Николай Байтов - Думай, что говоришь
(А что я думал? — Я вообще был в панике. Да, мой жест был натянутым и театральным, но бравада, наверное, была необходима моей душе в ту минуту.)
Ему не понравилось. Насупился, оскорбился. Жестокая обида пролегла в складках. Даже взял пистолет и повертел. (Если б я знал, что так подействует, то не стал бы… Но я не мог: я тоже человек, озабоченный своим достоинством.)
— Так что я жду, Валюшастик, — сказал он, не откладывая пистолета. — Твои объяснения про квартиры в Киеве и в Москве — замечательны. Я их принял и признал их безупречными. Теперь я жду объяснений про тусовку. Как ты их всех заставил петь под себя?
В саду начали взрывать петарды. — Одну грохнули, другую, третью. Кто-то пробежал, ругаясь, — погнался. Мальчишки, наверное, убежали… Нет, опять крики: поймали кого-то и волокли… «Да это не я!.. Ой, пусти!.. Руку сломаешь!.. Пусти!.. Не я это! Вон те пацаны! Они через забор перелезли!»
А как я мог их заставить? — И этого он ждёт? Но это невозможно, и этого не было. Я ничего не могу объяснить, даже придумать и наврать. Тусовка разомкнута. Её нельзя сделать. Если он это понимает, то он, значит, не до конца псих, но если он требует объяснений, то он уже… Всё это вихрем пронеслось… Эх, если б я мог вскочить и убежать в тот момент.
— Что такое?? Что это ещё за «Валюшастик»? — крикнул я. — Ты говори да не заговаривайся давай-ка! Ты понял?
Он не ответил. Усмешка его была круче кипятка.
— Ну чего? да? Короче, ты утверждаешь, что я — Валентин, да?
Он скривился.
— Слушай, я, кажется, просил тебя не говорить о нём! Ты — не Валентин. Ты — говно, Валюшастик. Он-то был мне истинным другом, и разве стал бы он выделывать эти фортели с утоплением и с бойкотом, когда вокруг меня все переглядываются и смеются в кулаки? Нет, у него хватило бы великодушия просто сказать: «всё, друг милый, мы врозь, не взыщи, не обижайся». — Разве я бы этого не понял, а?
Снова телефонный звонок.
— Алло? Коля?
— Да. Я.
— Слушай, у меня к тебе просьба. Полина сейчас должна подъехать на приём к Евгению Дмитриевичу…
— Алло! Кто говорит? Кого вам надо?
— Николая Брауде. Это Центр нетрадиционной медицины?
— Нет. Ошиблись.
— Да разве я на него похож? — задал я наконец самый глупый и самый разумный вопрос. Как ни абсурдно это было, но — не удержался, вырвалось.
Он кивнул.
— Ага… Нет. Похож? Да кого ты обманешь? Твоя пластическая операция… Всё равно все видят. Белыми нитками шито. Да ты и не старался. Тебе надо было посмеяться надо мной. Ну, смейся, продолжай…
— Что за бред! Опомнись и посмотри на меня критически, ну-ка! Ты дружил с Валентином многие годы, насколько мне известно, ты должен досконально знать все его повадки, не только лицо…
— Да, не только, — согласился он. — Конечно. Я покажу тебе. Снимай брюки и трусы.
— Чего?.. Ты что?
— Снимай.
Телефон.
Опять этот тип:
— Алло, это Центр нетрадиционной медицины?
— Да нет же! Какой вы номер набираете?
Не ответил. Положил трубку.
— Ты что?.. Зачем ты направляешь на меня пистолет?.. Ты же сказал, что паспорт. Я дал тебе. А теперь — зачем?
— А теперь ещё и за этим. У тебя там большая родинка должна быть с левой стороны от пупка и чуть ниже… Фу, как ты противен мне, омерзителен!.. Ладно, можешь не снимать, только спусти немного.
— Я не сделаю этого!
— Сделаешь. Считаю до трёх.
— Откуда ты узнал, что у меня там родинка?
— Узнал? — Он расхохотался и ткнул меня стволом в живот.
— Раз. Два.
Я расстегнул брюки и показал.
Минуту он смотрел. Его лицо изменилось. Верней, оно менялось всю минуту непрерывно и быстро, как небо с низко бегущими рваными облаками.
Потом он встал и убрал пистолет в карман.
— Мразь! — сказал он, запахивая пальто.
В следующую секунду он вышел.
Доктор, сухаго?
— Доктор, сухаго?
— Агдаму с вашего позволения сказать я бы пригубил.
— А к даме моей если вы будете продолжать позволять себе прислоняться, я не посмотрю сквозь зубы на ваше святейшество и попросил бы.
— Позвольте, однако.
— Ваня, а как там в ванне?
— Порядок: наполняется. Сейчас я проволочку подыщу соответственно.
— Доктор, а сказать вам, кто из нас мент?
— Кто?
— Сказать или не надо?
— Не надо.
— Сам знаешь?
— Он знает.
— Он знает, а мы-то нет. Пусть он нам скажет.
— Ваши намекающие инсинуации я в одно ухо впускаю, а через другую ноздрю выпускаю продолговатой соплёй.
— Во понтяру лупит ментяра.
— Позвольте, однако.
— Ваня, а как там в ванне?
— Порядок: наполнилась. Вот я и проволочку подыскал соответственно.
— Доктор, видите ли вы эту проволочку, свёрнутую в виде упругой петельки?
— Ваши приспособления нехитрой механики я расцениваю недвусмысленно только так.
— Нет, а я продолжу: если вы будете позволять себе продолжать, я уже не посмотрю сквозь слёзы, а попросил бы, — да, подчёркиваю, я попросил бы держать ширинку застёгнутой на все сто.
— Позвольте, однако.
— Вот и договорились. Придерживай, Ваня, а я повяжу ему галстук баттерфляй.
— К-хк… х-хк… х-рр-й… й…
— Признавайся, ментюшок, признавайся.
— Не хочет.
— Он хочет за Русь погибнуть.
— Вот и притопим. Последний парад наступает. Доктор, желаете за Русь погибнуть?
— Хх… хр-хр…
— Константин Петрович, ослабьте.
— Хр… аню в моём сердце…
— Ваня, ты направляй его. Доктор, идите, а то Константин Петрович снова усилит давление.
— Ваши аляповатые инсценировки бульварной драматургии я без обиняков, если хотите знать, отправляю на табло.
— Нагните ваше хайло, товарищ товарищ прокурора, и погружайтесь: ваша карта бита. Вам нет надобности разоблачаться: вы уже разоблачены более фундаментально.
— Да, ментально он, конечно, фунда, что говорить!
— Ныряй, патриот совковый. Наверх вы, товарищи, все по местам!
— Константин Петрович, так держать! Вода холодная, Ваня, ай хоуп?
— Ай, вода холодная кронштадтская… Бушлатик чёрный, брюки клёш… Ай, пора, подруга, нам прощаться, да… На память фото не пришлёшь.
Эти и подобные им реплики, а также звуки: хрипы, стоны, бульканья и шум воды, льющейся из водопроводного крана, — сопровождали первые пять минут исцарапанной чёрно-белой фильмы, прыгавшей на узком экране под стрекотанье проектора. Про это стрекотанье я тогда же подумал, что оно, несомненно, тоже включено в фонограмму, потому что быть не может уже давно таких допотопных механизмов в кинотеатрах столицы. Несомненно. Что же касается визуального, как говорится, ряда, то он нисколько с фонограммою связан не был: показывалось движение железнодорожного состава, длинного, гружённого лесом. То он уходил вдаль по однопутке на фоне волнообразного степного ландшафта, то вновь беззвучно набегал на зрителя клокочущим паровозом, и тут же начинали мелькать расшатанные вагоны, снятые с близкого расстояния. Я вынул из кармана часы и в бегущих отсветах от экрана рассмотрел время. Ещё пять минут я мог посидеть. Но поднялся. На моём ряду никого не было. Я прошёл до прохода и по наклонному полу вниз, где на словах «на память фото не пришлёшь» открыл дверь выхода. Да. Даже дождь, обдавший ледяными струями, принесёнными порывом ветра, внезапно налетевшим из мрака, мой видавший и не такие виды зонтик, едва я успел его раскрыть, не мог бы охладить моей решимости. Пора проучить этого выскочку, тирана, вундеркинда, этого сноба, презрительного и самовлюблённого, этого возомнившего себя неуязвимым диктатором вершин и неисповедимым корифеем рёбер сопляка, между тем не знающего, не обонявшего в жизни ни разу жирноватой амбры вдохновения, равно как и не отплёвывавшегося в окно ночью от его тошнотворного мускусного привкуса, — пора несомненно. Пришла минута произнести ему в лицо спокойно и внятно: «медиал-шток на 29 — это ты видел? на-ка выкуси!..» Нет, не так. Пришла минута бросить небрежно, рассеянно разворачивая и перегибая вечернюю газету: «а медиал-шток на 29 разве я не могу? посмотри-ка по каталогу, а то я запамятовал…» Нет, ещё не пришла. Подойдя ко входу в метро, я укрылся от ливня под колоннами. У меня оставалось несколько минут на то, чтобы принять лекарство и осмотреться.
Из урны несло жирноватым дымком. Близ неё валялось несколько мокрых обёрток и расползшаяся, склизкая шкурка банана. В луже тускло блестел маленький кружок монеты. Нагнувшись, я быстро выпрямился вдруг от ужаса: «а вторая? неужели? есть или нет? и это я вот сейчас вот здесь прокинусь на таком пустяке?» Сделалось дурно, я качнулся и чуть было не упал, доставая портмоне. Мешал зонтик. Я бросил его, не закрывая. На правую ладонь высыпал всю мелочь и всматривался, исступлённо вылавливая жёлтый блеск… Есть одна… Дьявол, всего одна, а если неправильное соединение?
