Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский
Женя: — Для мемуаров.
Женя: — Для истории.
Артем: — Время так быстро нас сжирает. Нас и вокруг нас. Но…
Ольга: — Жесткие слова.
— Но согласись, Оля, должно же остаться в памяти хоть что-то… Из того нашего и лучшего, что время уже… как я сказал?
Женя и Женя: — Сжирает.
— Извини, Оля… Ты можешь считать, что я приехал просто повспоминать о прошлом. Недолеченная ностальгия. А если хочешь, приехал просто в гости…
— Это понятнее.
— И ненадолго — на один только день. Меня только и отпустили на выходные… Так ты не против, чтобы школьный учитель один день… здесь у тебя (и у твоего Кандинского, конечно) поностальгировал?
— Не против.
— Спасибо, Оля. Какая ты умница, Оля. Как это мило. Как это по-московски.
«Прошлое подвижно, — вдруг вспыхивает мысль Артема. — Прошлое тоже переменчиво. Но зато место встречи с прошлым стойко — менять его нельзя. Оно здесь…»
Однако человек, который только-только из гулких школьных коридоров, стесняется умничать слишком. Словно бы побаиваясь внезапного окрика.
— А ведь кое-что и я смогу припомнить из прошлого, — не может не подыграть Инна.
— Не насмешничай, — останавливает Ольга.
— Так я же про лавину в горах, — веселится Инна.
Артем обращается к заскучавшему Бате: — Мы, Сергей Сергеич, только на один день. Не стали искать гостиницу. Нам важно именно здесь потоптать пыль…
— Понимаю.
— Но именно здесь, Сергей Сергеич, и должна была родиться Речь о цензуре. В этом придавленном просторе полуподвала… Я в Воронеже, признаться, даже рассчитывал на Ольгу. На ее московскую ненатужную доброту. И конечно, я помнил, что для ночлега у нее здесь большой-большой законсервированный приют.
Батя: — Что ж вы оправдываетесь! Я сам здесь гость. Я сам на одну ночь.
Артем: — Здесь когда-то ночевали вразброс… не меньше десятка людей московского андеграунда! Инакомыслящие… Но притом все такие разные! Настолько разные, что казалось — враги!.. Какое время! Какое время ушло!
— Как вы странно сказали. Время… нас… сжирает.
Ольга: — Инна, ты куда?
— Размещать новых гостей, хозяйка. Покажу дорогу.
Артем: — Инночка. Оля!.. Мы сами. Я все-все здесь знаю и помню. Даже, может быть, лучше вас.
Артем вздымает руки к потолку, к стенам, к картинам Кандинского, к своему недавнему деятельному прошлому:
— Помню!
Инна смеется: — Не сразу сжирает нас время.
Артем приобнимает Женю и Женю: — Друзья. Мои юные друзья. Вперед — и не робеть!.. Мы сейчас входим в самые джунгли. Здесь был приют и постой андеграунда, настоящего, матерого, злого… высокого!.. прекрасного!.. увы, так и не прозвучавшего до конца публично. Здесь именно мы бросим наши пустотелые чемоданчики… бой!
Артем обернулся к Бате:
— Единственное, Сергей Сергеич, из-за чего не дрались и не спорили в этом небольшом духовном подполье, был чай… Все знали! Званые и незваные. Чай Ольги Тульцевой!
Женя и Женя: — Мы запишем. Мы запомним.
Артем и его юные помощники благоговейно удалились вглубь полуподвальных комнат. Чемоданчики их крохотны. Расселение новоприбывших не займет много времени.
Женя и Женя: — Вы ведь сестра Ольги?.. Вы, наверное, тоже что-нибудь интересное для нас припомните. Для анналов.
Инна: — Припомню.
Артем смеется: — Ребята. С ней осторожнее. Она злюка.
Сестры меж собой. Обе возбуждены.
— Да, да, да, Инна!.. Ровно год, как его Речь о цензуре. День в день. Как точны оказались наши сроки!
— И значит, ровно год, как вы с ним вместе. Звонкая веха?.. День в день?
— Не вспомнил.
— Что? Действительно день в день?
— И ночь в ночь.
Инна не может поверить:
— Он вспомнил. Он наверняка вспомнил, но помалкивает. Он, Оля, деликатен.
— Не вспомнил…
— К тому же, сестренка, учти — здесь все еще витает дух Максима. Звук его дурашливого смеха… Остались шаги… в воздухе!.. Мужчины такое чувствуют остро.
— Не всегда.
— Но я же слышала — Артем с болью сказал. Время сжирает. Время все сжирает… Утрата… Утрата, он даже повторил.
— Это он про Речь. Про свою уже остывшую Речь о цензуре.
— Ты, Оля, смеешься…
— Чтобы не плакать.
Звонок в дверь.
Батя, оживившись, кричит: — А вот это оно — вино от Марлена!
Ольга и впрямь впускает рослого мужчину — здоровяк принес целый ящик шампанского.
— По адресу… Получите… Просили передать — Ольге. Это вы?
— Это я.
Батя кричит: — Ставьте, ставьте на пол!.. Каков Марлен Ива-аныч!.. А каков сын Марлен Иваныча!.. Какие люди! Какие наши люди в Сибири!.. Я же говорил…
*Приехавший первым гостем Батя было заскучал — хочешь не хочешь оказался сколько-то забыт на фоне появившегося Артема и его юной эхоговорящей свиты. Зато теперь ожил!.. Да уж!.. Теперь в благородной связке с ящиком шампанского он опять на самом виду.
— Марлен! Это мой Марлен! — выкрикивает Батя. — Я вдруг взволнован. Ольга! прошу меня простить… Я засиделся. Надо выпить. Я вдруг взволнован… Что, если мы сейчас же откроем бутылку — как скажете, Ольга! Откроем?.. За вас, Ольга, и выпьем!
— Надо бы дождаться Артема.
— Артем вернется — мы еще откроем!
Сбавив голос, Батя негромко Ольге:
— Не огорчайтесь слишком. Вы молоды, интеллигентны — что вам пацан, что вам мой дикий Максимка!
В его голосе скользнула горечь. За сына. За неудачу… Однако он при деле! он востребован!.. Батя уже взял из ящика одну из бутылок. Крутит ее так и этак… Уважительно разглядывает этикетку.
И еще раз, негромко, с горечью Ольге:
— Вы такая красивая. Такая умная… Будем щедры!.. Вы еще столько Максимок переживете!
Меж тем с легким хлопком он уже открыл шампанское. Ему несладко, но он громко, очень громко смеется. Виночерпий на месте! И дело знает. И задает тон.
Кричит:
— Выпьем за Ольгу!
Инна — старшей сестре:
— Ты, Оль, везучая.
— Вдруг захотелось выпить за уже прошлое.
— Везучая! Ты можешь захотеть и выпить за уже два прошлых.
Ольга дает злючке легкий подзатыльник. По-сестрински.
— Помолчи!
Ольга оглянулась… Батя совсем рядом.
— Извините, Сергей Сергеич. Мы о своем.
— Я понимаю, дочка.
— Когда сестры говорят меж собой, их слова кажутся спутанными… Если со стороны.
— Я понял, Оля… Я со стороны… И умею, когда надо, не расслышать.
Батя разливает вино, рассказывает:
— Что касается запутанных, непонятных слов, Оля, я вдруг припомнил…
Инна уже принесла бокалы и простецкий сыр. Сменила скатерть. Стол наскоро сделали более праздничным.
— …Что касается запутанных слов… Есть, Ольга, такой далекий город Хабаровск. На Амуре стоит. Там мой друг Буянов Николай… Я уже тебе о нем говорил — тихий, кроткий, шепчущий человек, а фамилия Буянов. Тот самый, что тебе альбомчик…
— Спасибо. Подарок замечательный.
— Буянову спасибо… Пять лет зэком. Затем еще пять зэком и пятерка ссылки. Затем без права выезда… Он филолог. Вот у кого бывали запутанные слова. Краси-иво! Очень красиво… Но туман.
Инна: — Что за филолог, если не умеет напустить туману.
— Сейчас, конечно, пенсионер… Он как-то мне рассказывал, что в стихах Ахматовой, известной нашей поэтессы, есть такое выражение невстреча… Я сразу запомнил… Говорили, что даже стукачок, который слова Буянова отслеживал и метил, все время путался — никак его невнятицу не мог собрать в кучку. Подслушивал… Записывал… Однако туман! и ничего отягчающего… Что значит настоящий филолог!
Ольга, Инна и Батя смеются.
— Притом что мой друг Буянов не хитрил. Он сам по себе. Он такой. Одно-два его слова понимаю. Но четыре слова, если подряд, никак… Шепчущий! Шептун! Бормотун!.. Как только не обзывали зэки тихого человека — притом что такая у него разгульная фамилия!.. И стукачок нервничал, с ума сходил, а Буянов знай нашептывал.
Инна смеется: — Языковой барьер!
— Ой-ой!.. С таким языковым барьером в лагере, по обыкновению, забьют насмерть. Простаков, которые шепчут… которые вполголоса и косят под больного, всегда бьют. Тоже ведь зависть. У «больного» пайка вроде как получше, повесомее… Но мой Буянов из бесстрашных — он знай шептал и шептал свое.
Инна: — Каков, однако, филолог!
Батя: — А каков его туман. Это ж надо такое в словах подметить — невстреча!
А вот у них сегодня как раз… встреча!.. Все трое выпили и повеселели. И чокнулись еще разок за филолога! И привет всем шепчущим в мире!.. И привет далекому городу Хабаровску!
Сближение дало себя знать. И уже отчасти как своего, как близкого Инна предупреждает Батю — просто на всякий случай:
