Алексей Колышевский - Откатчики. Роман о «крысах»
Старушка покорно принялась ждать. Гера снисходительно оглядел ее и высказался:
– Мать, давай я тебе куплю чего-нибудь получше. А то фигня какая-то получается: вы вон воевали, воевали, а в результате гнильем питаетесь. На большее-то у вас деньжат не хватает. Государство в благодарность раскошелиться не стремится. Давай говори, чего твоя душа просит – окажу тебе социальную помощь.
Скромность старушки вмиг улетучилась. Она вдруг как-то вся выпрямилась и с чувством глубочайшего достоинства все тем же на удивление глубоким молодым голосом ответила:
– Благодарю вас, молодой человек. Я в подачках не нуждаюсь. Вам незачем беспокоиться.
Гера почувствовал досаду от того, что бабулька «сделала» его. Он разозлился. В это самое время торговец протянул ему сверху, со своего постамента, где он стоял, возвышаясь над витриной, два пакета:
– Пажалста, уважаемый, с вас палтары тысящи.
Герман, злость в котором набирала обороты и требовала выхода, положил деньги на рядок лежащих на витрине яблок, принял из рук продавца пакеты и насмешливо бросил бабушке:
– Стоило в окопах вшей кормить, чтобы потом на старости лет помои жрать.
Старушку словно подменили. Она на удивление быстрым, четким шагом подошла к Гере и от души влепила ему звонкую пощечину, да вдобавок еще и плюнула, и плевок этот попал Гере точно в подбородок! Затем гордая бабушка-ветеран развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла прочь от места своей, быть может, и последней, но несомненно Победы.
Гера от неожиданности потерял дар речи. Плевок старушки свисал с его подбородка и был похож на заплетенную в жидкую косицу бородку Гребенщикова. Пакеты выпали у него из рук. Фрукты рассыпались. Он бросился суетливо подбирать их. Затем до него вдруг полностью дошел весь смысл произошедшего, и он с остервенением бросил это занятие. Прекратил запихивать в пакет виноград и нектарины. Пнул грушу и быстрой походкой, не оборачиваясь на удивленно моргающего ему вслед торговца, пошел к своей машине. Радость от ее покупки полностью улетучилась. Он завел мотор, до отказа выжал педаль акселератора, тронулся с пробуксовкой. Лицо его пылало от стыда перед самим собой. Он вдруг понял, что, несмотря на все свои деньги, несмотря на обладание этой черной чудо-колесницей, он в сравнении с этой, влепившей ему пощечину бабкой был просто жалким навозным жуком. Понял это и словно почувствовал, что вместо рук и ног у него выросли противные мохнатые лапки, и явственно ощутил, как этими самыми лапками он разгребает теплое коровье дерьмо, ища себе местечко поуютнее…
Машину он поставил на охраняемую стоянку возле дома. По пути зашел в магазинчик в подвале жилого дома и купил там бутылку водки. Придя домой, жадно выпил сразу пять или шесть рюмок без всякой закуски, прося про себя, чтобы поскорее забрало и погасило бы это ужасное и ни с чем не сравнимое чувство невозможности прощения самого себя. Почти целая бутылка «Флагмана», выпитая им невероятно быстро, оказала свое действие через десять минут, повалив Германа в постель, куда он бухнулся, как был, прямо в ботинках, и отключился до утра, проспав без сновидений более четырнадцати часов.
«Мама», недоумевая, куда это он запропастился, несколько раз звонила ему на мобильный телефон, но Герман в полной «отключке» не слышал назойливой телефонной полифонии. Жанна в тот вечер его так и не дождалась. Вместо этого она дочитала тот самый роман, порадовалась за удачный для его главной героини исход и, завидуя этой книжной женщине, расстроенная, легла спать, утешая себя тем, что «такое счастье бывает только в книжках».
От себя добавим: не во всех…
О том, как некоторые предпочитают напоминать о себе
Наутро, проснувшись с тяжелой, похмельной головой, Герман вдруг понял, что мир вокруг него изменился. Словно пьяный стрелочник вдруг запнулся и направил состав вместо объездного пути в сторону наполовину разобранного моста над пропастью. Время еще есть, но его не хватит для того, чтобы мост успели наладить и возобновить по нему движение. Поезд провалится в пустоту.
Списав свою депрессию на банальное похмелье, Гера немного полежал в горячей ванне, затем выпил три чашки немыслимо крепкого кофе, проглотил, почти не разжевывая, несколько соленых крекеров и, позавтракав таким незамысловатым, холостяцким способом, двинул на встречу с Владом. Как правило, их встречи происходили именно в последнее воскресенье месяца. Влад называл эти встречи «расчетными днями». Решив не рисковать новым автомобилем, управляя им «после вчерашнего», и не раздражать Влада своим новым приобретением (вдруг пожелает чего-нибудь такого, от чего на полной скорости колесо взорвется), он пошел к трудяге-«девятке».
Герман жил в кондоминиуме, территория которого была обнесена оградой, а на въезде постоянно дежурил охранник. Свою «девятку» Гера никогда не закрывал на ключ: просто пинал дверь и без оглядки уходил, справедливо полагая, что никто и ни при каких обстоятельствах не позарился бы на такой хлам, да еще и припаркованный на охраняемой территории. Вот и в то самое воскресное утро «девятка» скромно дожидалась, подпертая спереди и сзади двумя совершенно одинаковыми черными «Мерседесами». Гера немного знал их хозяев и при встрече с тем или другим, а иногда и с обоими сразу, его разбирал сумасшедший смех, который он, с трудом сдерживая, выплескивал наружу, как только хозяев «Мерседесов» не оказывалось поблизости.
Первого звали Котэ Ионович Шенгелия – то был несуразно сложенный, с маленькой птичьей головой и широкий в тазу грузин, с типично грузинским большим носом, роста выше среднего и притом невероятный идиот и самодур. Понтов у Котэ Ионовича тоже хватало, примерно человек на триста. Особенно он любил, выпростав свое бестолковое ромбовидное тело из далеко не нового «Мерседеса», громогласно продолжать излагать что-то в мобильный телефон. При этом он разгуливал во дворе кондоминиума, оживленно размахивая свободной от телефона рукой и с силой пиная встречающиеся на земле предметы в виде пустых пивных банок, бутылок, пластиковых двухлитровых «сисек» «Очаковского» и «Оболони», банок и бутылок из-под алкогольных коктейлей, банок и бутылок из-под сладкой и минеральной воды, словом, он играл в футбол всем тем, что производило шум не меньший, чем его вопли по мобильной связи. Герман про себя прозвал его «Котэ Махарадзе», в честь знаменитого советского футбольного комментатора.
Если зимой, когда окна квартир, выходящие во двор, были наглухо закрыты и за тройными стеклопакетами ничего не было слышно, вопли Ионыча особенно никого не волновали, то летом вся эта темпераментная канонада настолько била жильцов дома по ушам, что у многих выработался безусловный рефлекс: при первых гортанных звуках его речи бросаться к окнам и стремительно захлопывать их.
Герман же, наоборот, любил иногда выйти на балкон, откупорить бутылку-другую пива, выкурить несколько сигарет и послушать замечательные по своей тупости монологи Ионыча. Причем любил до такой степени, что это превратилось в неотъемлемую часть Гериной жизни, его любимый аттракцион. Он давно уже узнал об этом клоуне очень многое из того, что тот сам в порыве своего непомерного чванства или нежданных откровений счел возможным поведать своему невидимому телефонному собеседнику и окружающему его в радиусе, сравнимым разве что с радиусом взрыва атомной бомбы, пространству.
Итак, Котэ Ионович был абхазским беженцем. После сухумской резни он перебрался в Москву и попал под покровительство влиятельных грузинских воров в законе. Те, как и водится среди народов Кавказа, не оставили земляка в беде, дав ему некоторое количество денег в виде беспроцентного кредита «чисто на раскрутку». Вместе со своим другом, речь о котором пойдет ниже – обладателем второго поношенного «Мерседеса», также получившему от воров подобную взаимопомощь, – они сняли угол на территории бывшего станкостроительного завода, где-то в районе Марьино. Набрали кондитеров из числа бывших выпускников кулинарных техникумов, закупили за копейки какое-то списанное с хлебозавода оборудование. Наняли «Валентиныча», который, внедрив с оптимизмом пару стаканов обезвреженного денатурата, вдохнул в это оборудование вторую жизнь. Назвали все это «Кондитерской Компанией «Великан», и принялась эта компания лепить тортики, выпекать пряники и печенье.
Экономя совершенно на всем, а в первую очередь на закупке нормальных ингредиентов – свежей муки, сливочного масла, сметаны и прочих продуктов, необходимых всякому доброму кондитеру, «Великан» на каждые десять килограммов нормальной муки закупал тонну просроченной с заведшимся в ней жучком буквально за копейки. Вместо сливочного масла вовсю использовался маргарин, вместо сметаны – вообще черт знает что такое, и тортик получался дешевеньким, а два мерседесовладельца, которые тогда еще таковыми не были, продавали его по вполне среднерыночной цене. В приличные места вроде нарядных супермаркетов и Гериной «Ромашки» они по понятным причинам не совались: во-первых, ни один, находящийся хоть сколько-нибудь в здравом уме закупщик ни за что не рискнул бы рекомендовать своим магазинам торговать подобным «продуктом», а если бы и позволил, то за какой-то сумасшедший по своей величине откат. А на откаты у «Великана» вначале денег не было.
