Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Русь и при всех твоих корнях нынче алчно топоры лежат…
Джамал-Диловар муже мой!..
Скоро встреча наша?..
Да куда пойдем? во чьи порубленны погубленны недужные болезные хворобые безвинные леса?..
В вопиющих стонущих пнях что ли наша любовь и судьба?..
…Спи спи спи сынок спи… ааа ааааа. ааааааааааа
А…
И она склоняется надо мной и знает что эта ночь последняя ея… да…
Знает она…
Ааааааа…
…Сон что ли?..
И кто-то глухо туманно стучится в нашу дощатую дверь…
— Анастасия открой! впусти меня!..
Ты в жемчужной кружевной русской рубахе, а я люблю ночные тайные ласковые льстивые рубахи отворённых жен…
Анастасия впусти пусти прими меня!..
Сними рубаху блаженную твою!..
Открой отвори врата ночного тела твоего что белеет как река в ночных родных горийских моих горах!..
А я люблю входить в ночные врата…
А я гость хозяин твоих ночных врат!..
Анастасия впусти меня в устья ног лядвей твоих!.. Открой колодези услад!
Я ведро я вкрадчивая чаша я бадья ночных тишайших колодезей твоих!.. Вах!..
Вах впусти меня!..
Ведь после пагубных червивых юбок Марии-Ермак-Енисей я забыл о женах об телесных злых усладах и заменил их смертями ближних и дальних человеков Руси моей…
Но Анастасия этой ночью я увидел сахарные ноги нагие твои в дождливых текучих глинах и вспомнил я о женах чистых, Анастасия!..
И вспомнил я о женах чистых чистотелых чистоногих, которых не знал я…
Анастасия-Русь впусти меня!..
Я чую чую чую как течет шумит в кружевах вологодской твоей ночной рубахи твое чистое сокровенное колодезное прохладное тело…
Словно ночная дремотная река в горийских дальных горах горах горах…
Я ладья я челн уснувший заблудший в устья в русла ног твоя!..
Дай!
Анастасия — река а я камень ночной а ты залей затопи меня меня меня…
…Сон что ли? И в железной детской кроватке убито бездонно сплю я?.. аааа…
И Он вначале гортанно хищно шепчет жадно жарко грузинские слова:
— Анастасия-Русь! я камень ты река… Я люблю тебя…
А потом Он переходит сбивается на тайный забытый осетинский язык, который Он не понимает.
И потом Он переходит на язык своего дремучего самоубийцы отца Абалла-Амирхана-Хазнидона:
— Ха! Бар! Аж дау уаржын Аж дэн дон, ды дур жау ахсав да ма улэнтэ са кабысы ахканыж фурд бира уаржы йа дурта!..
И потом совсем Он захлебывается, потому что старый потраченный Он, потому что идут из него как языки пламени из нощной горящей сакли, как в рвоте огненной пенной древлие слова сгинувшего забытого в веках замогильного каменного племени Аланов Воинов…
Которые все сгинули от детей до старух в бесконечных кровных сечах-войнах-резнях-мясобойнях с персами, турками, ариями, монголами…
И не сдавались в битвах неравных и за это окаменели в ущельях своих, стали вечными блаженными намогильными героическими камнями-воинами-валунами…
…Сон что ли?..
…И вот к вам приходят убийцы мужей ваших и убийцы отцов ваших — и вы отворяете им дверь вашу.
И принимаете их в страхе вашем… да!..
И от страха вы пьете слепое тупое бесово вино и ластитесь к убийцам…
И стал народ пьяниц опойц всепрощающих всебоящихся…
О Боже! как же Ты позволил? Боже?..
И поместился мой народ между убийцами и убиенными, как река меж двух берегов.
И куда уйти? и куда бежать? и в двух брегах живет река?..
И убийцы многие входили в народ мой открытый безвинный хмельной и тайно растворялись в народе гиблом моем.
И убийцы были как гнилые рухлые трухлявые деревья в лесах не отделенные от здоровых и поражали они чистые леса мои…
А тех что оставались чистыми нетронутыми — тех рубили топорами многими…
О Русь где Твои леса?..
Где Твои народы чистые колодези?
И остались одни поруби просеки пни…
И остались одни опойцы…
Боже Боже как же Ты позволил?..
И доколе?..
И доколе Твоя Чаша льется льется льется?..
…Сон что ли?..
Ночь что ли на исходе?..
Светло что-то… Светло…
Оооооо…
Это наша древляя чинара горит.
Это наша Чинара Сасанидов древо предков моих горит…
И около неё стоит огромный ночной адов бензовоз и он быстро отъезжает от Чинары, потому что вся вся вся она объята пламенем, потому что всю её облили бензином от вершины до корней и зажгли.
И она яро широко высоко взялась запылала.
И святого Хызра-Ходжу тоже облили бензином, потому что ноги его так переплелись с корнями Чинары и сосали соки земли, что не мог оторваться от корней сильных он…
И ноги его затекли от долгого покоя и стали белыми как черви земли…
Да!..
Это горит Чинара Сасанидов и она озаряет кибитку нашу и город Джимма-Курган наш и Пасхальную Нощь Христа…
Это горит Чинара Сасанидов — земная наша звезда…
Огонь… Пламень…
И мечутся от Чинары древние предки похороненные под Ней в дальные века и покойно спящие до этой ночи…
И те что давно похоронены были — те глубоко лежали под землей — и до них едва доходил жар шум треск огня и они лишь еще глубже ушли под землю…
Теперь никогда не узнать их имена… да…
А те что уснули упокоились под Чинарой недавно — те предки мои в истлелых занданийских гробных мусульманских саванах были ближе к огню пожирающему и вышли на землю не стерпев жара огненного и бежали от горящей своей хранительницы Чинары и метались в огне и не знали куда идти им, потому что от долгого сна во тьме земли глаза их отвыкли от белого света и они были незрячие как совы во дне иль летучие мыши…
И многие из них сослепу истаяли остались в огне, но многие избежали огня и потом тихо стучались в двери кибитки нашей и просились на ночлег и ночевали в кибитке моей а рано утром тихо совершив святой первый намаз-молитву ушли навсегда в поисках новых могил.
И больше я не видел их…
Таков исход предков наших во Дни пожаров и варваров…
…Сон что ли?
Но!..
Есть древнее азиатское поверье упованье!..
Воистину всякий убиенный усопший однажды тайно посещает свой дом!..
Да!.. да! да!.. да!..
И на то уповает душа живущего ближнего его!.. да?.. да?..
Господи! да!..
Матерь иль ты дождалась?
Вдова иль ты снова стала жена?..
…Сон что ли?..
Да зачем сон такой Господи?..
И средь разбуженных изгнанных из земли мертвецов в истлелых саванах входит в ночную нашу кибитку муж в бухарском чапане с широким вырезом на груди.
А грудь его веселая живая вся в волосах кудрявых.
И он улыбается и садится на курпачи в углу кибитки нашей и улыбается.
И у него борода молодая седая снежная вся. Свежая борода недавняя.
И он улыбается и он живой и только чапан его мается вздымается то на груди, то на спине, словно ходит там кто-то под халатом…
И он пытается проворными руками схватить тайное быстротечное дремучее существо это.
Да не удается ему…
Это у него под чапаном вьется ходит ищет вилюйский алчный хищный зверок Mustela zibelina соболь-одинец с черной дымчатой остью мочкой и голубым подшерстком.
Иногда соболь появляется в широком вырезе чапана на веселой кудрявой груди мужа-странника а потом исчезает под чапаном.
А муж улыбается и я чую его улыбку, хотя темно в кибитке, хотя ночь в кибитке, хотя ночь в моей кривой железной кровати дремной колодезной…
…Сон что ли?.. Ой ли?..
Матерь матерь, сон что ли?..
Да что-то маюсь я маюсь…
Но весело мне глядеть на улыбчивого мужа и вьющегося соболя его…
Может, это бродячий дервиш исфаринский масхарабоз-скоморох забрел в нашу кибитку?
Теперь они редки, теперь их переловили перетравили как собак бродячих печальных, да всех в Сибирь сослали да там на снегах чужих адовых они отгуляли отпировали отсмеялись отликовали заиндевели азияты азияты азияты смирились закупались залились захлебнулись захлестнулись в вилюйских в енисейских прорубях заклятых…
Ай алмазные амударьинские туранские фазаны и павлины в зоопарках!
И всяк воровато ваше сокровенное осиянное божье перо обрывает…
А муж с соболем мне улыбается…
И тут дощатая слабая утлая дверца нашей кибитки отворяется и входит Генералиссимус Ночи в необъятной волосяной вороньей овечьей бурке с мохнатым козьим руном — на этой бурке отец его Абалла-Амирхан-Хазнидон тайно уловил его мать Кеко-Кетэвану в самшитовой роще ужей и гадюк… да!..
И сразу душно тесно становится от бурки в кибитке ночной нашей…
