Валерий Зеленогорский - ULTRAмарин
Птичка прилетела с раненой лапкой и билась в окно, умоляя Сергеева открыть ей и спасти. Родителей дома не было, и он не открыл, испугался, что она будет летать и гадить. Не открыл, задернул штору, и птичка пропала. Что с ней стало, он так и не узнал. Тайно желал ей спастись, но помнил это долго. Ее раненая лапка долго царапала его и смущала.
Он сам не понимал, зачем рассказывает ей про какую-то птичку из пятого класса, почему он здесь пьет водку на коробке от детской кроватки, купленной для чужого ребенка, зачем ему чужая девушка в два раза его моложе. Еще день назад, если бы ему какая-нибудь Ванга напророчила такую судьбу, он бы плюнул в ее незрячие глаза, забыв о приличиях. Но вот он сидит здесь и понимает отчетливо и ясно, что эту птичку он не задернет холодной шторкой и не уйдет в другую комнату читать на теплом диване книжку о пионерах-героях, как когда-то.
Он вернулся в свое тело, найдя свою душу.
Отвратительная ночь, или Кое-что из жизни пешеходов
«За каждый день приходится платить ночью» – такая нехитрая мысль посетила Сергеева в три часа ночи. Он ворочался уже три часа, но сна не было.
Откуда ему было взяться, если он спал весь день после жестокого бодуна – ездил с группой единомышленников в город Одессу на день рождения генерала, жестко и бережно курировавшего их украинский актив в интересах хозяев.
Частный борт унес к морю группу предпринимателей на двухдневный уик-энд с плясками и половыми излишествами.
Одесса встретила теплом, морским духовым оркестром и накрытыми столами в ресторане на берегу моря.
В Одессу хотели все. Миф о том, что Одесса – нечто, живет до сих пор. Привоз, Оперный театр, лестница и колорит: что это – никто не знает, но эта хохма еще работает.
Колорит исчез вместе с его носителями, переехавшими с берегов Черного моря на другие берега и другие континенты.
В прошлом веке представители южнорусской литературной школы, Бабель, Катаев, Багрицкий и Петров, создали этот миф, а сами уехали в холодные Москву и Питер плакать по Одессе. Потом то же самое совершили Жванецкий и другие: проделали путь старших товарищей и до сих пор мерзнут в Москве. А Одесса без людей не Одесса – так, немножко Ильичевск с Конотопом.
Такое частное мнение болеющего от перепоя Сергеева оскорбило его товарища, который, будучи арбатским парнем, бредил Одессой. Они поругались, и Сергеев еще на два дня окунулся в болезнь, известную в народе как последствия бодуна.
Однако хворь эта, как всегда, отступила вместе с курортными впечатлениями. Не надо ворошить прошлое – в книгах об Одессе все изложено, и для этого не надо приезжать на первое еврейское кладбище и искать ушедших мудрецов. Проблемы с жильем в Риме не изучают по обломкам Колизея.
Надо было ехать на работу, радио бурчало, что везде пробки, встреча, назначенная в центре города, не отменилась, и Сергеев поехал со скоростью самодвижущейся коляски начала века.
По радио рассказывали, что сто лет назад Пушкин за десять минут доехал в ресторан «Яр» – долетел на ямщике и написал об этом бессмертные строчки, а Сергеев едет к «Яру» уже час и ни хера про это не напишет, потому что нет слов, кроме матерных.
Он ехал и не понимал, зачем ему под капотом три сотни лошадиных сил, если они стоят в стойле, а он уже выкурил полпачки сигарет и прослушал шесть рекламных блоков и пять советов, как сохранить здоровье и потенцию с помощью «Золотого конька».
Про пешеходов и индекс цен сыра на оптовом рынке Москвы никто по радио не говорил, не говорили о валокордине и о заторах городского транспорта – только о машинах, ценах и скидках на пентхаусы в районе Большого Сити.
Нервов ехать не хватило, и Сергеев на Маяковке вышел из машины и пошел по Тверской.
С утра народ был поприятнее – выспавшиеся люди менее агрессивны, да и надежда, что новый день что-то изменит в их жизни, позволяла если не полюбить человечество, то хотя бы его потерпеть.
Когда-то у него был отличный навык ходить пешком в любой толпе. Тут нужны были особенное изящество, смена темпов, оценка препятствий, умение огибать мамаш с колясками, инвалидов и прочие уличные уловки, приобретенные в безавтомобильное время.
Сергеев шел в метро. Там тоже была определенная система движения, необходимо было умение ввинчиваться сбоку на эскалатор, занимать позицию в вагоне, беречь карманы и преодолевать запахи. У входа на него налетела коляска с полтонной обоев, раздавив ногу и ботинок за пятьсот долларов, потом толпа его отшвырнула от эскалатора, потом в кассе он не знал, сколько стоит билет, и он пошел на улицу, поняв, что за пятнадцать лет растерял всю квалификацию уличного человека.
Свернув в переулок, он пошел по Трехпрудному переулку в сторону Бронной, где его ждал человек.
В переулке было тихо, по мостовой брели аккуратные старушки, растерявшиеся в своем городе. Раньше они закрытыми глазами шли на Палашевский рынок за мясом и овощами, потом в «Диете» на Бронной докупали молочное и колбасное и шли домой. Теперь все менялось каждый день – тротуаров не было, они брели, подгоняемые крякалками и гудками полированных монстров, в которых сидели люди, согнавшие их с тротуаров. Теперь их гонят с проезжей части, как помехи в движении. Завтра, как планировалось, их отправят – кого в Куркино и Кожухово, а кого на Хованское и Кунцевское.
Нужно было перейти бульвар, всего десять метров, но машины ползли сплошным потоком. Сергеев безропотно стоял со старухами, ожидая зеленого света, которого не было пятнадцать минут. Он дернулся на переход, надеясь своим телом остановить поток, из джипа высунулся человек и жезлом ткнул его в рожу. Сергеев вернулся на обочину, страшно захотелось взять лом и бить по этим лакированным машинам, пока его этим же ломом не покалечат озверевшие хозяева частной собственности.
Через полчаса, перейдя бульвар, он шел в кафе и думал: «Блядь, а люди так живут каждый день». Он с бабками и здоровый порвал нервы за полчаса, нужно что-то делать.
Он вспомнил, как сам гулял по бульварам: останавливался возле игроков в шахматы на Тверском, глазел на девушек на Страстном, завидовал на Гоголевском неформалам, которые там собирались. Теперь в этих местах было пусто. Особенно запомнились газетные щиты, у которых стояли люди и читали советские газеты, выискивая зашифрованные смыслы, непонятные тем, кто не был знаком с языком кодов и намеков.
По ногам читателя с другой стороны можно было понять, что он читает и как понимает. Газеты можно было купить, но читать на бульваре считалось особым шиком – для тех, кто понимает.
Он вспомнил свою первую поездку в Лондон. В выходной день он пошел пешком от вокзала Чаринг-Кросс в Сити. Его смущала звенящая тишина пустынных улиц, машин не было – только несколько грузовичков ремонтных служб у офисов и пьяная старуха, лежащая у входа в офис страховой компании, где она спала у тепловой завесы на ковролине с логотипом. Пустой район, живущий только в рабочие дни, пугал чернотой окон после рабочего дня.
Такой Москвы не хотелось, не хотелось, чтобы бабушка из Трехпрудного спала у входа в «Ренессанс-капитал», да и не заснет она там, подумал он, охранники не дадут, передадут в 108-е отделение в обезьянник.
У гастронома на Большой Бронной он остановился передохнуть – раньше мог часами ходить по городу в плохих ботинках по разбитым тротуарам, листать ногами книгу Москвы – самой неудобной для прогулок столицы. В этом городе ходоки никогда не уважались, не было ни одного куска города, где можно идти пешком, не опасаясь грязи и брызг из-под колес.
Парижане могут по Большим бульварам пройти шесть часов, не пересекая проезжей части, лондонцы – переходить из парка в парк, а в Москве с этим плохо, то есть никак.
Гуляют по улицам Москвы по двум причинам: если спать негде или из дома выперли за проступок. В основном это бомжи и молодежь неприкаянная, сбивающаяся в стаи по интересам. Все они какие-то грязные, разноцветные, вместе держатся, чтобы не пропасть поодиночке, или поддерживают друг друга, чтобы не упасть в грязь. Вот такой пейзаж увидел Сергеев, ступив на землю из авто и очутившись в другом мире.
В мире прохожих не было уверенности в завтрашнем дне, никто из них не думал о нем – неизвестно, чем закончится сегодняшний.
Правило буравчика
Сергеев с физикой был не в ладах. Если к физике добавить алгебру с геометрией и химию, то останется немного предметов, в которых он хотя бы что-то петрил, – так говорила его классная руководительница Евгеша, редкая женщина по части выпить кровь нерадивому ученику, то бишь Сергееву – мелкому восьмикласснику из советской школы. Происходило все это в период преодоления культа личности Сталина.
Сталин, что удивительно, в этом случае был ни при чем, просто один ученик в среднестатистической школе забил на учебу в связи с вновь открывшимися обстоятельствами чужой личной жизни.
Он узнал в конце августа, что его друг, сын матери-одиночки и брат проститутки, живет с женщиной – со взрослой женщиной из бараков маслозавода.
