Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек
Он вызвал к себе начальника службы безопасности, который был таким подозрительным, что поговаривали, будто, уходя из дома, включает «жучки» в спальне жены.
— Нет новостей о Лютом?
— Никаких следов, как будто болотом засосало, — покачал он головой, и Каримов поморщился от его шершавого взгляда.
— А из Москвы есть звонки? Акционеры, совет директоров? — как бы между прочим спросил он, подумав о купленном пакете акций.
Но мужчина, скривив губы, развёл руками:
— Словно забыли о нас.
И у Каримова защемило в груди от дурного предчувствия.
С московским гостем он столкнулся за завтраком, гостиница пустовала, и они расположились в разных концах столовой, отделённые друг от друга пустыми столами. Увидев синяки под глазами Каримова, двухдневную щетину и нервно елозивший кадык, Трубка на мгновение дрогнул, пожалев неблагодарного ставленника. Он столько раз прощал его, разглаживая грубой ладонью непослушные кудри, что мог бы простить ещё столько же.
Старик улыбнулся, откинувшись на спинку стула, и если бы Каримов поднял на него глаза, увидел бы, что прощён. Но он, чувствуя на себе взгляд Трубки, упрямо уткнулся в тарелку, ковыряя вилкой рыбу. Тишина в ресторане была такой вязкой, что, мучаясь от духоты, официантка открыла окно, впустив свежий ветер. Устав ждать, старик пришёл в бешенство, и обиды нахлынули с новой силой. Краска прилила к лицу, Трубка отшвырнул сорванную с груди салфетку и ослабил ворот рубашки, скривив рот. Раньше он был злее и, если решался на что-то, был неумолим, но теперь стал стар, и одиночество мучило его, как подагра, выкручивая суставы. Дрогнув, старик дал Каримову последний шанс, посмотрев на него так, как смотрят на подкидыша, прижимая его к груди. Но Каримов ещё больше нагнулся над тарелкой, и Трубка, встав из-за стола, направился к выходу.
С Саамом Трубка встретился на веранде «Трёх лимонов». Старик занял место Могилы, что разозлило бандита, но Трубка делал вид, что не замечает его сердито поджатых губ, и продолжал сверлить Саама взглядом.
— Убийца не должен быть маленьким и жалким. Чтобы у остальных и мысли не могло появиться, что они тоже могут ими стать. И тем более, не нужно никаких народных мстителей. Это вредно. Анархия не на улицах, она в головах!
Они сидели одни, и пустые столы обступали их, словно заговорщики. В пластиковых стаканчиках никли головами увядшие цветы, а воробьи прыгали у ног, подбирая с пола хлебные крошки.
— В маленьких городах не любят перемен, — кивнул гость на огромный предвыборный щит. Под слоганом «Это наш депутат!» с плаката улыбался покойный Антонов. — Пройдёт совсем немного времени, и они сами в это поверят, — убеждал старик.
— А менты? Свидетели?
Трубка протянул Сааму чемоданчик из мягкой кожи, из которого, словно рёбра, выпирали перевязанные пачки. Бандит хотел, было, открыть его, чтобы пересчитать деньги, но передумал.
— Это на текущие расходы. А остальное — когда он сядет.
— Здесь так не принято. У нас всё прямолинейно, без экзотики.
Старик засмеялся, сунув неприкуренную трубку в рот:
— Пускать конкуренту пулю в лоб — это пошло. Ты же не увидишь его страданий. А потом и завидовать начнёшь. Скрутит тебя радикулит, и сразу мысль: «А он-то уже отмучился». Глянешь в зеркало — мощи святые! Женщины отворачиваются, дети боятся. И вспоминать тебя будут безобразным стариком, будто и не был никогда другим. А он молодым в могилу лёг, молодым и останется. Ты ещё зелёный, а в моём возрасте перестают бояться смерти. Потому что понимают: нет ничего страшнее жизни!
От его болтовни у Саама щекотало в носу, он никак не мог привыкнуть к тому, что старик беззвучно шевелил губами, а его слова передавал приставленный к горлу аппарат. Саам ёрзал на стуле, не решаясь согласиться и боясь отказаться.
Старик нетерпеливо теребил галстук, змеёй обвивавшийся вокруг шеи. А потом похлопал бандита по руке:
— Я расскажу тебе одну удивительную историю, которая произошла в городе N пару месяцев назад, — заскрипел он. — Был вечер, люди возвращались с работы, и на улицах было суетно. На летней веранде «Трёх лимонов» сидел бандит Могила с дружками, — после каждого предложения Трубка делал долгую паузу. — У бара притормозила машина. Из неё вышел Каримов. С чего начался спор, теперь уже трудно вспомнить, но Каримов и Могила стали друг другу угрожать.
— А о чём всё-таки они спорили? — переспросил Пичугин, перечитывая записанное.
— Вроде как о поборах, которые Могила навесил на несколько фабричных цехов, — во весь рот зевнул Саам, не прикрывая рта.
В казённом кабинете было грязно, в пепельнице чадили окурки, а на стене прыгали солнечные блики. Следователь сидел на столе, подсунув под протокол пухлый телефонный справочник, а Саам горбился перед ним на единственном стуле, раскачиваясь взад-вперёд, словно на качели.
«Поймать его на лжи — всё равно, что гвоздями приколотить солнечного зайчика к стене», — думал Пичугин.
— Правда неотделима от лжи, как добро от зла, — будто прочитав его мысли, откликнулся Саам.
Он явился к Пичугину без звонка, с порога заявив, что хочет сделать признание, и следователь от неожиданности потерял дар речи. А когда бандит сказал, что Могилу застрелил не Савелий Лютый, а Каримов, угрозами заставивший его оговорить Лютого, Пичугин и вовсе растерялся. Он не понимал, какую игру ведёт Саам, но подозревал, что бандит хочет использовать его втёмную, как всегда обведя вокруг пальца.
— А Каримову зачем ссориться? Он человек посторонний, как поставили, так и снимут, сегодня он здесь, завтра — в другом конце страны. Чего из-за рабочих ссориться с Могилой?
— Каримов не похож на прежних директоров. Он упрямый, заносчивый, себе на уме.
— Этого мало, чтобы убить.
— Чтобы убить — много не нужно, — скривился Саам. — Каримов считал, что город — это город, а фабрика — это фабрика, и на её территории наши полномочия заканчиваются. Ещё говорят, у него проблемы начались с Москвой, стало известно о каких-то его махинациях. Видимо, решил, что лишних заморочек не нужно. К проверке готовился.
За спиной следователя проступал старик, который, зло посмеиваясь, крошил хлеб снующим под столом воробьям. Он говорил скрипучим электронным голосом, прикладывая к горлу маленький аппарат, и Сааму казалось, что он только шевелит губами, а Трубка озвучивает его, как кукловод — тряпичную куклу. По прямым морщинам, пересекавшим лоб крест-накрест, Саам понял, что за свою долгую жизнь Трубка ни разу не проигрывал. Недаром он ощутил от Каримова сквозь аромат дорогого парфюма запах сырой, непроветриваемой комнаты, холодной перловки и немытых тел. А Саам шёл по жизни осторожно, как кот по подоконнику, он никогда не играл против тех, кому всегда везло, поэтому, взяв из рук старика набитый чемодан из мягкой кожи, принял его правила игры.
Пичугин напомнил Сааму о наказании за лжесвидетельствование, но бандит лишь пожал плечами, едва не рассмеявшись в лицо.
— Но я же сам пришёл.
Следователь кусал губы, не зная, что и думать.
— И как Каримов его убил?
— Могила сказал: «А ты меня застрели!»
— Зачем? — болтая ногами, спросил Пичугин.
— А я почём знаю, — всплеснул руками охранник бара, — что у них в голове?! Пошутить, может, хотел. Может, думал, стрелять не станет. Саам принёс ружьё, и все вокруг смеялись, думали, не заряжено. А Каримов проверил патронник и, убедившись, что он не пустой, взял и пальнул.
Охранник проходил как один из главных свидетелей, он стоял так близко к Могиле, что его брюки были заляпаны кровью, и после ухода Саама Пичугин, растерянный его версией убийства, тут же поехал в «Три лимона». Следователя мучило дурное предчувствие, которое не обмануло. Как только он стал задавать вопросы об убийстве Могилы, охранник заметался и, заламывая руки, сознался, что, давая показания против Савелия Лютого, солгал. Но Пичугин не верил его быстрому признанию, которое он выпалил, словно ждал прихода следователя, тщательно отрепетировав свою роль.
— Но ведь раньше вы говорили совсем другое, — показал он охраннику подписанные протоколы опросов.
Мужчина опустил плечи, неумело разыгрывая раскаяние:
— Вы же знаете, как у нас запугать могут. Сколько народу вышло из дома — и как сквозь землю провалилось. А за что? Не то сказали, не так сделали, не туда посмотрели. Живём в страхе: с одной стороны бандиты, с другой — московские шишки. А ещё и семью кормить надо, без работы останешься — другую не найдёшь.
Пичугин думал, что бандиты всё-таки добрались до Лютого, поквитавшись с ним за убийства. Но почему решили повесить на Каримова? Он подозревал, что Саам хочет шантажировать директора фабрики, но не мог собрать воедино куски мозаики, среди которых не хватало фрагментов, а теперь они вдруг стали складываться в совершенно другую картину, и Пичугин потерял сон, ломая голову над разгадкой.
