Геннадий Авраменко - Уходили из дома
6 августа, четверг
Открыв глаза, некоторое время не мог понять, где я. Запотевшие ветки в каплях воды, небо в тумане, и вдруг мне в лоб что-то как даст! Вскочил с криком, готовый задешево жизнь не продать, и вспомнил. Мы вчера умудрились аж до Куйбышево доехать, а там просто рухнули спать в яблоневом саду. Ночью выпала обильная роса, и мы накрылись полиэтиленом. А в лоб мне яблоком упавшим заехало. Ньютон, блин.
Повалялись в ожидании солнца, съеженные, как утренние ящерицы, покурили.
Мы с Львенком пошли в село за хлебом. Где-то в горах, видимо на полигоне, гулко стреляли, и по возвращении мы просто вынуждены были прогнать телегу о том, что началась война с Китаем. Верка поверила, принялась причитать и рассуждать о необходимости вот прям сейчас бросить все и идти воевать.
Размявшись, встали и пошли. Не на войну, конечно, а дальше, на Мангуп. Боб с Веркой нашу процессию изрядно тормозили, часто отдыхали и вечно переругивались. До озера ползли часа два, мы с Танюхой не выдержали и ломанулись вперед, оставляя Бобу на дороге метки из веток и шишек.
Дома, на Мангупе, были уже около четырех. Рома, как и следовало ожидать, оставил в гроте страшный срач. Спасибо, никто и не сомневался в его чистоплотности.
На Мангупе почти пусто. Остались только Ленка, Янка, Сова, Донна и кучка балаклавских панков. И этот дебил, который: «О! А вы знаете первое олдовое стихотворение Волнистого?
Хиппи волосатые бродят по вокзалу.
Ништяки сшибают в полутемных залах.
Ништяки собрали и па флэт свалили.
Ништяки сожрали, так и дальше жили.
Панки с ирокезами бродят по вокзалу.
Ништяки сшибают в полутемных залах.
Ништяков уж нету, хиппи всё сожрали.
Панки разозлились, стены обосрали».
Ну не придурок?
Симеиз просто трясло от этого идиота. Раз по пять он подходил к каждому и говорил: «О!»
В конце концов, его там просто матюгами гонять начали, вместе с его Волнистым, дай бог ему здоровья... Со мной и Бобом едва удар не сделался, когда мы его увидели. Всерьез начали обсуждать, не скинуть ли его с Соснового, но он тут же вечером уехал. Непонимание, наверное, почувствовал.
7 августа, пятница
Спал ночью великолепно, как дома. Хотя почему «как», Мангуп для меня и есть дом родной.
Сегодня день рождения у Ника Рок-н-ролла, 32 дядьке. Вот бы сюда его, а впрочем, нет, не надо, здешняя чувственная аура не примет. В отвязный Симеиз, наверное, чтоб протрясло всех как следует.
...Пару-тройку лет назад я попал на его квартирник, никогда не забуду. Флэт был большой, но не рядом, где-то на Коломенской, кажется. Типовая девятиэтажка, символическая плата за вход, толпа проверенных людей, никого случайного, исключительно знакомые лица. Флэт был подготовлен к концерту по всем правилам организации подобных мероприятий. Из большой комнаты вынесли все вещи, из непередвигаемых шкафов эвакуировали мелочевку. Свои-то люди свои, но вводить в соблазн тусовочный народ открыто лежащими ценными вещами не принято было никогда. Кухня традиционно превратилась в курилку и рюмочную, но ненадолго. Как только на пятачке свободного пространства у окна появился Ник Рок-н-ролл, комната полностью наполнилась людьми, дымом и запахом портвейна.
Выступал Николай Францевич люто. Уже после первой песни содрал с себя рубашку, мгновенно превратив ее в лоскуты, кинул в окно. Потом в окно полез и сам, взгромоздился на подоконник, выкрикивая свою правду, потом оказался уже за стеклом, на улице! Пятый этаж, но мы сидели как вкопанные, понимая, что это часть действа, не нам прерывать этого человека. Вернувшись в комнату, Ник спел еще несколько песен. Слушать его было удивительно. И страшно, порой смешно, жутко. Я в первом ряду, на полу, ошарашен натиском, Рок-н-ролл в дециметре, орет прямо мне в лицо, брызжет слюной. Выхватывает у кого-то вино, глотает, курит, захлебывается дымом и алкоголем, из ниоткуда выхватывает лезвие и режет себе вены. Потом другую руку, с хрустом чиркает по груди. Кровь, ужас, охи из сидящей с округленными глазами толпы. Снова окно, стекла в крови, пол в крови, о, а вот и я в крови — Коля без сил падает прямо на меня. Натужно дышит несколько секунд, встает, концерт окончен. Потрясение, которое я испытал, невозможно описать словами, даже пытаться не буду. Весь в крови Рок-н-ролла, я ошарашенный поехал тусоваться к кому-то на флэт и пару дней после этого был «героем» — чуваком, на которого упал сам Ник Рок-н-ролл...
К вечеру приехал Доброволец аж с тремя Наташками. Также выяснилось, что на Сосновом ныкаются две клевые герлы киевские, Журавка и... не помню, как вторую зовут. Ромашка, как оказалось, тоже не уехал. Увидел меня, обрадовался:
— Ринго, а помнишь, ты рассказывал про «Белое братство»?
— Конечно. Я этих мракобесов еще долго помнить буду!
— Так они здесь, на Мангупе! Точнее, один. Вчера пришел, ходит, всех загружает. Мы ему сказали, что у нас есть колдун, любитель поубивать «белых братьев», но он не верит, смеется. Так что ты вовремя приехал.
Поразмыслив, я попросил Ромашку сходить к этому проповеднику в Мустанговую и невзначай сообщить, что я приехал. А я подойду через полчасика.
Быстро распустил и расчесал выгоревшие волосы, расстегнул рубаху, поправил на груди все амулеты. Сделал через все лицо крест сажей. На можжевеловом посохе ножом вырезал шесть зарубок. И, репетируя на ходу грозные гримасы, побрел в Мустанговую.
Ромашка сидел на пороге пещеры и уплетал баранки. Рядом расположился вполне безобидный на вид парень лет восемнадцати. С длинными волосами, в хайратнике и белой холщовой рубахе.
— Мир вам, — поздоровался я. — О, новенький. А я как раз дозор несу. Кто таков, откуда?
— Из Киева я, Михаил, — отрапортовал парень. — Баранок хочешь?
Я присел, от баранок, естественно, не отказался. Но менее строгим не стал:
— Какой веры будешь, приезжий?
— Самой истинной, настоящей веры я, — воодушевился Михаил. — Скоро в мире воцарится Зверь, я пришел к вам рассказать о нем, указать путь к спасению.
Ромашка театрально закатил глаза и тихонечко принялся распихивать баранки по карманам.
— А не из «белых братьев» ли ты будешь, сектант? — вкрадчиво спросил я и взял в руки посох.
Михаил опасливо покосился на меня и отодвинулся чуть в сторону.
Я вытащил ножик.
— А я тебя предупреждал, — сдерживая смех, подал голос Ромашка.
Стараясь не делать резких движений, я принялся ковырять на посохе зарубку.
— Из «Великого Белого братства» я, это так... — сдавленно сказал Миша. — А что это ты делаешь?
— Зарубку ставлю. Ты у меня седьмой будешь.
— Се... седьмой буду что?
— Сейчас узнаешь, — пытаясь не расхохотаться, сказал я. — Пошли.
— Куда?! Я никуда не пойду!!!
— Пойдешь. У нас тут обрыв есть специальный. Там все поймешь. Или покаешься сейчас в бесовщине, или... будешь седьмым. Впрочем, я зарубку уже сделал, так что без вариантов, пошли.
— Я, это, я, ребят, вы чего, не шутите так, это, я сам пошутил, я можно пойду, мне ехать надо...
Собрался и убежал «белый брат» минуты за три. С шумом скатился по Мужской тропе, только его и видели.
Изгнали беса. И баранок поели.
8 августа, суббота
Я не знаю, что это было. У меня не укладывается в голове то, что произошло. Никак.
Утром я решил пошляться по Сосновому, пособирал немного травок — лимонника, душицы. Попытался поискать неразведанные нычки, но надо признать, безрезультатно. Нового ничего не нашел, зато решил слазить в одну, давно примеченную мной пещеру. Она на отвесном обрыве, метров пятнадцать по скале вниз, блин, а у меня ни веревки, ничего. Но полез.
Сначала казалось легко, но потом начались неприятности. Сверху не разглядеть, выяснилось, что на этой отвесной стене не так уж много трещин и выступов для того, чтобы чувствовать себя уверенным. Срывая ногти, стараясь не делать резких и непродуманных движений, тщательно прощупывая каждый камень, я все-таки докарабкался до пещерки. С дрожащими ногами и руками, со сбитыми пальцами и, наверное, с парой седых волос.
Пещерка оказалась естественной, небольшой, для одного сидящего человека, с рыхлым карстом. Теоретически, подумал я, если денек подолбить, решить проблему спуска и подъема, то вполне можно здесь прятаться — никто залезть сюда не сможет, да и в голову никому не придет, что тут можно прятаться. Высота невероятная — голова кружится, до земли метров семьдесят, не меньше.
Немного поломав карст и расширив пещеру настолько, что стало возможным даже поворачиваться, я принялся аккуратно скидывать вниз камни. Жилых гротов здесь точно нет, но камни на всякий случай я отбрасывал как можно дальше. И вот, вытаскивая один из последних кусков карста, я неловко повернулся и... полетел вниз.
То есть сначала я поехал, животом к скале, отчаянно пытаясь схватиться хоть за что-нибудь — за чахлые кустики, за выступы. Нога уткнулась в камень, меня отбросило, развернуло, и всё. Ощущение свободного полета я помню лишь на какую-то долю секунды.
