Михаил Балбачан - Шахта
– Да, брат, жены – они такие суки, – ухмыльнулся Петр Иванович, – иной ругнется по дурости или сболтнет что, не подумав, а она все слышит! Потом приревнует или еще что – и на́ тебе, заявление строчит по всей форме. У нас это очень распространенное явление. А что тут сделаешь? Сознательная гражданка доводит, значит, до сведения. Ты с ней и так и эдак – нет, стоит стерва на своем!
– А вы небось и рады, – ляпнул Евгений. Пить он не умел.
– Всяко бывает, честно тебе скажу. Иногда товарищи формально подходят. А некоторые принципиально считают: раз ты чего спьяну тявкнул, значит, действительно враг в глубине души.
– Так далеко можно зайти!
– Согласен, Жень, только заметь, в смысле морали люди у нас в органах НКВД самые чистые по сравнению с остальными. Кстати, пить тебе больше не надо.
– На-ка, погрызи, – Сергей Маркович подал Евгению соленый огурец, – а я, с вашего разрешения, продолжу.
Евгений мрачно грыз огурец и думал о жене. В голову лезла всякая дрянь. Он вспомнил, что много кого ругал, а она только успокаивала, но сама никогда… Прогнать эти мерзкие мысли никак не удавалось.
– Дошел я, можно сказать, до ручки. Спать совсем перестал, от собственной тени шарахаться начал. Тогда меня на некоторое время в Кресты перевели. Двадцать пять человек в камере. Духота. Никто друг с другом не разговаривает. Кто сидит, тупо уставясь в одну точку, кто – словно бы бредит. Да и я, верно, особо не выделялся. Просидел там два месяца почти. Остальной контингент за это время несколько раз сменился. Я уж думал, забыли обо мне. Но одним прекрасным утром вызывают с вещами и везут опять к Федулову.
– Жена тебе, что, и передач не носила?
– Нет. Небось вспоминать обо мне не хотела. Я так понимаю, своим заявлением она от конфискации имущества себя обезопасила.
– Ловкая дамочка, – объявил Евгений, наливая себе нарзану. Все-таки на его Наташку такие штучки были совершенно не похожи.
– Дал он мне прочесть новое экспертное заключение. На сей раз расчеты действительно имелись. Они там вполне грамотно предположили, что в результате применения новой марки бетона возникли резонансные эффекты на высоких частотах, которые и привели к разрушению конструкции. В конце было указано, что мне следовало оперативно изменить проект уже на стадии строительства. Это означало, что если я допустил ошибку, то по халатности, а никак не преднамеренно. Федулов тепло поздравил меня, сказав, что мнение экспертов совпало с его собственным, а мое дело передается теперь в суд, и, если я согласен с выводами, то должен подписать. Я подписал.
– Ну правильно! – обрадовался Евгений. – Конечно же, резонанс! Поэтому и бетон разрушился в самых неожиданных местах, как я сразу-то не догадался?
– Положим, в сварных железобетонных конструкциях некоторое изменение свойств бетона не могло настолько…
– Не уверен!
– Да ладно, я ведь не о том! Послушайте, что дальше было.
– Одно скажу, – Петр Иванович налил себе и Сергею Марковичу, – Федулов тебя за уши из-под расстрельной статьи вытащил. Ты теперь по гроб жизни за него молиться должен.
– Это точно!
Чокнулись, в том числе и Евгений своим нарзаном.
– Так, а что на суде?
– Был один эксперт, незнакомый. Несколько бывших моих подчиненных. Эти совершенно согласились с последними выводами, а на вопросы о прежних своих показаниях всячески юлили и отнекивались. Жены не было. Я не спорил и вину свою признал полностью. Так что на второй день зачитали мне приговор: семь лет строгого режима.
– Постой! – вскричал Петр Иванович. – В каком году это было?
– В позапрошлом ноябре.
– То есть меньше двух лет назад тебе дали семь лет и небось с хорошим прицепом, а ты тут с орденом на груди сидишь и коньячок попиваешь?
– Вот! – хлопнул ладонью по коленке Сергей Маркович, – то-то и оно. Отправили меня на канал Москва – Волга. По специальности, значит. И, что самое замечательное, поставили на бетонные работы. Наш отряд располагался под Дмитровом, в районе третьего шлюза. Фантастическое, между прочим, сооружение с инженерной точки зрения. На само́м шлюзе вольнонаемные трудились, а мы – в русле канала, оно там прямое, как стрела. О работе рассказывать неинтересно. Механизации – никакой. Таким манером и при Иване Грозном этот канал построить могли. То есть если бы у них оказался нынешний суперсовременный проект. Вот барак, куда меня определили, доложу вам, просто кошмарный был, особенно зимой.
– А ты чего хотел? Строгий режим – он и есть строгий режим, чай, не санаторий.
– Ну да, ну да. Главная беда – это бардак и неразбериха страшенная. Начальство пило без просыпу, а в инженерном деле разбиралось не очень. Зато среди заключенных инженер на инженере. Так они ведь, когда послушают, а когда и наоборот сделают, да нас же потом и обвинят. Сроки очень жесткие были, зато народу – с избытком. Я в декабре поступил, в самые трескучие морозы. Выдали мне ватничек драный, б/у, сапоги такие же. Денька через два я в канаву под лед и сверзился. Мороз уже невелик был – градусов десять. Обсушиться не позволили, пришлось до конца смены в мокром виде ходить. Может, оно и к лучшему – сушиться там все равно негде было. Наутро – горю весь, кашель сильнейший и на построении докладываю: так, мол, и так, заболел, а начальник отряда и слушать не стал. «Только, – говорит, – прибыл и уже симулируешь!» Делать нечего, потащился на работу. Гляжу – а рукавиц нету, выронил где-то. Значит – всё, пиши пропало. Взял лопату, разок-другой раствор ковырнул и в сугроб свалился. «Все, – думаю, – не повезло». По счастью, проходил мимо из охраны кто-то, в медчасть меня отправил, а оттуда с двусторонним воспалением легких в больницу свезли. Ничего, выкарабкался, врач один хороший попался. В отряд вернулся, вообще повезло несказанно – одежонку мне всю новую выдали. Летом повальная дизентерия была. Многие умерли, а меня, как говорится, бог миловал. Даже карьеру кой-какую сделал – в звеньевые выбился. К осени до того втянулся, что вся прежняя жизнь уже неправдоподобной казалась, странной даже. А «новая жизнь», простая и ясная, от побудки до отбоя, – правильной, чуть ли не единственно возможной. По собственному опыту могу вам, товарищи, доложить: система трудового перевоспитания – штука действенная!
И вот, это уже после Октябрьских праздников было, качу я себе по досочкам тачку с раствором. Знаете небось, на стройках тачки возят по таким узким длинным доскам, как по рельсам. Там только по этим досочкам и пройти можно было. Шаг в сторону – грязь по колено. Смена началась только, не развиднелось еще. Помню, подмораживало, тяжелый ледяной туман заполнил траншею канала и медленно тек вниз, в Москву. В двух шагах ничего не разобрать. А у меня почему-то бодрое настроение. Качу, значит, тачку, посвистываю, а передо мной фигура вырисовывается. В фуражке и шинели. Следом, гляжу, другие такие же пододвигаются. Я подумал, что из охраны кто-нибудь. Встал как положено, руки по швам. Человек подошел вплотную и спрашивает: «Товарищ рабочий, мы тут у вас заблудились немножко, покажите нам, где руководство помещается». Взглянул, а это – Сталин. Ну, стою спокойно, руки по швам держу, но понимаю, что быть такого никак не может. То есть – с ума я спятил. Думаю: «Я вот гадал, как это люди галлюцинации видят, считал, неясные они, как бы во сне. А оказывается, страшно реально все выглядит, просто до мельчайших деталей, заметно даже, что выбрит он с одной стороны не очень хорошо». А Иосиф Виссарионович спокойно стоит и ждет, только чуть-чуть улыбается в усы. Тут следующая фигура приблизилась. Гляжу – Ягода это, как есть Ягода, без вопросов. Ага, думаю, галлюцинация не галлюцинация, а действовать нужно так, будто на самом деле все происходит. Так что я тачку – в сторону, сам в грязь отступил, чтобы их мимо себя пропустить. Но он знаком показывает, чтобы я, значит, впереди шел. Привел их в контору. Начальство еще от праздников не отошло. Сидит за столом дежурный офицер, голову на руки положил – кемарит. На столе полное безобразие. Вот как у нас тут, примерно. За мной два офицера вошли, потом – товарищ Сталин, Ягода и другие, всего человек двадцать. Тут только дежурный голову поднял. Увидал Сталина, вскочил и трясется как припадочный, все воротничок застегнуть пытается. Иосиф Виссарионович его спрашивает: «Где ваш начальник?» А тот ни бе ни ме вымолвить не может, только рукой на дверь в соседнюю комнату тычет. Несколько офицеров сразу туда направились, потом – Сталин с Ягодой, за ними – все остальные, ну и аз грешный. Видим картину: начальник лагпункта с девкой на койке дрыхнет. Только зад его в розовых кальсонах из-под одеяла высовывается. Сталин подошел, за плечо его потряс. Тот со сна вскинулся, волосенки всклокочены, морда мятая, красная. Видит – сам товарищ Сталин над ним склонился. Он как-то дернулся и хлоп кувырком на пол. Скорчился, ногами босыми сучит. Ягода ему строго: «Встаньте немедленно и доложите, что на вверенном вам объекте происходит!» А тот только мычит, видимо, язык отнялся. Лужу под себя напустил. Сталин повернулся и вон вышел. «Слушай, Генрих, – говорит, – народ у тебя вконец разболтался».
