Марта Шрейн - Золотой медальон
Мне казалось, я только заснул, как в дверь постучали. Это был Аристарх. Поприветствовав меня, он протянул мне конверт со словами:
— Елизавета Владимировна собралась на вокзал. Она уезжает. Просила передать вам это письмо, когда проснетесь. Полагаю, это случилось бы не раньше полудня. Может, вы его сейчас прочтете?
— Как уезжает? Зачем? — все еще в состоянии своего счастья, спросил я, но не получив ответа, вынул письмо из конверта.
— Я оставлю вас, — Аристарх вышел за дверь.
Эля писала: «Дорогой Григорий Алексеевич! Милый, бесценный мой! Я уезжаю, чтобы успеть, до вашего приезда, поменять квартиру. Я люблю Вас больше жизни, но видеть мне вас больше нельзя. У наших отношений нет будущего. Первая ночь с вами была ночь отчаянья. Последняя, прошедшая, как вы правильно поняли, подарок вам ко дню рождения. Так странно, что и у Гоши, моего первого мужа, день рождения тоже 14 апреля. Как много сходства! Очень глупо, с моей стороны, ждать предложения руки и сердца, после таких горячих объяснений в любви. Я действительно, как Вы говорили, начиталась сказок и жду хорошего конца. Но даже то, что вы мне дали, я не говорю о материальной стороне, хватит мне на два века. Другие проживают целую жизнь и толику того счастья не испытали, которое испытала рядом с Вами я. Дай же Вам Бог много удачи и найти хорошую жену!»
Я понял, что пришла пора признаться ей во всем сегодня, сейчас. Нужно только успеть перехватить ее по дороге к вокзалу.
Быстро одевшись, вынул из ящика стола медальон, побежал догонять Элю. Слава богу, еще никакой транспорт не ходил. Впереди, по дороге одиноко брела с чемоданом в руке моя Эля. Не добежав до нее метров пятьдесят, перешел на быстрый шаг. Она обернулась, увидела меня, и на ее личике появился страх пойманного на месте воришки. Остановившись, поставила чемодан на землю, и стояла так, не поворачивая ко мне головы. Я подошел к ней и тихо спросил:
— Эля, почему ты постоянно исчезаешь из моей жизни? И что за странное письмо ты мне оставила?
Не глядя на меня, она ответила:
— Там все написано.
— Думаю, настоящая причина — твой Гоша?
— Гоша? — с горечью в голосе переспросила Эля. — Гоша, несчастный человек. Он совершал кражи в юности и погубил свою жизнь. Но он был мальчик. А Вы взрослый, умный… Зачем Вы–то, такой успешный человек, обкрадываете санаторий? Странно, что и Аристарх Андреевич, Вам помогает в этом деле. Я уезжаю потому что мне будет невыносимо знать, что и Вас постигнет та же участь, что и первую мою любовь. Снова кого–то ждать еще 15 лет, у меня не достанет сил.
И с горечью и болью, глядя в небо, воскликнула:
— Ну за что мне такая судьба?!
Я готов был встать перед ней на колени. Но только обратился к ней со словами, которые шли из глубины сердца:
— Милая, любимая, единственная, жизнь моя, все не так. Я должен объяснится. Вернемся. Не думаю, что после моих объяснений ты захочешь оставить меня, — с этими словами, взяв ее за руку, другой рукой чемодан, повел Элю назад к воротам. Она не сопротивлялась, только вяло спросила:
— Как можно объяснить то, что Вы здесь делаете? Старая женщина на операцию легла, доверила Вам сохранность санатория, а Вы ценности разворовываете. Ночью я услышала какое–то постукивание и пошла посмотреть. Господи! Но почему я влюбляюсь в воров! Вряд ли Вам, Григорий Алексеевич, удастся передо мной оправдаться. Мне здесь было очень хорошо, но нашим отношениям пришел конец.
Я молча выслушал ее, закрыл за нами ворота, швырнул ее чемодан в кусты и, не отпуская ее руки, повел ее к аллее «Унтер ден Линден» и признался:
— Да, я был вором. Но что толкнуло меня на эту кривую дорожку? Выслушай меня. Мой рассказ перевернет твое сознание на 360 градусов.
— Вряд ли, — с грустной иронией ответила Эля.
Мы шли молча, пока я думал с чего начать. Я начал свой рассказ со своей матушки, с тех пор как помнил ее, о ее любви и любви тридцатипятилетнего раненого генерала, князя Томилина, о проклятой революции и далее подробнее о ее жизненной трагедии. Дошел до ареста ее сына, моего отца, и о том, как ее внука, меня спасали, просунув через прутья решетки. Только один раз она прервала меня, воскликнув:
— Ваш дед был князь?! А отец… Так Вы стали подкидышем? А как же мать, она жива?
— Отца расстреляли, мать, как член семьи изменника родины, отбывала сроки в лагерях. Когда мне исполнилось 13‑ть лет, и матушка — на самом деле мне бабка, рассказала всю правду обо мне. Этот санаторий и эта земля — наша фамильная собственность.
— Это правда, Григорий Алексеевич? — недоверчиво повернулась ко мне Эля.
Вместо ответа продолжил:
— О тайнике, где хранятся полотна великих художников, где изображены мои предки, начиная еще с ХУ века, тоже сообщила мне матушка. И вот, появилась возможность выкрасть их у самого себя, и я эту возможность использовал.
— Боже мой! — воскликнула Эля. — Ну продолжайте, это так интересно.
— Люди при нашей власти скрывают прошлое своих предков. Это откровение обошлось бы мне дорого. И с должности я полетел бы в один миг, и с партии бы исключили. Тайну моего происхождения знают только два человека, старый священник нашего прихода, да Аристарх Андреевич и теперь еще и вы. Они меня не выдадут. А ты надеюсь и подавно, когда услышишь продолжение.
Эля торопила:
— А мать–то освободили, была же амнистия?
— Да, мать выпустили. Она отбывала срок, в пригороде Караагача. Ее выпустили незадолго до смерти матушки. Я говорю о бабке, матери своего отца. Ей нечем было меня обогатить. Остался один золотой медальон, фамильная ценность. Очень дорогая вещь. Она передавалась невестке старшего сына еще с времен Готов, это одна из ветвей нашего рода. Матушка попросила передать медальон своей невестке, жене своего сына, то есть моей матери, у которой я вскоре и оказался.
— Ну, рассказывайте, рассказывайте дальше, Григорий Алексеевич, я вам потом тоже, что–то подобное расскажу, — разволновалась Эля.
— Почему ты мне все время выкаешь? — перебил я ее, — Называй меня просто Гриша, а можно и Гоша, как называла меня мать.
— Как?! Вас…, тебя тоже звали Гошей? — воскликнула удивленно Эля.
Достав из кармана медальон, и зажав его в кулаке, сказал:
— А теперь главное, почему тебе нельзя уезжать. Да, я не просил твоей руки и сердца, зачем это делать дважды. Мы с тобой и так женаты.
— Женаты? — недоуменно отозвалась Эля.
— Да. Перед смертью мать отдала тебе, как моей жене, на сохранение этот медальон и ты его хранила все пятнадцать лет, — я протянул ей медальон.
— Ой, мой! То есть Гошин? Как он у тебя оказался? — взяв его в руки, удивилась Эля.
— Какая же ты недогадливая, — обняв ее, прошептал я ей на ушко и напомнил, — Разве мы с тобой не поженились в степи, на постели из мягкой ковыли, среди полян цветущей сон–травы? Как могла ты забыть наши пещерки с летучими мышами. Ты их так боялась. Надень на шею медальон, половинка ненаглядная моя. Как же я был счастлив, когда увидел тебя снова в своем кабинете.
Отстранившись, Эля остановила меня:
— Подождите. У меня кружится голова. Вы… Ты… Гоша? Гоша! Это ты?! А что же это тогда было? Он же приходил ко мне, забрал медальон. Ну да, это тот самый медальон!
И когда я рассказал, как нашел ее и о причине разыгранного спектакля, Эля долго не могла прийти в себя.
— Ты обязательно разболтала бы все своей приятельнице Зине. Извини за розыгрыш. Но и мой соперник Гоша тоже надоел мне. Теперь когда я отделался от него, ты принадлежишь только мне, и на всю оставшуюся жизнь.
— Гоша! Гошка! Разыграл меня, — стуча кулачками по моей груди, обиженно восклицала Эля. — Какой ты! Мать твоя говорила мне, что ты будишь высоким и красивым, но я себе это тогда не представляла. Постой, тебя же посадили за кражу ювелирных изделий! Когда ты освободился?! Когда же и как ты выдвинулся в такое большое начальство.
— Я убежал из детской колонии. А краденное еще раньше у Витьки, закопал на берегу Холодного озера. Убежал сюда. Здесь я учился, как Томилин Григорий, а там меня мать записала в школу на фамилию Кузнецова, — и повел Элю к обелиску просить благословение на женитьбу у своих деда и бабки.
Через несколько дней отец Владимир пришел со своей церковной печатью к нам, записал нас в книгу регистрации брака князей Томилиных, и отдал мне ее на вечное хранение. Потом наступили три счастливые недели нашего медового месяца.
Втроем, с участием Аристарха, мы раскопали то, что я закопал в парке при жизни матушки. Что–то, конечно, пришло в негодность, но в совершенной сохранности остались семейные альбомы, которые по вечерам мы с удовольствием рассматривали, и читали комментарии внизу. И нам, но не Аристарху трудно было поверить, что Россия жила такой духовной чистотой, размеренной жизнью.
— Обязательно буду шить себе платья и костюмы, похожие на эти, со снимков, — радовалась Эля.
