Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек
За городом, в стороне от дороги, стояли собачьи вольеры. Здесь жили охотничьи лайки, изнывавшие от скуки за решётчатой оградой. Когда дочь Лютого была маленькой, она сбегала из дома и приходила к вольерам покормить собак. Дождавшись, пока отец уйдёт на работу, а мать, наспех приготовив обед, убежит до вечера к подружке, Василиса набивала карманы хлебом и уходила в лес. Наручных часов у неё не было, поэтому она прятала за пазуху будильник, чтобы не опоздать к возвращению родителей. Завидев её, собаки бросались с лаем на сетку вольера, а Василиса, не решаясь подойти близко, бросала им хлеб, который псы тут же проглатывали, жадно скуля. Возвращаясь обратно, она собирала чернику и растаптывала грибы оттого, что их нельзя съесть, а оставить жалко. Дома девочка ставила будильник на полку и бежала в ванную, чтобы смыть черничные разводы на губах. Но однажды, когда Василиса вернулась с лесной прогулки, отец уже разогревал на плите вчерашний суп и по синим дочкиным губам понял, что она гуляла в лесу. Лютый подумал, что дочка растёт в него — мечтательной и одинокой, находя общий язык с лесом и собаками быстрее, чем с людьми, — и надеялся, что когда Василиса вырастет, им будет о чём помолчать. Но жена с тех пор не оставляла девочку одну, она брала её с собой в магазины и к подружкам, а Лютый, видя, как быстро Василиса перенимает ужимки матери, уже жалел, что в тот день пришёл раньше обычного.
Почуяв охотников, псы, скуля, метались из угла в угол и вставали на задние лапы, будто могли увидеть их за деревьями. А когда им открыли вольеры, долго носились кругами, навёрстывая упущенное время, которое провели взаперти.
У бани собаки взяли след и рванули в лес, повторяя путь беглецов, они метались в непроходимой чащобе, продираясь сквозь колючий кустарник, и проваливались в болото, укрытое, словно лоскутным одеялом, цветастым мхом. Фыркая, будто чертыхаясь, от пахучего багульника, собаки, казалось, потеряли след. Они растерянно крутились на месте, но, поймав запах Лютого, ринулись дальше, уткнув носы в землю.
— Да откуда вы взялись? — крикнул им вслед полицейский, возвращавшийся назад.
Но охотники не отвечали, крепко сжимая двустволки.
У реки запах, в котором смешались пот и страх, пропал, и охотники шли наугад. Одноглазый старик осматривал сломанные ветки, искал следы на мшистой земле, раздавленные ягоды или сорванный цветок. Сопки вздымались над лесом, как женские груди, и охотники всё чаще оборачивались назад, затосковав по дому. Они уже не верили, что найдут Лютого, а собаки семенили, опустив хвосты, то и дело бросаясь в сторону за белкой или хорьком. Чем мрачнее и глуше становились места, тем крепче сжимал зубы одноглазый старик, подбираясь, словно гончая перед прыжком. А рядом тащился его пёс, старый и злой, как хозяин.
Город был такой маленький, что уместился у бандитов в кулаке, и тем, кто с ними не ладил, оставался лес. И тогда на поиски беглецов шёл одноглазый охотник, который натаскивал своего пса на людей, как другие натаскивали на зверей, и лисьим шкурам предпочитал засаленные деньги, которые после ухода бандитов убирал в самодельный тайник, спрятанный под полом.
— Почему Саам хочет найти его? Почему не оставит ментам разбираться с ним? — от скуки завёл разговор долговязый охотник.
— Наверное, бандиты боятся, что он найдёт их раньше, чем они его! — пожал плечами второй.
— А я его и сам наказать не прочь. Жили тихо, размеренно, а он всё перевернул вверх дном! Могила за городом присматривал, кто не высовывался — тех не обижал, чем плох был?
— Лучше жить по бандитским законам, чем в беззаконии! — соглашаясь, подвёл черту коренастый.
Деревья переплетались верхушками, клонились друг другу, словно заговорщики. Охотникам становилось жутко в тёмном лесу, глядя в спину старика, они боялись, что он обернётся, проткнув единственным глазом. Коренастый парнишка, поправляя ружьё, стал медленно отставать, будто не поспевая за вожаком. Расстояние между ним и идущими становилось всё больше, и когда старика уже было не видно за густыми елями, оплетёнными чёрным мхом, он бросился назад, в сторону города. Долговязый парень задержался рядом с торчащим из земли сейдом высотой в человеческий рост, которого саамы считали умершим колдуном, обернувшимся в камень. Когда третий охотник увидел, что остался один со стариком, он бросился прочь, натыкаясь, словно на ножи, на торчащие сухие ветки. А старик, усмехаясь, шёл дальше, не замедляя шаг, и обнимал двустволку, как подругу. Одноглазый охотник чувствовал, что Лютый уже рядом, ему казалось, что он ощущает дрожь его рук и страх, выступающий потом на его спине.
А утром в лесу стало так людно, будто весь город собрался по ягоды. Растянувшись в бесконечную цепочку, жители прочёсывали лес: одетые в прорезиненные куртки и высокие, по колено сапоги, вооружённые ружьями, ржавыми граблями и кухонными ножами, одни злые, с остервенелыми лицами, другие — смеющиеся, с любопытством озирающиеся, словно приехали на пикник.
— Мне мэр ничего дурного не сделал. Я за него всегда голосовал, — говорили между собой.
— А Требенько вообще свой в доску был. У нас дачи рядом.
Каримов объявил на предприятии выходной. Он поспорил с Саамом, что Лютого не поймают, поставив крупную сумму на кон, и теперь разъезжал по опустевшему городу, озираясь по сторонам. Он верил, что познал всю глубину человеческой мерзости, и теперь с изумлением понимал, что она бездонна. «Правда, как стекло, — учил его приёмный отец, — её замечают лишь по разводам лжи». И всё же Каримова не отпускала затея встретиться с Лютым, чтобы, глядя в его бесцветные глаза, спросить: разглядел ли он в чужих смертях собственную, или смерти, как и жизни, у каждого свои?
Вертолёт гигантской стрекозой парил над деревьями. У машин, уткнувшихся носами в стену леса, остались женщины, которые, сбиваясь в шумные стайки, обсуждали Лютого с таким холодным любопытством, будто он был героем вечернего сериала. Женщины дружно вертели головами, словно те крепились на одной шее, и говорили хором, перебивая друг друга.
Вытянув ноги, двое мужчин сидели, прислонившись к широкому, потемневшему от сырости пню. Один разворачивал бутерброды, второй разливал чай из термоса, и, глядя на проходивших мимо людей, вязнувших по щиколотку в болотистой земле, оба думали повернуть домой.
— Такая жизнь пошла, что и у нормального человека крыша съедет!
— Думаешь, он нормальный? Говорят, Требенько разрубил на куски, а гараж поджог, чтобы не заметили, что он забрал с собой целые ломти. — разведя руками, мужчина показал размер ломтей.
— Он что же, по-твоему, людоед?
— А как он прожил столько времени в лесу?! Ел Требенько!
Чем глубже уходили в тайгу, тем напряжённей становились лица и страшнее мысли, которые держали, как пистолет, за пазухой, а разговоры вязли в мшистом болоте, и, встречаясь в чащобе, люди старались поскорее разойтись в разные стороны.
— Не забывайте, что Лютый очень опасен, если вы заметите что-то подозрительное, зовите подмогу, не пытайтесь сами поймать убийцу — вы рискуете стать его новой жертвой! — кричал в мегафон инструктор, нацепивший на рукав красную повязку.
Несколько военных машин, на которых начальник части возил камбалу, загружая её прямо в кузов, отчего внутри воняло тухлой рыбой, остановились у старого деревянного моста, упавшего в реку. Мордатый офицер с пунцовой шеей выстраивал бритоголовых мальчишек вдоль дороги, так что в начале шеренги не видели тех, кто её замыкал. Иногда на дорогу выходили горожане, держащие перед собой, словно штык, грабли или лопату, и, увидев солдат, старались скрыться за деревьями. Офицер пролаял последние инструкции, и солдаты бросились в лес, увязая в болоте, которое хватало их за ноги, не давая бежать.
Многие боялись идти в тёмный, ощетинившийся лес и колесили по дорогам, разрезавшим таёжные чащи, надеясь, что Савелий Лютый выскочит под колёса, словно заяц, который мечется в лесу, затравленный собаками, и несётся, не разбирая пути.
Те, кто остались в городе, поражались застывшей на улицах тишине, такой густой, что, казалось, её можно было потрогать рукой. Среди домов бегали мальчишки, оклеивающие стены и двери подъездов портретами Лютого, поверх которых, словно в ковбойских фильмах, жирной краской было намалёвано вознаграждение. Саам поднял его до «трёх лимонов».
— В память о Могиле.
— Как расплачиваться будешь? — спросил его Каримов.
— Думаешь, они ради денег? Им сто тысяч — за глаза. Они крови хотят. В каждом человеке сидит зверь, только выйти не может. А дай волю, всей стаей на своего же набросятся!
Каримов брезгливо отвернулся. За окном дымили фабричные трубы, сопки, словно часовые, обступали город. «В каждом сидит бандит, и в каждом — вертухай, — подумал он. — А кем доведётся стать — это как карта ляжет. Может, за жизнь придётся не раз в обоих обличьях побывать».
