Николай Байтов - Думай, что говоришь

Он смотрел на меня с усмешкой.

— Это Лариса? — спросил он, едва я положил трубку.

— Да, она. — (Я не успел, не пожелал, поленился что-нибудь выдумать, раз уж он так…)

— Проверяет…

— Что проверяет?

— Меня. Она совсем спятила от ревности. Всюду следит, где только может. Мне уже неудобно становится перед людьми, с которыми я общаюсь, — сказал он с горечью.

— Почему? Ты ей даёшь поводы?

Он не ответил.

За окном началась очередная собачья свара. Здесь садик, куда их выводят гулять. Лают они постоянно. Откуда в них столько злобы? Я этого терпеть не могу. Но когда они сцепляются друг с другом, волна их ярости накатывает на меня сквозь окна с решётками и жалюзи. Хозяева орут, растаскивая их. Я скрючиваюсь от омерзения в своём кресле и пережидаю. «Тэдди, назад! Ко мне! Тэдди, фу!.. Лиза, Лиза… Лиза, перестань! Лиза, перестань!..» — Наконец опять неустойчивое затишье — до поры до времени…

— Волки небось не лают, молчат, а? Как ты думаешь? Волки ведь не такие нервные?

Он не ответил.

— А откуда ты с Ларисой знаком?

— Как откуда? — удивился я. — Вы же приезжали вместе на дачу к Вере Тарасовой. Прошлым летом.

— И ты там был?

— Конечно. Ты не помнишь?

— А, ну да… Точно… А правду говорят, что Вера Тарасова — твоя… ну, жена — неофициальная?

— Неправду.

Он был грустен. Мне вдруг стало казаться, что он чего-то ждёт от меня. Сидит и терпеливо ждёт… А потом, когда не дождётся (ибо я не знаю, чего он ждёт!) — что он сделает? Вынет свой пистолет?

Может, это не жена ревнует, а он? Может быть, он меня подозревает?

Не так давно я встретил Ларису в галерее Гельмана. Она была одна. Мы немного поговорили. Ах, вот в чём дело! — Неужели? — Я тогда тоже начал рассказывать про архив, говорил, что хочу написать о Валентине книгу. Она отозвалась, что совсем его не знала: с Павлом она познакомилась уже после того, как Валентин утонул. Поинтересовалась, между прочим, что есть о Павле в этом архиве, — «ведь что-то наверняка должно быть, — ведь они были с Валентином дружны много лет, — или я ошибаюсь?» — Я осторожно сказал, что пока видел лишь малозначимые упоминания о нём — мимоходом, — но я ещё далеко не всё разобрал… Но я видел, что от неё не укрылось моё осторожничанье. Впрочем, казалось, она была удовлетворена, как будто того и ожидала…

— А правду Лариса сказала, что у тебя с собой пистолет?

— Правду, — сказал он и полез в карман широкого длинного пальто, в котором как пришёл, так и сидел на диване напротив меня. Достал пистолет и повертел в руках, разглядывая его рассеянно.

— Зачем он тебе?

— А?

— Я спрашиваю, зачем ты его взял?

— А у тебя есть при себе паспорт?

— Ну, есть… А при чём тут…

— Покажи мне его.

— Зачем?

— Покажи, я хочу посмотреть.

— Но я не вижу связи. А пистолет при чём тут?

— Пистолет на тот случай, если ты не захочешь показать паспорт, и мне придётся тебя принудить.

— Ах, вот как… — У меня отлегло от сердца, и я даже улыбнулся. — Паша, у меня нет никаких причин не удовлетворить твоё любопытство, — сказал я, вставая, чтобы порыться в сумке. — Но и ты, пожалуйста, удовлетвори моё: зачем тебе понадобился мой паспорт? Подозреваешь, что я публикую свои сочинения под псевдонимом?

— Брось ты это наконец, — поморщился он. — Не делай вид, что…

— О чём ты?.. Нет, я, честное слово… Я просто в недоумении. И очень заинтригован.

Он махнул рукой. (Пистолет отложил в угол дивана.)

Минут пять он, нахмурясь, изучал мой паспорт. Я предупредительно пододвинул к нему настольную лампу.

— Угу, — сказал он, возвращая мне.

— Что — «угу»?

— Пять лет назад ты получил его, — объяснил он без выражения. — Именно тогда, когда ты якобы перебрался в Москву из Киева. Прежний паспорт этого Николая ты, значит, уничтожил.

— Чего?

— Да нет, я просто хотел убедиться.

— Итак, убедился?

— Да.

— В чём же?

— В том, в чём и так был убеждён.

Мой прежний паспорт был потерян, и я не понимал, что значит, что я «уничтожил» паспорт какого-то Николая и что это за «якобы перебрался». Подумав, я осторожно спросил:

— А откуда ты знаешь, что я жил в Киеве?

— Ты сам об этом всем рассказываешь.

— Ну, допустим… Пожалуй…

— Но ты там не жил.

— Почему ты так думаешь?

— Свой старый паспорт ты оставил там на пляже, в Крыму, вместе с одеждой.

Две девочки, гуляющие с собаками (или без собак), остановились прямо позади меня за окном и перекликались с парнями, которые сидели на скамейке в другом углу сада.

— А Ксюха поехала на ВДНХ.

— С Лёхой?

— С каким Лёхой? Ха-ха-ха. С Костиком.

— С каким Костиком?

— Мы пиво не пьём. Ха-ха-ха.

— Только мартини.

— А слушаем только «Иванушки Интернейшнл».

Я хотел встать с кресла, но боялся.

Тут мне пришлось задуматься не на шутку. Я не сводил взгляда с пистолета — чёрного и блестящего на блестящей, чёрной же коже дивана. «Что меня ждёт дальше?» — вот вопрос. Трудно преодолеть жуть и действовать напрямую, но ничего другого мне не остаётся.

Я сказал:

— Паша, я знаю, что ты был лучшим другом Валентина и что ты не можешь оправиться после его смерти до сих пор. Я, пожалуй, из твоих слов могу заключить, что ты меня в чём-то подозреваешь… Может быть, ты склонен винить в этой гибели меня, а? Отвечай прямо. Я его утопил, по-твоему?

Он молча смотрел на меня в упор с улыбкой вовсе уж дикой.

Справившись с лёгким приливом тошноты, я продолжил речь. Я говорил медленно, стараясь в каждое слово вложить максимум убедительности.

— Я дружил с Валентином, конечно, не так долго, как ты. Зато я знал его ещё в детстве. Наши матери были подругами. Он был старше, и я смотрел на него как на некий недосягаемый идеал. И это детское чувство осталось, когда мы вновь познакомились спустя много лет. Я очень высоко ценил его писательский дар. Мне было невообразимо лестно, когда он пригласил меня съездить с ним в Крым. И как бы я мог его утопить? Зачем? Ради каких чувств и каких намерений? Ты скажешь, что я завладел его квартирой. Но ты знаешь, как это произошло и почему? Его мать была в таком горе, что не могла больше там жить. Ещё немного, и она помешалась бы. К тому ж у неё в Москве не было знакомых совсем, вот она и списалась с моей матерью и переехала в Киев, — у меня там была отдельная площадь. Она поселилась там, а я здесь.

Он разглядывал потолок во время этой речи. Удивлённая улыбка порой мелькала на его лице, как тень каких-то пробегавших предметов. Он дослушал меня терпеливо и ещё минуту продолжал глядеть вверх, откинувшись на спинку дивана.

— Ну что ты молчишь? — не вытерпел я. — Тебя устраивают такие объяснения? Или — если нет, то давай. Я желаю, чтобы всё было выяснено до конца. Никаких чтоб не было…

Он опустил глаза, и я увидел, что его взгляд сверкал и пронзал меня. Тут я испугался уже по-настоящему: его безумие стало очевидным. Нестерпимо захотелось убежать, но я сознавал, что чуть я двинусь, так пистолет пойдёт в ход.

— Ну-ну, — сказал он, покачивая головой утвердительно. — Из всей этой ситуации осталось мне непонятным только одно: заговор вокруг меня. Как ты смог его организовать? Это превосходит реальность. Почему все подыгрывают тебе, все без тени принуждения, без хихиканья общаются с тобой как с неким Николаем из Киева. Не может быть такой круговой поруки. Я пять лет слежу за ними и за тобой — и не было ни одного прокола. Вот это я и хочу, чтобы ты объяснил мне. Можешь считать это целью моего визита. Больше, мой милый, мне ничего от тебя не нужно, не бойся.

— Ах вот зачем ты явился! — вскричал я и чуть было не стукнул себя по лбу. — А я-то думал!..

(А что я думал? — Я вообще был в панике. Да, мой жест был натянутым и театральным, но бравада, наверное, была необходима моей душе в ту минуту.)

Ему не понравилось. Насупился, оскорбился. Жестокая обида пролегла в складках. Даже взял пистолет и повертел. (Если б я знал, что так подействует, то не стал бы… Но я не мог: я тоже человек, озабоченный своим достоинством.)

— Так что я жду, Валюшастик, — сказал он, не откладывая пистолета. — Твои объяснения про квартиры в Киеве и в Москве — замечательны. Я их принял и признал их безупречными. Теперь я жду объяснений про тусовку. Как ты их всех заставил петь под себя?

В саду начали взрывать петарды. — Одну грохнули, другую, третью. Кто-то пробежал, ругаясь, — погнался. Мальчишки, наверное, убежали… Нет, опять крики: поймали кого-то и волокли… «Да это не я!.. Ой, пусти!.. Руку сломаешь!.. Пусти!.. Не я это! Вон те пацаны! Они через забор перелезли!»