Первый нехороший человек - Джулай Миранда

– Я буду хранить ее, сколько пожелаете. Наши жизни исполнены детских проказ, Шерил. Не убегайте от игр, просто замечайте их: «А, похоже, мне хочется поиграть, как девчонке. Почему? Почему мне хочется играть, как девчонке?».

Я надеялась, она не заставит меня отвечать на этот вопрос.

– Вы когда-нибудь раздумывали над возможностью родиться повторно?

– Как рождение свыше?[14]

– Перерождение. Мы с доктором Бройярдом считаем, что это, вероятно, хорошая мысль.

– С доктором Бройярдом? Вы с ним обсуждаете меня?

Она кивнула.

– А как же конфиденциальность пациента и врача?

– К другим врачам это не относится. Станет ли пульмонолог скрывать данные от невролога?

– А, ну да. – Я не отдавала себе отчет, насколько все серьезно.

– Мы дипломированы… – Она показала рукой на сертификаты на стене. – …работать вместе.

Я прищурилась на сертификаты. МАСТЕРА ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО ПЕРЕРОЖДЕНИЯ, ВТОРОЙ КАТЕГОРИИ.

– Вы действительно считаете, что это необходимо?

– Необходимо? Нет. Необходимо одно: чтобы вы употребляли достаточное для выживания количество пищи. Вы были счастливы в утробе?

– Не знаю.

– Узнаете после такого сеанса. Вспомните, как были одинокой клеткой, потом бластулой, яростно расширяющейся и сокращающейся. – Она скривилась, сжав верхнюю часть тела в мучительной судороге, а затем со стоном распрямилась. – Вспомните все перипетии. Для маленькой девочки это тяжкое бремя.

Я представила, как лежу на полу, пах Рут-Энн – у моей макушки.

– Почему для этого нужен доктор Бройярд?

– Хороший вопрос. У ребенка может быть сознание еще до оплодотворения, сознание двух отдельных животных – яйцеклетки и сперматозоида. Начнем оттуда.

– С оплодотворения?

– Это просто ритуал, символизирующий оплодотворение, разумеется. Доктор Бройярд исполнит роль сперматозоида, а я буду яйцеклеткой. Приемная… – Она указала на приемную. – …будет маткой, а вы войдете в ту дверь – родитесь.

Я посмотрела на дверь.

– Он в эти выходные здесь, с женой, в особой поездке. Может, в субботу в три?

– Ладно.

Она глянула на часы: мы выбились из графика.

– Давайте я?.. – Показала на клочки бумаги на полу.

– Спасибо. – Она проверила сообщения в телефоне, а я опустилась на колени и собрала клочки конверта. Забрала их с собой – не хотела захламлять ей мусорное ведро.

Сунув конверт обратно между книг и положив на место петельку от банки газировки, я еще раз перелистала «Растидитя. ком». Глазела на мультяшный зародыш, грызла ноготь. Сайт инструкций не давал. Если эта штука внутри Кли хоть как-то полагается на мое повествование, в его развитии возникнут серьезные пробелы. Мне привиделся ленивый, эс-эм-эсящий, жующий жвачку эмбрион, небрежно отращивающий себе жизненно важные органы.

«Эмбриогенез» прибыл назавтра: я потратилась на ускоренную доставку. Девятьсот двадцать восемь страниц не были опрятно поделены на недели, и поэтому показалось правильным начать с начала. Я подождала, пока Кли доест свою браунколь и темпе. Она уселась на диван, я откашлялась.

– «Миллионы сперматозоидов движутся по великому руслу вверх, через матку, в фаллопиевы трубы…»

Кли вскинула руку.

– Ой-ёй. По-моему, я не хочу это слушать.

– Оно уже произошло, это краткий пересказ пройденного.

– Мне надо слушать? – Она взялась за телефон и наушники.

– Музыка может внести сумятицу – ему надо слушать мой голос.

– Но у меня-то голова вон где.

Она пролистала телефон, нашла что-то с бумкающим басом и кивнула мне, чтоб я продолжала.

– «Удачливый сперматозоид, – разглагольствовала я, склонившись над ее круглым животом, – сливается с яйцеклеткой, а его ядро соединяется с ядром яйцеклетки, и получается новое ядро. При слиянии мембран и ядер гаметы становятся единой клеткой – зиготой». – Ее, зиготу, я видела совершенно отчетливо – блестящую, пухлую, наполненную электрической памятью бытия двоих, но отныне проклятую вечным одиночеством бытия одному. Печаль, которая никогда не пройдет. Глаза у Кли были закрыты, лоб в поту; совсем недавно она была двумя животными – сперматозоидом Карла и яйцеклеткой Сюзэнн. А теперь то же самое происходило в ней самой: еще одно печальное созданье собирало себя воедино, как умело.

Наутро я приветствовала начальство сострадательно: все же надеешься, что штука, созданная из тебя самого, хотя бы продолжит с тобой разговаривать. Сюзэнн и Карл уже много месяцев не слышали от Кли ни слова. Уселись от меня как можно дальше, руки сложили на стол, сама благовоспитанность. Джим ободряюще улыбался: мое первое заседание совета директоров. Сара вела запись, сидя на моем давнишнем стуле, в стороне. Меня формально поприветствовали, отставку Филлипа приняли.

– Ему нездоровится, – объяснил Джим. – Голосую отправить ему корзину с сырным ассорти. – Скорее, он стыдился показаться нам на глаза – и правильно. Шестнадцатилетка! Шестнадцатилетняя любовница! Когда Сюзэнн возразила против пенсионной премии для Кристофа и остального складского персонала, я обнаружила, что встала с места и потрясаю кулаком, как человек, которому о профсоюзах кое-что известно. Филлипово место, оказалось, чудесно подстегивает. Когда голосование завершилось в мою пользу, Сюзэнн прошептала:

– Туше́. – Она разглядывала мои волосы и одежду, словно я – кто-то другой. Я обращалась к Саре «мисс Сара», как к служанке. Сюзэнн посмеялась над этим и попросила мисс Сару принести нам еще кофе.

– Сиди, Сара, – сказал Джим. – Эти двое просто придуриваются.

Чувство товарищества опьяняло. Все эти годы я искала подругу, но Сюзэнн подруга незачем. Соперница же – вот что привлекло ее внимание. Когда совещание закончилось, мы обе отправились на служебную кухню и молча заварили себе чай. Я ждала, что она начнет разговор. Похлебывала. Она тоже. Чуть погодя я осознала, что это и есть разговор: он у нас шел. Она давала мне благословение заботиться о ее потомстве, а я смиренно принимала эту обязанность. Когда появилась Накако, Сюзэнн удалилась. Во имя чести мы будем держать дистанцию.

Рут-Энн предупредила, что оставлять машину в гараже не стоит: охранника по выходным нету. Я оставила машину на улице. Пока ехала наверх, пожилая женщина мыла лифт. Она стремительно отвиндексила дверь, когда та за мной закрылась, а затем принялась тереть кнопки, зажигая их одну за другой, но вежливо занимаясь лишь теми, что выше моего этажа.

Дверь оказалась запертой: я приехала рано. Я выключила телефон, чтобы он не зазвонил при перерождении. Села в вестибюле. Они запаздывали почти на пятнадцать минут. В этом деле явно вели себя не очень профессионально – скорее, дело это было скорее неформальным. Чуть погодя я вспомнила, что встречу мне назначили на три часа дня, а не на два, то есть я приехала на сорок минут раньше. Побродила вокруг. По выходным никто не работал; в здании было тихо. Кабинет Рут-Энн находился в конце длинного коридора, соединенного с другим длинным коридором длинным коридором. В виде буквы «Н». Полезно знать: я прежде не понимала план здания целиком. Как еще можно употребить это время с пользой? – спросила я себя. Что можно сделать из того, что вообще полезно делать? Я потрусила к двери, развернулась, пробежала туда и назад по каждому коридору – восхитительная физкультура и расстояние немаленькое. Тридцать или сорок «Н»-прогонов равнялись, может, миле, двумстам калориям. После семи «Н»-ов я уже вся была в поту и дышала натужно. Когда пробегала мимо лифта, он дзынькнул. Я ускорилась, забежала за угол – как раз когда двери распахнулись.

– Но охранник по выходным не работает, – говорила Рут-Энн. – Никогда не работал. – Я пробежала мимо двери ее кабинета и завернула за угол. Нужно было отдышаться и утереть лицо.

– Ой нет, – сказала она.

– Что?

– Ключ – на другой связке. Только что завела себе новый брелок и…

– Иисусе, Рут-Энн.

– Вернуться и привезти? – Голос у нее был до странного высокий, как у мышки на лошади.