Михаил Балбачан - Шахта
– Честно сказать, я теперь сам этого не понимаю. А тогда мне такие вопросы просто в голову не приходили. Я смотрел на Грехова снизу вверх и всему верил.
– Ты сказал, нехорошее что-то с ним вышло, что именно? – спросил Петр Иванович. – Кстати, допивай свой коньяк, я отнесу стаканы.
– Застрелился он на следующий год. Говорили, результаты измерений по всей сети не сошлись.
– Вот-вот, сопли интеллигентские, – хмыкнул Петр Иванович, – насмотрелся я на таких. Между прочим, Жень, мы договаривались рассказывать самое необыкновенное, что с нами в жизни случалось, а ты о чем поведал? Как тебя на заре туманной юности комары покусали?
– Не скажи, Петь, – вступился Сергей Маркович, – что-то есть в этой истории такое... – он щелкнул пальцами, – короче, я считаю, что Женечкина история, так сказать, соответствует. Эти самые геологи всегда казались мне какими-то мистиками. Очень интересно. Очень.
«Еще посмотрим, чего ты сам наплетешь, с бабочкой своей идиотской», – подумал Евгений. Голова его сильно закружилась. Он стянул кое-как ботинки, плюхнулся носом в подушку и провалился в никуда.
Проснулся от грохота открываемой двери. Кто-то из попутчиков заботливо укрыл его одеялом. В купе, благоухая «Шипром», вошел Сергей Маркович в пижаме, с зубной щеткой в руке и махровым полотенцем на плече. Петр Иванович, свежий и чисто выбритый, пил чай. Евгений заставил себя встать и умыться, но бриться поленился – вообще-то, борода у него росла медленно. В коридоре шипел кипящий титан, его тепло приятно смешивалось с прохладными струями воздуха из приоткрытого окна. За стеклом проносились клочья паровозного дыма, мелькали никому не известные серые деревеньки. Поезд дал гудок и стал притормаживать. Задастая проводница с трудом протиснулась мимо него, отперла дверь, с натугой подняла заросшую грязью решетчатую площадку. Сзади уже во всю пихались чемоданами.
– Стоянка – пять минут, – высунувшись наружу, объявила проводница.
Евгений вышел на платформу и осмотрелся. Старое кирпичное здание станции. Облезлая псина щурит на солнце слезящиеся глаза. Неподалеку блестит свежей краской пивная палатка. Она, как ни странно, работала, более того – пиво было, а народу не было, не считая бабуль, торговавших закуской. Евгений одним духом выдул пару жигулевского, купил большой кулек крупных, еще теплых, благоухающих укропом раков и в приподнятом настроении вернулся в купе. Поезд уже тронулся, когда, отдуваясь, ввалился Сергей Маркович с огромным арбузом. Ему пришлось бежать. Петр Иванович достал складной нож и с треском рассек полосатый шар. Они деловито жевали темно-розовую мякоть, сплевывали косточки на газету, бросали корки в окно. Евгений одолжил у Сергея Марковича «Огонек» и завалился на верхнюю полку, чувствуя во всем теле приятную расслабленность. В отличие от попутчиков, он никуда больше не выходил и мирно продремал до сумерек. У них оставалось еще много еды и бутылка коньяка из его пакета. Впрочем, расторопный офицер успел запастись новой поллитровкой. К вечеру настроение у приятелей сделалось, так сказать, философическим.
– Ну, кто начнет? – вопросил, потирая руки, Евгений.
– Глянь, безобразие какое! – вскричал Сергей Маркович, протягивая Петру Ивановичу слепковскую бутылку. Тот тихо выругался.
– Да вы, батенька, типичный фраер! Знал бы я вчера…
– А в чем, собственно?.. – всполошился Евгений.
– Как это, в чем дело? Покупаешь одну бутылку по цене четырех!
– Да я в этом не разбираюсь, коньяк мне друзья подарили.
– Однако и друзья у вас!
– Прекрасные, между прочим, люди! Бутылку, я думаю, Люда покупала, хотела, наверное, как лучше.
– Ну, это тебя отчасти извиняет. Однако, Петь, взгляни на сего баловня судьбы. Дома его ждет молодая жена – умница и красавица, а стоит ему за порог ступить, как стройные блондинки с огромными голубыми глазами наперебой спешат преподнести бутылочку «ОС»!
Петр Иванович кисло улыбнулся. «Это, выходит, я вчера им и про Наташу разболтал», – понял, краснея, Евгений. Выпили молча и закусили раками.
– Петь, расскажешь что-нибудь? – спросил после второй Сергей Маркович. Тот отрицательно мотнул головой, всецело поглощенный куриной ножкой.
– Ну, тогда я.
Он глубоко вздохнул, легонько почесал кончик носа указательным пальцем.
– Сидим мы как-то с женой на даче, таким же вот теплым вечерком, и чай пьем.
– Так ты женат!
– Был. Были у меня жена, отдельная квартира на Васильевском острове, дача в Комарово. Все было.
– Уже интересно, – заметил Петр Иванович.
– Я руководил тогда проектной мастерской, будучи довольно самоуверенным молодым нахалом. Жил, можно сказать, припеваючи и горюшка не ведал. Ну, сочинили мы большой железнодорожный мост через Волгу. Проект без особых проблем прошел все согласования и принят был на ура. Более того, немедленно началось его осуществление. И вот уже ваш покорный слуга стоял, задрав голову, под ажурным пролетом, а надо мной две спарки паровозов тащили длиннющий товарняк с песком. А какой мост получился! Красавец, я просто влюблен был в него, да и все, кто его тогда видел, тоже. Вышла большая статья, целый подвал в «Известиях», и обо мне там было немало лестного. Хвалили. Нам сразу же дали несколько новых, не менее ответственных заказов. Для канала Москва – Волга, к примеру. Некоторые коллеги начали очень, очень почтительно со мной здороваться. А я таким дураком был, что весь этот фимиам воспринимал как должное.
Ну вот. Сижу себе на веранде, чаёк с земляничным вареньем попиваю, жена тут же нежничает, мотыльки разные ночные над лампой порхают. Видим – фары вдалеке, машина какая-то едет. А нам еще интересно стало, к кому это она так поздно едет? В темноте только две полосы света метались по зарослям. Оказалось, к нам, к нашей калитке она подъехала. Вылезли из нее трое твоих, Петя, коллег, и – прямо в дом. «Что, – спрашиваю, – случилось, товарищи?» Предъявляют постановление на обыск. В пять минут собрали все мои бумаги и говорят мне: «Чего сидишь? Собирайся!» – «Почему? За что?» – «Там узнаешь». Жена – в обморок. Я натянул на себя, что под руку попалось, и пошел. Захлопнулась дверца, тронулась машина, и вся жизнь моя перевернулась. Ни жены, ни дачи я больше не видел, надеюсь, что и не увижу. Оказалось, они уже на моей городской квартире побывали, оттуда их теща на дачу и направила.
– А тещу взяли? – спросил Петр Иванович.
– Нет, к сожалению. Сижу я, значит, на заднем сиденье, зажатый между операми, и словно парализовало меня, головы повернуть не могу от страха. Я ведь всегда полагал, что во всяком пожарном случае, смогу все рассчитать на несколько ходов вперед и обязательно выиграю. А тут что-то совершенно абсурдное происходило, я чувствовал себя совершенно беспомощным – вроде арестовывать-то меня не за что было. Ехали долго, в полном молчании, наконец прибыли, я не сумел определить, куда именно, только, что не в Большой Дом, а на окраину куда-то. Провели по унылому коридору и вниз по лестнице, толкнули в какую-то дверь, обитую жестью. Так впервые оказался я в камере. Голые нары, и всё. И темнота полная.
– То есть ты один там был?
– Ну да. Нащупал нары, присел, никак в себя не приду. Еще час назад ни о чем таком не помышлял, и вдруг нахожу себя в каком-то вонючем подвале и не представляю, что со мной будет через пять минут. Не знаю, сколько времени прошло, наверное немного, когда я начал колотить в дверь руками и ногами, орать, чтобы мне немедленно всё объяснили, вызвали самого главного начальника, и тому подобные глупости. Слышу – отпирают. Вошел заспанный вертухай, врезал мне в челюсть, я грохнулся на пол, а он – еще раз – сапогом в зубы. И, ничего не говоря, вышел. Два здоровых зуба выбил, гад, хорошо, хоть не передние. Провел я так, в тоске и неизвестности, двое суток. Одеяло мне, правда, выдали, по нужде выводили, кормили, хотя есть я как раз ничего не мог. Наконец обратным порядком, по лестнице и коридору, привели в небольшую такую, конторского типа комнатку. Шкаф с бумагами, сейф, стол письменный, за ним парень сидит с очень располагающим лицом, сразу видно, что спортсмен и весельчак. Вот только не заметил он, что у меня вся правая половина морды раздута. Любезно усадил на стул, водички из графина налил и представился старшим следователем. «Вы знаете, – спрашивает, – гражданин Бородин, по какой такой причине здесь находитесь?» – «Не имею ни малейшего понятия!» – отвечаю. «Странно, а ведь вы обвиняетесь в тягчайших преступлениях». – «Ерунда! Не может такого быть!» – «А вот, представьте себе. Так уж и ничего вам на память не приходит?» – «Не приходит. Это какая-то ужасная ошибка. Вы мне только скажите, пожалуйста, в чем дело, и, уверяю вас, все сейчас же разъяснится». – «Это можно», – и достает фотографию моего прекрасного моста. «Узнаёте? – спрашивает. – Это вы проектировали?» – «Я. Лучшая моя работа, между прочим! Уже год как его приняла госкомиссия, а меня, представьте, все еще распирает от гордости. Обо мне тогда все газеты…» – «Ну, – перебил он меня, – если это лучшая ваша работа, то что же тогда сказать об остальных? Ведь вы нарочно так его спроектировали, чтобы он меньше чем за год пришел в полную негодность!» – «Да что вы! – я, кажется, даже засмеялся от такой несусветной чуши. – Как это может быть?» – «А вот так!» И предъявляет мне другие фотографии. Мой мост на них выглядел так, словно его изгрызли какие-то исполинские крысы или, может, он тысячу лет простоял без ремонта. «Эти снимки сделаны месяц назад. Как, гражданин Бородин, вы можете их объяснить?» – «Никак не могу объяснить, потому, что такого не бывает! Может, – говорю, – диверсия? Может, враги его взорвали?» – «Это точно, – отвечает, – что диверсия, никто только его не взрывал, сам развалился». Я совсем растерялся. Фотографии были ужасные, при первом же взгляде на них факт вредительства представлялся очевидным. И при втором взгляде – тоже. Чувствую, сейчас сознание потеряю. Он налил мне еще воды, предложил закурить. Когда я немного пришел в себя, попросил разрешения еще раз повнимательнее рассмотреть снимки. Следователь не возражал, отдал мне их с собой в камеру, посоветовав все хорошенько обдумать и к завтрашнему дню приготовить письменное объяснение.
