магма, есть вулканы, которые ее извергают, – это анус земли, есть Израиль, и если верить Джойсу, то Израиль – это древняя пизда земли, из которой вышли первые люди. А раз есть пизда, то есть и fucker, и это какой-нибудь Эверест. Земля творит нас по образу своему и подобию, и у Земли, конечно же, есть душа – это ноосфера, ее невидимая оболочка, о которой говорил Вернадский. Все души входят в нового человека оттуда, из ноосферы, и возвращаются туда же, когда тело человека умирает, чтобы потом вселиться в нового человека, – и так без конца. Земля только регулирует наше количество, мы для нее как цирюльник, который отворяет больному кровь и сбрасывает ему давление. Земле нужно, чтобы мы отсасывали ее старую кровь – нефть, и число людей, которые эту нефть потребляют, растет. Земля не любит нас и не ненавидит, у нее нет эмоций. Просто ей надо, чтобы мы обеспечивали ее потребности. Земля, которая нас рожает, – огромное эгоистическое существо, которое передает нам свой эгоизм по наследству. Поэтому все мы такие эгоисты. Эгоизм породил все наши эмоции, в том числе любовь и злобу. В ком-то больше любви, в ком-то зла. Люди придумали себе разные мифы, в том числе миф о Боге на небесах и Сатане, который залупался на бога потому, что бог был его начальником, а начальников всегда недолюбливают, и вот Бог скинул Сатану с неба, и тот стал альтернативным богом. Чушь собачья! Земле самой решать, что причинить людям – добро или зло. Никто, никакой дьявол ею не может управлять! Земля дарует щедрый урожай или, наоборот, насылает голод. Урожай – добро, голод – зло, значит, земля, то есть Бог-Творец, он и злой и добрый одновременно. А раз это так, а это, блядь, именно так, то зачем нужен Сатана, который якобы отец зла и его повелитель? Бог сочетает в себе и зло, и добро, просто иногда находятся идеалисты, которые верят в то, чего нет на самом деле, то есть в доброту людей. Но ведь человек – подобие божие, значит, он не может быть только добрым? А идеалисты считают, что может. Я знаю только одного такого идеалиста – это Иисус, который за свою веру и за веру в добро людей предал себя смерти на кресте. И я верю в него, и я понимаю его, но я никогда не буду верить в то, во что верил он, одновременно с этим веря в него. Понимаешь, какая парадоксальная хуйня? Веря в Иисуса, не верить в людей! Нельзя верить в людей потому, что они подобны земле, от которой не знаешь, чего ожидать. А в Иисуса можно, потому что он был одним-единственным совершенным идеалистом на земле, и мне очень хочется верить в то, что он когда-нибудь придет вновь, и если мне совсем уж повезет, то я увижу того, кто готов вновь увидеть в людях то, чего в них никогда не может быть. А что касается Сатаны, то я готов тебе сказать, что он такое.
