Первый нехороший человек - Джулай Миранда

– Когда ты вернешься, сеанс уже закончится.

– Можешь поработать с ней сам, пока я не вернусь.

– В коридоре? Позвони ей и отмени встречу.

Мой номер у себя в телефоне она чуть погодя нашла.

– Прямиком на автоответчик. Возможно, ставит машину. Не сомневаюсь, она появится через минуту-другую.

Я так пыхтела, что едва могла совладать с дыханием, нос свистел. Надо было отбежать подальше, но двигаться показалось слишком рискованно.

Доктор Бройярд вздохнул.

– Это никогда не складывается, – сказал он. Казалось, он разворачивает конфетку. Во рту у него зацокало. – То одно, то другое.

– Перерождение?

– Да просто… все, что ты придумываешь, лишь бы повидаться со мной, когда я в семье.

Рут-Энн молчала. Никто ничего не произносил, долго; он принялся грызть конфету.

– Она вообще едет? Или такой у тебя план – что мы будем стоять в коридоре вместе и… что? Поебемся? Ты этого хочешь? Или хочешь мне отсосать просто? Подолбиться мне в ногу, как собака?

Невнятный высокий звук словно исходил от вентилей, а затем вылился в мокрые, судорожные вздохи. Рут-Энн плакала.

– Она едет, честное слово. Это настоящий сеанс. Правда.

Он сердито хрустел конфетой.

Я убрала волосы за уши и пригладила брови – неловко будет всем, но он по крайней мере узнает, что она не врушка. Я глубоко вдохнула и смело шагнула из-за угла.

– Ты… – Она так ожесточенно плакала, что едва могла говорить. – Ты это сказал, потому что хочешь, чтобы я… – последняя часть выскочила визгливым чириканьем, – …тебе отсосала?

Мои шаги назад были тихи и стремительны. Меня никто не заметил.

– Нет, Рут-Энн. Я так сказал не поэтому. – Я слышала ее попытку лукаво улыбнуться сквозь забитый нос и потекшую тушь.

В самом начале он ей даже не нравился. Ей видны были его высокомерие и склонность не обращать внимания на то, что ему неудобно. Когда она указала ему на эти недостатки, доктор растерялся, оторопел. Из-за этого он пожелал совершить с ней половой акт – чтобы поставить ее на место. Но он женат, и оно того не стоило. Она для него не воплощение физического идеала – слегка старовата, несколько мужиковата в плечах, лошадина в скулах. Она это понимала, это было ясно, как если бы он сказал: «Вы слегка староваты, несколько мужиковаты в плечах, лошадины в скулах». Оскорбление подпитало ее интерес – а еще его женатость. Ничто не вдохновляло ее сильнее, чем мысль о женоватой миссис Бройярд, одержимой готовкой обедов и консистенцией стула у их детей. Наконец она его расколола. Однажды вечером после занятий перерождением он заплакал в свой бокал и признался, что у них с женой скверные времена. В тот вечер она предложила договор; описала его как разновидность психотерапии. Он сказал, что доверяет ей, и на первые несколько месяцев это доверие стало основой их парной динамики. Она сделалась его новой секретаршей, но выходило так, будто он работает на нее. Она направляла его действия во всем, что он с нею делал. Было мило, и он даже немножко ее полюбил. Ее все удовлетворяло, ей было спокойно. Постепенно он набрался уверенности, игра накалилась. Для него получалась бодрящая аэробика: в самые изощренные мгновения он восхищался ее спортивным сложением и шириной ее плеч. Женщина помельче уставала бы раньше, но в этой имелась звериная выносливость.

Однако постепенно ей захотелось больше, чем он делал, и это поставило ее ниже его. Нельзя сбить с ног женщину, которая и так уже ничком. Их половые акты продолжались еще сколько-то, ритуально, но вскоре свелись к хлопкам по заду, походя. Наконец, не осталось ничего, уже много лет.

– Куда ты? – Она шмыгнула носом.

Он шел прямиком на меня. Рука потянулась за угол: он использовал угол в коридоре, чтобы потянуть плечо, и ладонь его оказалась всего в нескольких дюймах от моего лба. Я осадила ее взглядом, и она убралась. Он простонал и вернулся к Рут-Энн.

– Давай я буду платить тебе нормальную ставку. Моя секретарша в Амстердаме получает втрое больше.

– Это настоящая секретарша.

– Ты настоящая секретарша.

Как получивший по лицу человек, она не отозвалась.

– Чем ты отличаешься от настоящей секретарши? Скажи мне. Годы уже прошли, Рут-Энн. Годы.

Договор, – подумала я. – Сошлись на условия договора.

Она молчала.

– Не хочешь нормальную зарплату, я найму секретаршу, которая захочет.

Рут-Энн откашлялась.

– Хорошо. Найми другую секретаршу. – Теперь голос у нее был ее, спокойный и разумный.

– Найму. Спасибо. Думаю, так будет лучше для нас обоих, – сказал он. – Пошли?

– Иди. Я еще подожду.

Доктор Бройярд устало рассмеялся. Он все еще не верил, что я приеду.

– Уверена?

Уверена она не была вовсе, совершенно ясно. Она давала ему последнюю возможность выбрать ее, остаться, остаться навсегда, почтить ее сложности натуры и жить с ней в новом мире любви и сексуальности.

– Да, уверена. – Я слышала, какую улыбку она применила. Последняя возможность, говорила улыбка. Самая последняя возможность.

– Что ж, судя по всему, до нашего с Хелге отъезда мы не увидимся. Давай созвонимся, когда я вернусь в Амстердам, ладно?

Может, она кивнула. Он пошел к лифту. Нажал на кнопку, и мы обе, я и мой психотерапевт, слушали и ждали завершения этой части – части, в которой он уже ушел, но пока еще с нами. Мы слушали, как лифт устремляется вверх, двери открываются, закрываются, а затем – долгий спуск, он делается все тише и тише, но, кажется, никак не закончится. Она соскользнула на пол, рыдая. Что-то в здании отключилось, то ли отопление, то ли охлаждение; стало еще тише. Я попыталась не слушать, как она давится мокрыми всхлипами. Чуть погодя она высморкалась, сильно и громко, забрала сумочку и ушла.

Чудесное ощущение – вернуться в теплую машину и поехать домой, к Кли. Я включила телефон – там было одно сообщение.

– «Привет, Шерил, это Рут-Энн, сейчас три сорок, суббота. Вы пропустили свое занятие перерождением в три часа дня. Поскольку вы не отменили сеанс за сутки, вам придется заплатить целиком. Пожалуйста, выпишите чек на мое имя. Увидимся как обычно, во вторник. Будьте здоровы».

Никуда не денешься. Я перезвонила и назначила срочный прием. Придется сказать ей, что́ я наделала, и признать, что у меня разлад в представлениях о ней. Теперь она казалась мне жалкой и несуразной. Одержимой.

«Хорошо, хорошо, – возможно, скажет она. – Продолжайте».

Выяснится, что это был ключ – свидетельствовать разговору первородной матери с первородным отцом.

«Но я подслушивала!» – воскликну я.

«Весь фокус как раз в том, чтобы вы сыграли роль шпиона, скверного ребенка», – скажет она взбудораженно: впервые в ее двадцатилетней практике пациент сдвинул поле – это психиатрическое понятие, сдвиг поля. Он означает, что все можно обнажить как оно есть на самом деле, на все вопросы даны ответы, полная ясность и для врача, и для пациента, и все это ведет к подлинной дружбе, венчающейся полным возвратом всех платежей от терапевта к пациенту, единой кругленькой суммой. Доктор Бройярд выйдет в маске – грубом изображении его же лица – и будет явлено, что вся эта сцена в коридоре была фарсом. Это и было перерождение.

«Вы наблюдали обратное зачатие и пережили его. Очень сильно получилось».

«Но откуда вы знали, что я приеду заранее?» – спрошу я недоверчиво, чуть ли не с подозрением.

«Посмотрите на часы», – скажет доктор Бройярд. Мои часы отстали на час. Доктор Бройярд снимет маску и явит очень похожее лицо, а затем Рут-Энн прикинется, что и ее лицо было маской, а поскольку кожа у нее чуточку обвисшая, на мгновение покажется, что она действительно способна ее с себя стащить. Но, к счастью, не способна. Мы все посмеемся, а потом посмеемся от того, как это хорошо – посмеяться. Массаж легких, скажет кто-нибудь из нас.

Теперь я чувствовала, что мне и не надо на срочный прием, но все равно поехала. Было любопытно – словно я действительно получу назад все свои деньги, единой кругленькой суммой; маловероятно, однако, если я и впрямь сдвинула поле, – тогда, кажется, получилось бы справедливо. Если сдвиг поля – всамделишная штука, а она, вспомнила я, сидя на кожаном диване, таковой не была. Я рассказала, что приехала заранее и слушала весь их разговор.