Глеб Шульпяков - Цунами

Это я и называю настоящей свободой.

Правда, в запасе у меня имелось еще несколько комнат. Двери, ведущие в них, я открывал запросто – марихуана! – но это было искусственное расширение жилплощади. Дунув, я мог выйти на Садовое кольцо и гнать на троллейбусе по кругу. Сидеть у окна и смотреть, как наваливается чужой, гремящий город. Представлять себя рыбой, холодной и равнодушной. Похожей на миллионы других рыб в море. Или никуда не выходить, нырнуть в собственное тело. Плыть по сосудам, заглядывая в углы и пазухи. Увидеть лондонское метро мозга, заглянуть в сердце.

Спуститься в ангары гениталий. Пройтись по восточному базару кишечника. Да мало ли! “Была бы фантазия…”

В путешествиях время летит быстро.

Сирена выла протяжно, и тут же внахлест накатывала другая, третья.

В сторону метро пронеслась пожарная машина, грузовик, набитый солдатами, и я отметил, как смешно люди качаются на поворотах.

На Пятницкой движение перекрыли. Над крышами вьется пыль или дым, желтый. Какой-то дядька тащит курортный чемодан и крестится на все церкви.

…Раненые лежали прямо на снегу. Те, кто был на ногах, топтались у метро между “скорыми”. Дым вытекал из перехода жгутами. Солдаты грузили на снег узкие брезентовые носилки, спасатели хватали их пачками и спускали в переход. За пять минут я насчитал около семидесяти.

На снегу валялась детская варежка, соленые огурцы. Дужка от очков, перехваченная синей изолентой. Я вспомнил пляж после цунами в

Таиланде. Такие же вырванные из жизни, мертвые вещи.

Один в толпе перепуганных людей, я ощутил тяжесть последних дней.

Безвыходную тоску и тревогу. И в то же время – прилив нового ощущения. Оно подступило сразу и загорелось, вспыхнуло. Все внутри меня размягчилось, и я опустился на колени. С наслаждением поцеловал грязный снег, еще раз.

– У парня шок!

Меня подхватили руки в синих рукавицах.

– Выпейте, это поможет…

Растворимый кофе пах лекарствами. После двух глотков туман в голове стал прозрачным. Люди вокруг суетились как за стеклом, а сюда звуки не долетали.

Я снова очутился в аквариуме.

Зажав рот перчаткой, девушка из кафе стояла между палаток – и смотрела в мою сторону.

Прошло еще несколько дней – неразличимых, тусклых.

Все это время я слонялся по городу, но каждый раз ноги выносили меня к метро. У перехода жизнь шла своим чередом, как будто ничего не случилось. Торговцы, подростки с пивом. Вместо Длинного Коли безрукий инвалид с коробкой. Только цветы на парапете напоминали о взрыве.

Я блуждал целыми днями, заглядывая во дворы и церкви. Но под вечер оказывался на башне, у стойки “Space Bar”. И накачивался всем подряд, без разбору.

Чем больше я пил, тем меньше пьянел. Коньяк, водка, коктейли – после каждого глотка мир становился еще более отчетливым. Подробным, детальным. Фрагментарным. Только собственное лицо в зеркале постепенно утрачивало черты.

Пока не исчезло полностью.

…Я заметил, что последнее время в квартире воняет речной гнилью.

Стоило мне закрыть балкон, как запах возвращался. Я обрабатывал

Николая одеколоном, выносил на воздух. Но ничего не помогало – весенняя оттепель делала свое дело.

Однажды ночью я вытащил к воде дверь из разрушенного особняка, дубовую и добротную. И спрятал у Зверева мостика. В церковной лавке закупил одежды. Сказал, что из театра (у меня оставалось удостоверение) – и что по ходу пьесы хоронят священника.

– Самые лучшие, если можно.

Служка за прилавком воодушевился.

– Вообще-то их кладут в обычных. Нужно только Евангелие и крест, обязательно.

Ковырял вышивку съеденным до мяса ногтем.

В магазине “Своё” купил семь крупных свечей. Декоративных гвоздей и медной проволоки.

Дело оставалось за магнитофоном.

Колокола ударили около полуночи.

Что-то копошилось, двигалось там, за церковью. И неожиданно загорелось, зашлось ровным огненным пламенем.

Сотни верующих шли вдоль стен со свечами и молитвами. Это была река раздельных, но вместе с тем слитых огней. Она извивалась, становилась шире и ярче. И окружала храм огненным поясом.

Отец Феогност выкликал пасхальное славословие, толпа вторила. Кто-то сунул мне свечку.

– И мальчику, мальчику! – шептала женщина.

Другую воткнул Николаю.

Сначала мы не попадали в шаг, но потом я приноровился. Подняв свечу, увидел тысячи глаз и свет, который отражался в глазах, на лицах, красивых и умных.

…Выселенные дома на канале напоминали Питер. Я вбил в дверь гвозди и посадил Николая, обмотав туловище проволокой. Теперь он напоминал маленького Будду. Невозмутимого, безучастного к любым испытаниям.

В ноги положил Евангелие, крест. Заправил в магнитофон пленку.

Ветра не было, свечи горели ровно. Светились в красных банках, как габариты. Какие-то кирпичные гнезда, куски лепнины виднелись на дне канала в их отсветах.

Я со всей силы оттолкнул дверь от берега.

Над водой раздались первые аккорды /Carpet Crawlers/.

Звук усилился сводами моста, потом они вышли на той стороне. Дверь повело, плот сделал полный оборот и лег по течению.

Вскоре габариты затерялись среди огней города.

После отправки Николая я предпринял несколько шагов.

Во-первых, мне пришло в голову сообщить о нем в церковь.

– К исповеди приходи, к исповеди! – Осеняя паству, батюшка стал протискиваться к выходу. Толпа устремилась за ним; меня оттеснили; но я успел заметить, что под мышкой у него газетный сверток размером с книгу.

Во-вторых, я наведался в милицейский участок. Что меня мучило? совесть или раскаяние? выматывающая силы тревога?

– Что у вас… – Рука дежурного в окошке продолжала заполнять лист школьным почерком.

– Есть сведения относительно взрыва на “Третьяковской”. – Я придвинул лицо к решетке.

Не отрываясь, лысый снял трубку.

– Идите к пятнадцатой.

Коридор пропах окурками, под ногами вспучился линолеум. Наконец на лестнице послышались шаги, плевки.

– Ко мне? – буркнул милиционер.

Это был тот самый, из рюмочной – живой, невредимый.

Так не состоялся мой поход в милицию.

В-третьих, я заглянул во двор, где мы жили. Ждал, пока из нашего подъезда не вышел знакомый бородач с двумя таксами. Через пару минут появилась миниатюрная девушка. Как все таксисты, они оказались знакомыми, и бородач угостил ее сигаретой.

Когда во двор въехала старая иномарка, оба обернулись. Из машины вышла женщина, я узнал рыжий малахай. Таксы бородача с визгом стали запрыгивать, она целовала их морды.

Но никаких чувств, кроме привычной досады, меланхолии, я не испытывал.

Как будто бородач существовал вечно, а меня вообще не было.

…Все это время меня мучили приступы головной боли. Просыпаясь, я списывал все на похмелье или бессонницу. Но где-то в глубине знал, что происхождение боли другое. Она была тонкой и щадящей, как будто заигрывала, приберегая настоящие мучения на будущее. Помню, окончательно свалился в день, когда купил на лотке вывеску “Cafe Bar

24”. Последнее, что я помню, – это мигающий свет неоновых трубок на окнах. А я лежу на помосте, считаю.

“Один-два-три-четыре”.

“Один-два-три-четыре”.

Сколько секунд между зеленым и красным?

Я ничего не ел, только пил. Приноровился справлять нужду в бутылки и, окруженный желтыми сосудами, лежал как мумия, потеряв счет времени. Они были цветными, мои сны. Одна комната, которую снимал студентом, вела в квартиру с женой. Я видел черную кошку и что кто-то из гостей забывал закрыть двери. Одна, две, десять кошек набивались в квартиру. Тогда я распахивал дверь в ванную. Прямо от порога начинался пляж, какой-то человек толкал по песку лодку. “Море в другой стороне!” – кричал ему. Человек оборачивался, вместо лица у него была огромная грибница. В другом сне я снова взламывал

“кладовку”. Но дверь открывалась на театральную сцену, где стояла моя жена, актеры. А я не знал ни слова, ни жеста.

В какой-то момент, затравленный снами, я решал не спать. Теперь камера на экране показывала море, как будто ее установили на носу катера, и вода без остановки скользила по краям. В одну из таких ночей мне показалось, что на улице кто-то насвистывает. Я выскочил на балкон. Воздух пах проснувшейся землей, почками. Одинокая фигура действительно перемещалась по улице. Она была маленькой и невзрачной, эта фигурка. Но я все равно знал, кто это.

…Старый грузовик стоял в смежном дворе, я рванул заледеневшую дверь.

На пол полетели пустые пачки от сигарет, афиши. Наконец ладонь ощутила холодную тяжесть.

Чекист уже вышел на набережную, взбежал на мост. Мне даже послышалось, что он насвистывает мелодию из фильма, того самого.

“Стой!” – вскинул руку.

Он даже не обернулся.

Грохнул выстрел, в доме напротив посыпались стекла.