Сергей Чихачев - КУНСТ (не было кино). Роман с приложениями
Раскрывать надо. Преступление налицо. Он месяца три возился. Потому что – давайте говорить честно – такие кражи и не раскрываются. Принципиально. Непонятно, почему до этого ещё авторы учебников по криминалистике не додумались.
Ну раскрывал он, раскрывал, глядь – потерпевший прибегает. Орёт. Чего такое? Да вот, говорит, мать вашу милицейскую, видите?! А сам чем-то несвежим в воздухе потрясает. Ботинки, говорит, родные мои, упёртые, на рынке купил. А вы сидите, мол, тут и не делаете ни хрена. Саша ошалел. У кого, брякает сдуру, купили? У кого – тот воинственно настопырился – у бабаньки лет ста пятидесяти! Я их и узнал сразу. И купил. А чего бабаньку к нам в милицию не привёл? Привёл, итить её, привёл – вон она стоит там, внизу, у дежурки. Ахнули, спускаются вниз. А бабанька-то, не будь дурой, лежит на боку, губами сиреневыми шевелит. У неё жизненный опыт, слава богу, огромный. И дежурный вокруг неё бегает. С водой. «Скорую» уже вызвал. Ему только смерти тут вот не хватало. И матерится он поэтому так заманчиво, что Лотман с Ожеговым с того света высунулись бы послушать, будь такая возможность.
Ну «скорая» бабаньку увезла. Потерпевшего – в кабинет, Сашу – к начальству. Тот охрипший вконец от матерщины дежурный его и сдал. Заберите, говорит, своего придурка. Он молодой, что ли? Так ты ему мозги вправь. Вправил начальник. Объяснил кое-что про кражи, про висяк, про потерпевших этих, козлов, и про бабанек подозреваемых разъяснил. В институте эту науку и за пять лет никто не преподаст. А тут Сашка наш через пятнадцать минут из кабинета вылетел. И уши горят, чего не было с детства. Приходит к себе в кабинет. Там потерпевший сидит. Встать, говорит ему следователь. Тот встаёт, глазами хлопает. Значит так, ты сейчас из кабинета выйдешь, понял? А я тебя на опознание приглашу. Давай сюда свои ботинки вонючие. Да не в руки мне, вон в угол ставь. И пошёл. Я позову, когда надо. Тот, офонаревший окончательно, уходит в коридорчик. И стоит там. Полчаса стоит. Сорок минут. Саша выходит. Сейчас, говорит, только понятых возьму.
В ОВД где понятых возьмёшь, чтоб не в форме были милицейской? Только в обезьяннике. Ну и возвращается наш следователь, тащит двоих в бодром темпе. Понятых, стало быть. А понятые такие: один пьяный, грязный, в наручниках, со всеми здоровается по имени-отчеству. Не в первый, выходит, раз. А второй – тот пьяный тоже, но почище и в очках. Стоит себе без наручников почему-то. Чуть не плачет. И звуки тоже издаёт. Раз в две минуты вздыхает сивушно и говорит: «Ох ты, бля, а с отцом-то там что сейчас, я и не знаю!» И так на все лады. Мыслью его накрыло, видать, как волной. Потерпевший присмирел окончательно. Заходи, говорят ему. Заходит. Видит – на стульях разложено что-то. Пригляделся. Значит, крайние слева сапоги стоят. Типа бахил. По болотам лазить. Грязные такие, что, наверное, и правда лазил кто-то. Карацупа какой-нибудь за шпионом шкандыбал с Индусом, а потом всё это говно глиняное вместе с сапогами, как у нас заведено, в музей сдал милицейский, воспитывать подрастающее поколение. Пусть видят, по какому, понимаешь, грунту ползать доводилось. В центре стоят кеды. Старенькие довольно. В этих кедах, может, бабушка следователя ещё в волейбол играла с другой женской гимназией. А справа крайние – его, потерпевшего, родные ботиночки. Чёрные. Лакированные местами. В общем, вполне ещё приличные. И листочки тетрадные вырваны с корнем, а на них номера накорябаны – 1, 2 и 3. И лежат листочки каждый у своей пары обуви.
Ну, говорит Саша, которому промывка мозгов явно на пользу пошла, гражданин потерпевший, вам предъявляется для опознания три пары обуви. Голос звенит аж. Тот, который в очках, последний раз про отца риторически спросил у публики и аж вытянулся, голос такой заслышав. Опознаёте ли вы, Саша продолжает, гражданин потерпевший, в какой-либо из этих пар свою?
Вопрос ребром. Тишина в комнате. И следователь остро так, испытующе на потерпевшего зыркает. Узнаю, подаёт голос потерпевший, узнаю родные свои ботиночки. Под каким номером? Следующий, значит, ему вопросик. Под третьим. И, совершив это титаническое умственное усилие, к ботиночкам тянется. Вдруг следователь как гаркнет: Минуточку!
А по каким таким признакам вы эту свою пару опознаёте, а? Охренел потерпевший. Слов нет. Мыслей нет. Что же сказать-то, а? Сказать-то что?! Ну, говорит, по таким признакам, что это мои ботиночки-то.
Следователь приуныл. Железный довод, но не то. А – приходит он на помощь – может, по характерным потёртостям? Ага, радостно потерпевший соглашается, и по ним тоже. Очень характерные потёртости на моих ботиночках. Совсем не такие, как на сапожищах на этих или, вон, на кедах вонючих. Прекрасно, говорит следователь, воодушевляясь, а ещё по каким? Ну тут клиент сам допёр. По цвету! Радостно, как в школе, выкрикивает. Расплылся следователь в улыбке. По цвету, точно? Точно, по цвету. Они вон чёрные какие. А сапожищи грязного цвета. А кеды вообще синего. То есть были синего в 1913 году.
Ну, радуется следователь, прошу вас, граждане понятые, засвидетельствовать, что потерпевший опознал в паре обуви под номером три свои ботинки. Распишитесь вот здесь. И если ты ещё раз, козёл, – это он понятому в очках, – ещё раз мне на стену грязной своей бочиной облокотишься или про папу своего сраного вспомнишь, я тебя урою!
Понятые, извиняюсь за оборот, попались понятливые. Тёртый народец. Подписали всё, первый даже не снимая наручников. Саше было закралась по молодости в голову мысль, что они и любой другой протокол подписали бы с такой же лёгкостью. Скажем, о том, что видели, как гражданин Риббентроп у ларька гражданину Молотову какой-то пакт передавал, и оба были пьяные. Ну да ладно. Он мыслишку эту из головы выкинул.
Выйдите, говорит он понятым, в коридор. А вас, гражданин потерпевший, я больше не задерживаю. Кража ваша раскрыта полностью. Вот здесь подпишите и здесь. Как это? А вот так. Бабку мы взяли, за пособниками её уже поехали. Рот открыл потерпевший. А что ей, глупо так спрашивает, будет? А мы её, говорит Саша вдохновенно, скорее всего на электрический стул посадим. Хороший ученик. Быстро начальническую науку впитал. Ну потерпевший подписал что-то как во сне и выкатился из кабинетика. А Саша обратно понятых погнал, откуда взял.
Такой вот следователь. Это один только эпизод, а их, вообще-то, несколько было. И убийства случались – сынок папе по голове сковородкой тюкнул и на маму свалил, такую же, кстати, пьянь. И кражи опять же. Много всего. Матереть начал Саша. Уже и начальник на него орал не каждый день, а через один.
Ну и вот как-то раздался звонок. Выезжай, мол, такое-то происшествие. Выехал на казённом автомобиле. Приезжает в место какое-то, богом созданное и забытое. Лесок рядом. Железнодорожное полотно. Ментовский стоит газик. И поезд стоит. Товарный. Подходит Саша к ментам, здоровается: чего тут у вас, спрашивает. Да вот, наезд на человека посредством поезда. А машинист где? Да вон бродит, останки рассматривает. Ну это рутина. Он и пошёл протокольчики свои писать, покивав понятливо. Несчастный случай – вот как он это дело оформлять начал. Типичный. А никакой не висяк. Дело плёвое. Это вообще не к нему.
Ну сел в тарантайку свою и пишет. Потом смотрит – у ментовского газика толпа какая-то собирается. Он как раз заскучал немного с писаниной: ну сколько можно-то? Подходит к ним, вид принимает озабоченный: в чём тут, мол, дело? Смотрит – а на колесо наблёвано у газика, и какой-то стоит рядом хмырь, губы у него трясутся и водярой разит за километр. Саша тихонько спрашивает: это, мол, кто? Помощник, отвечают ему, машиниста. А вон и сам машинист. «Пьяные, что ли?» – спрашивает Саша, а у самого в голове что-то вертится такое. «Так точно, – машинист вдруг басом говорит, – пьяные». И в землю смотрит. И у следователя нашего как молния в башке. У Ломоносова, небось, то же самое бывало. Ага, спрашивает, а это помощник твой? Тоже пьяный, отвечает ему машинист, но он не виноват, я виноват, меня и берите.
Саша – чего следователю делать не положено – просто обалдел. «Так, – говорит он медленно, соображая чего-то, – это мы разберёмся. На обследование тебя сейчас пошлём, медицинское». Менты тут возбухли: да, может, не надо, да пусть бы и хрен с ним. Понятное дело, им же его везти невесть куда. Упёрся Саша: нет, на обследование. Менты уж и трубку принесли на всякий случай дыхнуть. Дыхнул тот. Мог бы и не дышать. И так всё понятно.
«Так, – Саша говорит, а в голове всё свербит чего-то, – значит, давайте его на экспертизу, а потом к нам. Я с ним разбираться буду».
Повели менты машиниста с лицом белым куда-то. А Саша в машину сел вроде опять протоколы писать. Только ничего он не пишет, а думает лихорадочно. И такая возникает у него схема в голове. Ну, конечно, никакой это не несчастный случай! Уголовное это преступление, товарищи. Управляя… этим… как его… в состоянии алкогольного опьянения… Ну и так далее. Это мы оформим. Лишнее дело раскрытое да с сознанкой чистосердечной никому ещё не вредило.
