Первый нехороший человек - Джулай Миранда

Глаза у Рут-Энн расширились.

– Почему вы ничего не сказали?

– Не знаю. Я правда не знаю. Но, может, это было важно, чтобы я сыграла роль скверного… – Я сразу поняла, что она так не считает. – …ребенка? Шпиона?

– Я просто не понимаю, как вы могли так поступить. – Она опустила лицо в ладони. – Это такое вторжение.

А ну как и это – часть инсценировки? Я слегка улыбнулась, на пробу.

– Между прочим, я считаю, что вы правильно сделали, – сказала я. – Что бросили.

Рут-Энн встала, собрала длинные волосы в хвост и сообщила мне, что наша совместная работа завершена.

– Мы вместе прошли весь путь, какой могли. Вы нарушили договор о конфиденциальности между врачом и пациентом.

– Он разве не пациента защищает?

– Это двустороннее движение, Шерил.

Я ждала, что будет дальше.

– Ну, прощайте. За сегодня я сделаю вам скидку, поскольку мы не завершили прием. Двадцать долларов.

Кажется, она говорила серьезно, и я полезла за чековой книжкой.

– У вас нет наличных?

– Вряд ли. – Я порылась в кошельке: сплошь однодолларовые.

– Сколько у вас есть?

– Шесть долларов.

– Сойдет.

Я протянула ей наличные, в том числе и обе половинки долларовой купюры, которые уже несколько лет собиралась склеить.

– Эту можете оставить себе, – сказала она.

Я выезжала из гаража и чувствовала, что она следит за моей машиной из окна на двенадцатом этаже. Какое чудо эта психотерапия. Сколько всего всколыхнуло во мне это отвержение. Пока – наш самый мощный сеанс.

Глава девятая

Всем женщинам у Кли в группе для рожениц было двадцать или тридцать с чем-то, кроме преподавательницы Нэнси, моего возраста. Когда бы Нэнси ни рассказывала, каковы были акушеры двадцать лет назад, когда она рожала своих детей, она поглядывала на меня; никак нельзя было не кивать, будто и я это помнила. Иногда я даже горестно усмехалась вместе с ней, а молодые пары почтительно улыбались мне, женщине, которая прошла через все это и теперь поддерживает свою сногсшибательную, но, увы, одинокую дочь. Нам выдали размеченные цветом методички, чтобы сверяться с ними при родах, если мы вдруг забудем, как засекать схватки или что визуализировать во время расслабления. Мы научились, как выталкивать младенца (все равно что мочиться), что пить во время родов («Перезарядку»[15] с медом) и что есть после (свою же плаценту). Кли вроде бы лихорадочно записывала все подробности, однако, если глянуть к ней в блокнот, оказывалось, что там сплошь страницы скучающих закорючек.

В последнем триместре завершили складываться опорно-двигательная и кроветворная системы, а Кли прекратила шевелиться. Она опустила свое бескрайнее тело на диван и осталась на нем, желая, чтобы всё ей приносили и уносили. Принцесса Ягодка.

– Не забывай, что говорила Нэнси на занятиях, – предостерегла я.

– Что?

– Как важно оставаться деятельной. Не сомневаюсь, родители ребенка были бы признательны, если бы ты не смотрела телевизор ежедневно каждую секунду.

– На самом деле это их любимая программа, – сказала она, делая погромче «Самые смешные домашние съемки Америки». – Так что надо приучать к ней ребенка.

– Чья любимая программа?

– Родителей ребенка. Эми и Гэри.

Она расхохоталась: показывали собаку, у которой нос застрял в консервной банке.

– Ты с ними знакома?

– Что? Нет. Они живут в Юте, что ли, или еще где-то. Нашла их на сайте.

Сайт назывался «АнкетыРодителей. ком»; какая-то женщина из «Семейных услуг Филомены» прислала ей ссылку сколько-то месяцев назад.

– Почему Эми и Гэри? – Я перелистывала страницу за страницей опрятных, страждущих пар. – Почему не Джим и Гретчин? Или не Даг и Дени́с?

– У них хорошие предпочтения.

Я заглянула в их предпочтения. Любимая еда у Эми – пицца и начос, у Гэри – кофейное мороженое. Обоим нравились собаки, восстановление классических автомобилей и «Самые смешные домашние съемки Америки». Гэри нравились студенческие футбол и баскетбол. Любимая праздничная традиция Эми – делать домики из имбирного печенья.

– Какое предпочтение у тебя самое предпочтительное?

Она поглядела из-за моего плеча.

– Там было что-то про уток? Прокрути вниз. – Она прищурилась на экран. – Может, это у кого-то другого. Имбирные домики – мне нравится.

– Таков был решающий фактор?

– Нет. Но ты глянь на их амбар. – Она ткнула в заглавную картинку.

– Это общее фото – оно тут на каждой странице.

– Нет, это их амбар. – Она попыталась тыкнуть мышкой в амбар. – Да не важно, они уже утверждены.

– Ты им написала по электронной почте?

– Кэрри написала, из «СУФ». Мне с ними даже встречаться не надо.

Она и впрямь все сделала. Анкеты уже заполнены.

– Ты ездила в контору, подписывала бумаги?

– Кэрри мне прислала в почту. Я все сделала онлайн.

Улитка ползла по книжной полке вверх. Я положила ее в Риково ведро.

– Ты вписала отца?

– Я сказала, что не знаю. Нет такого закона, чтоб я обязательно сказала.

Я еще раз посмотрела на страницу Эми и Гэри. На вид милые – кроме Гэри. Гэри выглядел так, будто носил солнечные очки – даже когда их на нем не было. Морда кирпичом. Залезла по ссылке «Наши письма вам». «Мы осознаем, насколько это невероятно трудное для вас время. Ваши любовь и сострадание к ребенку безмерны». Я глянула на Кли.

– Ты бы сказала, что сейчас у тебя невероятно трудное время?

Она оглядела комнату – проверила, действительно ли.

– Кажется, у меня порядок. – Несколько раз кивнула. – Ага, все у меня хорошо.

Я нахмурилась от гордости.

– Это всё гормоны.

Тут у меня все получалось. Я была хорошей матерью. Я хотела рассказать Рут-Энн – какая мука, что она не знает. Но, может, знает. Может, я каким-то образом все еще под ее присмотром. Я заправила волосы за уши и улыбнулась компьютеру.

– Сходи на «РастиДитя. ком», – сказала Кли.

Я пролистала «Эмбриогенез».

– Надо пройти опорно-двигательный аппарат. Такое пропускать нельзя.

Но срок у нее истекал через три недели. Ее тело, скорее всего, сможет довершить дело и без подсказок. Я зашла на «РастиДитя. ком».

– «Разговаривать, петь или мурлыкать мелодию вашему ребенку – увлекательный способ укрепить связь между вами еще во время беременности. Распевайтесь-ка – и даешь Бродвей!»

– А если я не хочу укреплять связи с ребенком? – сказала она, пялясь в телевизор.

Я немножко помурлыкала мелодию, прочищая горло.

– Ничего, если я попробую?

Она сменила канал пультом и задрала футболку.

Огромный. От пупка вниз тянулась тревожная темная полоса. Я поднесла губы как можно ближе – чтобы чувствовать это пышущее тепло, и Кли слегка отшатнулась.

Я напевала высоко и напевала низко. Я напевала долгие, протяжные ноты, как мудрец из дальней страны, знавший что-то древнее. Чуть погодя мой глубокий тембр словно расщепился и спелся сам с собой, и я на миг подумала, что у меня получается это чудесное горловое пение, как у людей из Тувы.

Она смотрела в телевизор, но губы сжала и вроде бы пыталась попадать мне в тон. И боялась – это внезапно стало очевидно. Ей был двадцать один, и она в любой грядущий день могла родить, в этом доме, возможно – на этом диване. Я пыталась напевать обнадеживающе. Все будет хорошо, напевала я, не о чем тревожиться. Живот Кли толкнулся мне в губы – пинок: мы запели громче в изумленный унисон. Я задумалась, не возникнет ли неловкости в том, как это завершить, но пение попросту сделалось тише, словно уходя само собою, как поезд.

На занятии для рожениц мы узнали, что лицо у Кли, когда придет время, распухнет. Или же она может взяться за мытье стен – от свирепого инстинкта гнездования. Вот это мне было трудно вообразить – откуда ей знать, где я храню тряпки?

Она проснулась на рассвете, уверенная что где-то в доме напи́сала кошка.