Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек
— Похоже, мы оторвались от них, — сказал он, слезая.
— От бандитов не уйти, — покачала головой Севрюга, — от них ещё никто не уходил.
Голубика каплями висела на кустах, ползая по земле на четвереньках, девушка губами собирала ягоды и, смеясь, вытирая рот рукавом. Лютый вспомнил рыжеволосую бомжиху, которую бросил на горящей свалке. Он не знал, выжила она или погибла, задохнувшись в едком дыму, и от воспоминаний о ней перед глазами встали горящие мусорные завалы.
— Я убийца, — прошептал Лютый, и снова ощутил, как нищенка цепляется за руку, а он отталкивает её, спасаясь от пожара.
Но Севрюга понимала по-своему:
— Расскажи, как Могилу убил? — в который раз просила она и, слушая Лютого, сворачивалась клубком, словно ребёнок, которого баюкают детской сказкой.
— Я возвращался с работы, а Могила с дружками сидел на летней веранде, — начинал он, поглаживая Севрюгу по голове. — Когда я проходил мимо, Могила крикнул мне что-то, но я не разобрал его слов. Остальные засмеялись, показывая на меня пальцем. Я подошёл и ударил его по лицу, — Лютый, сжав кулак, показал, как ударил бандита, и девушка засмеялась, захлопав в ладоши. — Тогда его помощник вышел с ружьём, и я решил, что моя песенка спета. Но он подошёл слишком близко, и я, схватившись за ствол, вырвал его. И застрелил Могилу!
— Надо было и Саама застрелить, — поджав губы, каждый раз говорила Севрюга. — Надо было застрелить!
Лютому казалось, будто, блуждая по лесу, они кружат вокруг города, который, как гигантский магнит, тянет к себе. Он узнавал камни и коряги, за деревьями ему мерещились дома, и они поворачивали в другую сторону, всё больше запутываясь. Но вдруг, выйдя из леса на поляну, наткнулись на оленье стойбище.
На поляне ютились несколько домиков, сколоченных из потемневших досок, пара деревянных чумов и избушка на курьих ножках — амбар, возвышавшийся над землёй на двух длинных палках. На протянутых верёвках сушилась одежда, самая обычная, какую можно купить в любом городском магазине. Яркие свитера, джинсы и спортивные куртки, испещрённые английскими надписями, странно контрастировали с деревянными домами и оленьими шкурами.
Мужчины ушли со стадом, на стоянке остались только сморщенная, как печёное яблоко, старуха, готовившая на костре обед, и двое подростков, которые, напевая, мастерили что-то из оленьей кожи. Не обращая внимания на саамов, Лютый бросился к костру, выхватив еду из рук старухи. Он принялся жадно есть лепёшки и вяленую рыбу, а потом, опомнившись, сунул жёваный кусок Севрюге в беззубый рот. Старуха, вытянув узловатый палец, что-то прокричала на своём языке, и узкоглазый оленепас с круглым, как тарелка, лицом, стянул с плеч накидку из выделанной шкуры, набросив Севрюге на плечи.
Саамы не удивились гостям, как будто знали об их приходе и давно ждали.
Насторожившись, Каримов долго смотрел на своё отражение, пока тёмное стекло медленно опускалось. На него уставился жёлтый старик с широким, мясистым носом и бесцветными глазами. К горлу он приставлял электронный аппарат, через который говорил, и от скрипучего голоса по телу бегали мурашки, будто кто-то водил железом по стеклу.
— Решил своими глазами увидеть этот город.
Они разговаривали через окна машин, припарковавшись посреди дороги. Образовалась пробка, но никто не сигналил, и шофёры, закурив, терпеливо ждали, пока они окончат разговор.
— Город как город, ничего особенного, — пожал плечами Каримов, выжидающе глядя на старика.
— Ты меня хорошо знаешь, — Трубка говорил медленно, делая многозначительное ударение на каждом слове. — Но я тебя знаю лучше.
Каримов поджал губы.
— Думаешь, я хочу узнать, оттяпал ты у меня фабрику или нет? — старик буравил его взглядом, то и дело облизывая пересохшие губы. — Это я и так знаю. Хочу проверить, так ли я уже стар, чтобы какой-то сопляк переиграл меня.
И, сделав шофёру знак рукой, Трубка поднял стекло.
Каримов нервно барабанил ногтями по зубам, пытаясь предугадать, что задумал старик, но терялся в догадках. Трубка не бросал угроз на ветер и славился тем, что у него было много врагов, но ни одного — живого. Теребя виски, серебрившиеся, как зимний лес, Каримов думал о том, что безжалостный старик не пощадит его.
— Зачем ты живёшь? — спросил как-то Каримов, глядя на Трубку, сосредоточенно набивавшего кисет табаком. — Никогда не спрашиваешь себя об этом?
— В жизни есть только два вопроса, которые должны тебя мучить, — засмеялся старик. — «Что делать?» и «Кто виноват?»
— И что делать?
— Деньги! — захохотал Трубка, просыпав табак. — А кто виноват? У кого их нет!
Вспомнив его самодовольный смех, Каримов поморщился, словно съел лимон, и подумал, что надо подключить Саама, который решит вопрос быстро и просто. Каримов представил, как в последнюю минуту заглянет Трубке в выцветшие глаза и, сжав его горло, спросит: «Так зачем ты жил?» Каримов глубоко затянулся и, выпустив дым через ноздри, спросил шофёра:
— А ты, ты зачем живёшь?
Пожав плечами, шофёр повернул ключ зажигания:
— Этого никто не знает, и слава Богу!
Увидев в зеркало вздёрнутую бровь, шофёр, обернувшись, пояснил:
— Может, я родился только для того, чтобы вас возить, а вы — чтобы я вас возил. А кто-то, представьте, родился, чтобы на второй день жизни умереть от простуды, заразив остальных грудничков в больнице. Если знать, зачем живёшь, так и жить не захочется!
Каримов скривился от его доморощенной философии, подумав, что, как не живи, а конец всё равно один.
Мимо проехали военные машины с откинутым брезентом, и солдаты торчали из кузова, как грибы из корзины. Мордатый офицер дремал в кабине, прислонившись лбом к стеклу, а Каримов ухмыльнулся оттого, что Савелий Лютый, похоже, вновь ушёл от погони.
Вернувшись в часть, офицер разогнал солдат по казармам, нырнул в свою каморку, где дрожащими руками откупорил запечатанную бутылку, начистил сапоги и, взяв ключи от склада, пошёл за оружием. В тесной, обитой железным листом комнате со смотровым окошком в двери было темно. С тех пор как начальник части распродал всё оружие, охрану склада отменили, и офицер, никем не замеченный, свободно взял из открытого сейфа единственный автомат, непонятно зачем здесь лежавший. Офицер долго осматривал полки, но не смог найти патроны и, со злостью швырнув автомат в стену, выскочил из склада, громыхнув дверью. На кухне он схватил огромный кухонный нож, которым повар нарезал чёрствый хлеб, и, держа его перед собой двумя руками, крался по коридорам, пугаясь каждого стука. Начальника части у себя не было. Офицер осмотрел склады, обошёл казармы, пугая солдат огромным ножом, который, сверкая лезвием, пускал по стенам солнечного зайчика, даже заглянул в сарай, где хранились сломанные мотоциклы и разный хлам, но, не найдя командира, в бешенстве воткнул нож в деревянную стену сарая, где он и остался ржаветь.
В тот вечер офицер, звеня бутылками, заглянул к соседу, с которым разливал тоску по стаканам. У горняка было такое серое лицо, будто кожа покрылась рудной пылью из карьера, где он всю жизнь проработал. Оба напились больше обычного, а на утро, выползая на лестничную клетку, офицер не мог вспомнить, зачем он вчера искал начальника части и отчего на душе пыльно и мертвенно, как в рудном карьере.
Московский гость наделал в городке много шума. Он ходил пешком, с любопытством оглядываясь по сторонам, следом за ним семенил охранник, а по дороге медленно крался автомобиль, и шофёр не сводил взгляда с хозяина, так что когда он сворачивал в подворотни, машина ныряла следом, не отставая ни на шаг.
— Врачи рекомендовали мне прогулки на чистом воздухе, — раскланялся он с Каримовым у входа в гостиницу.
— Здесь плохая экология, — показал Каримов на дымившие трубы. — Этот город вреден для здоровья, некоторые в нём даже умирают.
— Не обещай того, чего не выполнишь, — скривился старик. — И не говори намёками то, чего не скажешь открыто!
Куривший на крыльце охранник гостинцы, державший перед Трубкой открытую дверь, удивлённо слушал их разговор, больше похожий на обмен паролями.
— Я давно не ребёнок. — начал было Каримов.
— Одни рождаются детьми, другие — стариками, — оборвал его Трубка. — Дети не взрослеют, а старику никогда не стать ребёнком. И им не понять друг друга.
Старик сунул в карман голосовой аппарат, показывая, что разговор окончен, и Каримов, отвесив шутливый поклон, сбежал со ступенек. Трубка долго смотрел ему вслед и ждал, что он обернётся. Но Каримов хлопнул дверью машины, не взглянув на старика, и охранник почувствовал, как съёжилась его душа. Поджав губы, старик вошёл в гостиницу, сунув чаевые, и охранник, раздавив каблуком окурок, пересчитал купюры, не вынимая руку из кармана.
Трубку видели сразу в нескольких местах, он появлялся в разных концах города и был неуловим, как призрак. Он остановился под вымышленным именем, достав из кармана мятый паспорт, и администратор гостиницы, заполняя бумаги, с изумлением заметила, что в руке у старика мелькнуло несколько паспортов. Бандиты пытались присматривать за подозрительным гостем, но он уходил от них, как вода сквозь пальцы.
