Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский
— Сергей Сергеич. Просьба… Тут приплелась старая пустая история. Не надо при Артеме про Олю и Максима.
Батя: — Ты могла мне этого не говорить, дочка. Само собой… Я ведь сказал — я чувствую, я разбираюсь, я слышу, когда промолчать. Не волнуйся, дочка.
И конечно, вино в разлив.
Батя Ольге: — Такая вот моя с Максимом невстреча и такая вот твоя несвадьба. Обещал ли он хотя бы звонить?
Ольга: — Он уже в Новосибирске. Все, что я могу сказать.
Инна: — Сергей Сергеич, вы сами говорите не хуже, чем ваш туманный филолог Буянов… Несвадьба, вы сказали?
Батя: — И впрямь!
Ольга невесело смеется: — А можно и мне начать шептать? Можно, я с каждой хлопнувшей пробкой буду тихо-тихо шепотком повторять — несвадьба!.. несвадьба!.. несвадьба!..
*Оставив в одной из отведенных ему дальних комнат вещи и с дороги переодевшись, Артем вернулся и… и видит застолье в разгаре!
На полу не как-нибудь — ящик вина. Настоящее каре! башка к башке!.. Сияющие издалека серебристые головки шампанского.
— Ого! Бессмертный напиток!.. Шампанское ящиками! Что здесь празднуется, господа?
Уместна вполне шутка, насмешка, и сам же Артем спешит отшутиться, на всякий случай опережая других: — Неужели вспомнили о моей речи? Не иначе как о годовщине атаки на цензуру?.. А кто автор празднества? Кто угощает?
Ольга: — Некий Марлен.
Артем: — Имя грозное.
Батя: — Ничуть не грозное. Мой друг — Марлен Иваныч. Вино прислано в подарок Ольге. Вино не должно смущать… От хорошего человека — к хорошему. Подарок. Гостинец!
Инна втягивает Артема в общее застолье: — Вот тебе наш единственный красивый бокал.
Артем: — Мы, Инна, здесь по делу.
Батя: — Дело делом. Но не с порога же… Артем Константинович! Посидите и выпейте с нами. Я ведь тоже гость и тоже с дороги.
Батя выпил: — Ух, вкусно!.. А где юное племя?.. Я все думал — ну кому? Кому пить шампанское? Целый ящик!.. А вот и люди вокруг!
Инна: — Артем, тебя пригласили.
Артем уже свободно, без излишней ломки садится за стол. С простецкой присказкой: — Ну, кому выпить и с кем выпить — у воронежских такой проблемы не бывает.
Инна, с иронией: — Неужели народ пьет?
Артем: — Случается.
Инна: — Я, Артем, в том смысле — как правильнее?.. Народ пьет? Или население пьет?
Артем: — Помню твои подначки. Смейся, смейся!.. А о моем различении «народа» и «населения» уже опять в газетах заговорили. Вспомнили и вдруг… Не только о моей атаке на цензуру.
— А ссылаются?
— На автора?.. Не всегда. Но в наши дни автор не капризен. Хоть как, а пусть цитируют!
У Бати в руках заплясала вторая бутылка:
— Раз уж мы вынуждены скоротать вечер вместе, давайте этому вечеру радоваться. А иначе, как любит повторять мой шепчущий сибирский друг Буянов… невстреча!
Артем: — Красивое слово.
Сочный звук вылетевшей пробки. Хлоп-п!..
Артем: — О!.. Альбом с Кандинским… Недавний?!
Инна: — Сергей Сергеич привез Ольге.
Артем рассматривает: — Издалека альбомчик… Издательство маленькое, но известное.
А Батя уже сворачивает разговор в крутую колею прошлых лет. Как у многих мятых жизнью и бывалых, в голове у него (у них!) горькая и стойкая ассоциативная связь. Выпили — и сразу о «колючке», о двухъярусных, о жестких нашенских нарах.
— …Когда у зэков начиналась драка, мой филолог — сами зэки потом рассказывали — стоял, не убоясь и не убегая. Бледный-бледный. Но вялую грудь вперед — и нашептывал строчки…
— Неужели Ахматову?
— Нет, нет. Когда уже позже… много позже… я спрашивал — мой Буянов объяснил, что причина не обязательно в Ахматовой. Причина не обязательно в стихах. Причина в том, что, когда ты что-то себе шепчешь, ты — другой. Ты шепчешь — и ты уже другой… И тебя уже не напугать никому… «Как молитва, что ли?» — поинтересовался я, а туманный Буянов и мне прямо в ухо зашептал — шу-шу-шу-шу.
Артем: — Кажется, я понимаю. Зэки боялись любой молитвы.
— Урки?
Артем: — Примитивные люди считают чужую молитву за оберег, за заклинание, даже за проклятье.
Ольга: — Тоже страх?
Артем: — Страх. Который они скрывают.
Батя: — Могу согласиться… Однако мой Буянов объяснял по-другому. Объяснение, конечно, туманное. Филолог!.. Мол, когда шепчешь, губы твои шевелятся и ты как будто сосешь молоко матери… И мать тебя в обиду не даст… Эти урки, эти скоты, они именно про кормящую мать в его невнятном шепоте слышали…
Артем оформляет фразу: — Мать умерла, а урки слышали ее неумершую силу.
— Да… У каждого мать. И лагерный урка чувствовал силу чужого защищенного шептанья. И не убивал его. Говорили — иди, ступай, чисти сортир… Но не убивали. И тихий Буянов шел чистить сортир и только тут осознавал, что губы плывут в движении. Что он все еще шепчет и шепчет какие-то строки….
Инна: — А можно, я тоже напущу тумана, но вполне-вполне прозрачного. Я предлагаю выпить за еще одного филолога. За тебя, Артемчик. За вас, Артем… За годовщину вашей знаменитой речи. За ваш нынешний приезд в Москву.
Артем: — Прекрасный туман.
Привстав с бутылкой в руках, Батя наливает Артему подчеркнуто аккуратно и уважительно.
А когда под звучный хлопок взлетает пробка очередного шампанского, Ольга, расслабившись и помягчев, произносит негромко:
— Прекрасный туман. Прекрасная несвадьба.
*— За мой приезд… Это приятно услышать… Спасибо.
Соскучившийся по общению, по ласковому московскому говору, Артем заметно воодушевился:
— Да, да, Ольга… Ты же помнишь… Мне было тяжело, когда я уехал. Меня разгромили. Меня обесчестили. Я уехал, удрал… Всего лишь один год. Но как мучительно тянулись в провинции эти двенадцать месяцев. Однако же я честно трудился. Учительствовал. Учил литературе… В обычной школе… В области. В настоящей воронежской глубинке… И вдруг мне из Москвы напомнили — ведь ровно год, как я выступал о цензуре… Ольга! Ты рада, что я приехал?
Душа его взволнована, затрепетала. Душа не хочет смирения. Зачем душе так сразу назад? Зачем спешить с возвращением в унылые берега провинциальной жизни.
— Я рада, Артем.
— Меня опять цитируют. Пока что понемногу… В газетах… Нет-нет и мелькнет… Константа то! Константа се! В основном про Речь о цензуре… Ее помнят… Ольга. У меня, конечно, были ошибки. Но был же, как оказалось, и кое-какой вклад.
— Я рада за тебя, Артем.
Так остро напомнили ему былое! Конечно, и шампанское. Благородное вино свое дело знает.
— Вот послушай. Из газеты. «И хотя его мысли о народе и населении оказались надуманными…» Так-так… Пропустим… «У каждого деятеля найдется в голове свой сор… свой мусор…» Пропустим… Вот, вот оно! «Однако цензуры нет. Во всяком случае, у нас. Цензура мертва. И нельзя отрицать яркую, ярчайшую заслугу Артема Константы… Мы помним его речь. Тот жаркий июль…»
Артем вскочил с места, быстро прошел к стене.
Там меж углом и подвальным псевдоокном яркокрасочный вызревший Кандинский… Там Артем остановился. Замер. На небольшом пятачке от и до.
— Друзья! Только не смейтесь!.. Это пространство, этот пятачок пола — святое. Эти тусклые крашеные доски — святое. Я здесь вытаптывал пыль! Туда-сюда… Прежде чем вспыхнула мысль о цензуре… Я словно бы мерил и мерил шагами неподдающуюся мысль. Иногда инерцией слепых шагов меня заносило — аж туда! — аж до той большой картины «Акварель-1916».
Инна, негромко, сестре: — Иногда его заносило еще дальше — аж до твоей постели.
Ольга: — Не мешай. Он вспоминает только важное.
*Слышен деликатный (за столом, сидя) храп Бати. Шампанское!.. Ну разумеется!.. Старого человека, уставшего, обмякшего с дороги и уже клевавшего носом, сморило.
В полусне он нет-нет и бормочет:
— Отсидел десятку… Такой тихий-тихий… Кашлял.
И снова ненавязчивым шумком его легкое стариковское прихрапыванье.
Вышел из глубины комнат Коля Угрюмцев с мотком проводов и с парой настенных розеток.
Деловит и никого особо не замечает. Весь в трудах. Идет прямиком к «Акварели-1916» и по необходимости оттесняет Артема с его неочерченного святого пятачка.
Артем шутливо выражает недовольство:
— Юноша. Вроде бы мое место.
— В-вроде бы место К-кандинского, — отвечает юноша. И присаживается к «Акварели-1916», проверяя контакты на стенде.
— Коля, не хами! — кричит от стола Ольга.
— Тем более что я гость, — миролюбиво учит юнца Артем.
И вдруг Артем вновь узнает его:
— А-а. Коля!.. Коля Угрюмцев! Мальчишка! Начинающий!.. Ты меня помнишь? Неужели нет?.. Ты когда-то принес мне пейзажик… Как поживаешь? Как поживает на твоих рисунках зимнее Подмосковье?.. Лошадка. Снег… Я так хорошо все помню.
