Лахезис - Дубов Юлий Анатольевич
Я: «КАКИЕ?»
Элиза: «ТАКОЙ ПЕРСОНАЖ МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО ОДИН».
Я: «А МНЕ БОЛЬШЕ И НЕ НАДО».
Элиза: «ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ВВЕСТИ В ИГРУ ЭТОГО ПЕРСОНАЖА».
Я: «А КТО МОЖЕТ?»
Элиза: «Я».
Я: «ОН ТОЧНО БУДЕТ ДЕЛАТЬ, ЧТО Я СКАЖУ? ИСПОЛНЯТЬ МОЮ ВОЛЮ?»
Элиза: «ДА».
Я: «ОТЛИЧНО! ВВОДИ!»
Элиза: «ПРОШУ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ПОДТВЕРЖДЕНИЯ НА ВВОД».
Я: «ДОПОЛНИТЕЛЬНО ПОДТВЕРЖДАЮ».
Элиза: «ИСПОЛНЕНО».
Я: «НУ И КТО ЭТОТ ПЕРСОНАЖ»?
Элиза: «ТЫ».
Я: «КТО?»
Элиза: «ТЫ».
Во как! И действительно — что-то щелкнуло, сверкнуло и появился на экране я собственной персоной, в майке, джинсах и тапочках. Сижу экранный я в кожаном кресле, которое почему-то оказалось на улице, а вокруг сплошная московская новостройка, из земли железяки торчат, и мусор по ветру летает.
Здорово как — тут я и там, в компьютере, тоже я. Если я, который тут, только захочу, к примеру, с кресла встать, то я, который там, тут же и встанет. Я, который тут, захотел встать, но продолжаю сидеть, а он, который там, встал-таки и идет не спеша к подъезду девятиэтажки.
Как-то ведь я уже размышлял об этом, представляя себе разрезанного на две половинки дождевого червяка. Хорошо бы, дескать, чтобы и человек так мог: делиться на тождественные части, а чтобы каждая часть это он сам и был.
Вот ведь что интересно — если бы вдруг забегали по экрану люди с чугунными мордами и захомутали меня, который там, они от меня, который здесь, отстали бы навсегда или нет?
Это вряд ли. Ладно. Играем дальше.
Квазимодо. Камень седьмой
Сразу же после того первомайского застолья Вера Семеновна и родители Людки стали серьезно задумываться о судьбе молодой пары. У них, наверное, было что-то вроде военного совета. Их при этом мало интересовало, сколько придется потратить на собственно торжество и подготовку к нему. Дело в том, что у Фролыча были собственные деньги. Много денег. У меня их могло бы быть не меньше, но я почти все заработанное в стройотрядах сдал в семейную кассу. А Фролыч не сдал, потому что там и так уже не помещалось.
Стройотрядовская закалка — это великая вещь. Совершенно бесценный опыт. Потом, в новое время, многие, пробившиеся наверх, могли честно сказать большое человеческое спасибо зеленой стройотрядовской форме. Если они, конечно, не особо увлекались таежной и прочей романтикой, не орали до утра песни у костра под гитару и не уводили в ночь однокурсниц под предлогом послушать тишину, а смотрели вокруг внимательно и пытались понять, как устроена жизнь. По каким правилам эта жизнь функционирует.
Слева шифер, справа цемент, в часе езды карьер с песком, на складе доски, на базе гвозди, в соседнем детском садике в сарае залежи столярки, завезенной под будущий ремонт, который не включен в смету. Собери все это в одном месте, и ты — король. Потому что только ты сможешь хоть что-то построить. А они — те у кого цемент и шифер — не смогут никогда в жизни. Из одного цемента или из одного только шифера не то что дом, но и коровник захудалый построить не получится. Да они и не собираются строить, потому что они все это свое богатство получили по разнарядкам и фондам и сидят на нем, как Плюшкины. Загорают.
А мы на два месяца приехали, нам с ними загорать несподручно. Нам строить надо, а не из чего.
Вот тут и начиналось самое главное, надежно упрятанное за создающим уют дымом костра и песнями про милую мою, солнышко лесное. Шифер сюда, кирпич туда, ящик водки сверху — и завтра пять самосвалов с песком дымят под штабным окошком.
— Дык что ж я скажу, когда спросят?
— Дык то и скажи! Сгнила столярка твоя. Списали подчистую. Понятно или еще повторить?
Нас Уголовный кодекс тогда не волновал, хотя все статьи, которые про хозяйственные преступления, мы нарушали практически в открытую, весело и с энтузиазмом. Не себе ж берем, не воруем — мы дома строим. Да и команда была — не трогать. Это в новые времена журналисты вдруг хором заговорили про крышевание, будто Америку открыли. А на самом деле каждый командир отряда, если хотел, чтобы его ребята хоть что-то кроме харчей заработали, по три, а то и по четыре липовых прорабских ставки держал для вышестоящих линейных штабов.
Отсюда и невиданные по советским временам заработки — по три тысячи, по четыре с половиной. Помню, как я в Иркутске встречал наших — решили перед возвращением домой по Байкалу прокатиться, и я выехал квартирьером. В гостиницу не попал, спал в парке на лавочке. В телогрейке, в ватных штанах, по карманам рассовано семьдесят тысяч рублей в банковских упаковках — зарплата на двадцать человек, взятая с вечера в банке.
А на последнем в нашей студенческой жизни выезде, это летом перед свадьбой было, мы вообще взяли рекордный заработок — по шесть тысяч. Это было на Припяти, где мы с Фролычем оказались в разных бригадах — он на жилом объекте, а я — на промышленном. Занимались одним и тем же: он заливал фундамент, и я заливал фундамент. Разница была только в том, что ко мне на объект самосвалы шли, построившись в затылок, без разрыва в цепочке, а к нему поутру один придет, а дальше можно загорать.
Но поскольку основной заработок был как раз на жилье, то это мы отрегулировали: по три-четыре самосвала дополнительно заворачивали к Фролычу ежедневно. Приемку отмечали у себя, а потом давали шоферу на бутылку, он разворачивался и рулил к Фролычу. А чтоб никто не прикалывался насчет несоответствия объема выполненных работ, один самосвал подрядили на завоз к нам песка и щебенки: мы их вываливали в котлован, а сверху уже заливали бетоном. Так что у нас фундамент получился такого бутербродного плана, но раскапывать его, чтобы проверить, сколько там бетона, а сколько щебня, — это себе дороже.
Надо сразу сказать, что когда много лет спустя там грохнуло и весь мир узнал слово «Чернобыль», я сначала решил, что это наш бутербродный фундамент дал себя знать. Но оказалось, что это просто начальство объекта проводило какой-то несанкционированный эксперимент.
Это я к тому, что деньги на свадьбу и первоначальную жизнь у Фролыча были, так что совещались родители совершенно о другом. И вот какое они приняли решение, определившее судьбу и молодой четы, да и мою за компанию.
Молодая чета снимает квартиру и от родителей съезжает, начинает вести свое хозяйство. А Фролыч переводится на вечерний и устраивается работать. Если он намерен быть хозяином в собственной семье и не хочет получать от старшего поколения ежедневные инструкции, как ему надо строить свою жизнь. Стройотрядовские же деньги частично идут на свадьбу, а остаток — на первый взнос на кооператив. С вступлением в кооператив будущий тесть поможет.
Про начало нашей с Фролычем трудовой жизни (я, несмотря на вопли родителей, тоже перевелся на вечерний) я расскажу чуть позже. Сначала про кооператив. Потому что с этой первой квартирой Фролыча на Нагорной улице, в которой он и прожил всего-ничего, связана одна странная история. С чертовщинкой, как в «Мастере и Маргарите».
Дело было так. Фролыча впихнули в уже готовый кооператив, для которого только что был построен девятиэтажный дом. Уютная такая квартирка из двух комнат с раздельным санузлом и микроскопической кухней. Как раз для молодой семьи. Дом был сдан, но еще не заселялся — не знаю почему. Воду, кажется, не подключили, поэтому не заселялся. Но у Фролыча ключи от квартиры уже были на руках. Потому что для того, чтобы его в этот кооператив впихнуть, кого-то пришлось выпихнуть, а этот кто-то начал бузу. Поэтому Фролычу выдали ключи без всякой очереди и посоветовали поскорее врезать замки во входную дверь и завезти какую-нибудь мебель, хоть пару табуреток.
Он мне позвонил утром в субботу, еще восьми не было, и говорит:
— Выручай, старик, тут накладка получилась. Мне сегодня надо с мебелью вопрос решать, а я вызвал на квартиру мастеров с утра — замки врезать и циклевка полов. Ты можешь прямо сейчас взять такси и туда? Они к десяти появятся. В полдесятого комендант подойдет, я с ним договорился, он тебе подъезд откроет.
