Грэм Джойс - Реквием
Когда на нее упал свет, Тома пробрала дрожь.
Это была не Шерон. Вместо нее на кровати распростерлась обнаженная Магдалина. Ее покрытая татуировками кожа была темной, морщинистой, похожей на кожуру высохшего инжира. Длинные седые волосы ниспадали вдоль увядших грудей. На ее руках, ногах В животе были вытатуированы какие-то непонятные знаки, ярко выступавшие на фоне кожи цвета песка. Глаза ее были абсолютно белыми, слепыми. Она протянула руку, силясь притронуться к нему.
Его словно ветром выдуло из постели, и он с размаху стукнулся спиной в стену.
— Что случилось? — воскликнула Шерон. — Что случилось? — Тома трясло, и он не мог унять дрожь. Наконец ей удалось успокоить его. — Это я, Том, — сказала она. — Это я.
Призрак исчез. Шерон стояла рядом с ним, уже одетая. В руках она держала пакет с покупками. Глаза Тома бегали по комнате в поисках следов старухи. Он тоже был одет.
— Когда ты вернулась? — спросил он.
— Только что вошла, — ответила она. — А тут ты вопишь благим матом.
Она дружески обняла Тома, и он не сопротивлялся, но не мог ей ничего объяснить. В комнате все еще стоял знакомый тяжелый пряный запах.
34
После ухода Тома Ахмед в течение нескольких часов испытывал странное беспокойство. Он рассказал ему о своих скитаниях в пустыне, потому что у него возникала настоятельная потребность в этом — примерно в то время, когда исполнялась годовщина смерти Мехмета и его рокового брака с джиннией, как он называл ее. Но его исповедь преследовала не только личные цели. Он остро ощущал страдание Тома и сочувствовал ему. Он видел джиннию у Тома на спине, присосавшуюся, как вампир. Шерон, конечно, высокомерно сказала бы, что это нечто совсем иное, но Ахмед-то ясно видел, что это такое на самом деле. Он поведал Тому свою историю для того, чтобы англичанин понял, что он не одинок в своих страданиях.
Неожиданно ему в голову пришла мысль: а что, если джиннии преследовали только мужчин, а джинны — исключительно женщин?
Ахмед помотал головой, чтобы избавиться от этой идеи, и с силой раздавил окурок в пепельнице. Подойдя к столу, он убрал палестинский головной платок, закрывавший свиток. Он достал листок с начатыми записями, который в негодовании отбросил, увидев, что рукопись начинается с родословной. Пропустив три внешних витка спирали, он начал переводить с произвольно выбранного места, продвигаясь против часовой стрелки к центру.
Он переводил методично и чисто механически, переписывая текст по-английски в блокнот и почти не вдаваясь в смысл фраз. Ахмед обладал достаточным пиитом, чтобы понимать, что осознанно вставлять гласные в текст на иврите, не содержавшем гласных, можно лишь после того, как поймешь, каким образом надо интерпретировать текст. И наоборот, интерпретация зависела от того, как расставлены гласные. Поэтому эти рукописи потенциально могли сбить читателя с толку почище целой банды джиннов, и Ахмед разработал технику перевода, при которой мысленно отстранялся от значения переводимых им слов. Все непонятные и двусмысленные места он брал в скобки, чтобы разобраться С ними позднее. И, лишь записав несколько строк, он начинал строить из слов осмысленные фразы.
«(Как) моль вылетает (из) одежды, так и порок исходит от женщин. Так записано. И если в кровях (? да) женщина пройдет между двумя мужчинами, один (из них) умрет. В 2000 локтях от (каждого) храма должен (стоять) дом, в котором молились бы нечистые, ибо нечистые — (это те,) у кого язвы и струпья, слепые, (те, кто) недавно вступал в половые сношения, а также женщины, у которых течет кровь. Так все (это) записано».
Женоненавистничество, которым был проникнут текст, нисколько не удивило Ахмеда. Подобные чувства были характерны для тех двух манускриптов, с которыми он имел дело ранее, да и для Ветхого Завета гоже. Две тысячи локтей, прикинул он, составят расстояние, которое можно пройти быстрее чем за полчаса, и это также соответствовало принятым в этих рукописях указаниям. Но следующий кусок порядком озадачил его.
«Праведный Учитель (говорит), что все эти высказывания неверные и исходят от людей (лживых) и низменных. Это (подлые) фарисеи и письмена, они лживы и ненавидят женщин. (Они) ненавидят (боятся) крови, проливаемой на землю (при) лунном свете для плодородия. Виноградная лоза погибает. Ткань выцветает. Белье чернеет (обгорает). Металл ржавеет. Пчелы покидают (свои) ульи. Она очищает поля от (вредителей). Усмиряет бурю на море. Излечивает (нарывы? и что-то еще). (Полезна) бесплодным женщинам».
«Неужели кровь может все это?» — подумал Ахмед и потянулся за сигаретой.
«(Эти) (фарисеи) презирают священную веру (поклонения) луне и женщин-жриц. Плюют на них и выдают их за шлюх — тех, из Ханаана, из Храма Семи Колонн,[24] где Праведный Учитель нашел меня в споре со Лжецами. Он взял меня из Храма Фонтана Крови и служения Иштар, это спасло меня от (их) камней».
«Кто это пишет? — спросил себя Ахмед. — Кто рассказчик?» Он перечитал все записанное им и стал переводить дальше.
«Что же до громких заявлений, которые делает (делал) не Праведный Учитель, а Лживый учитель, Распространитель лжи, их записали, (как будто) они истинные. Якобы он (Лжец) исцеляет больных, воскрешает умерших, но от имени Праведного. И он говорит (сказал) ему, ты ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЛЖЕЦ, Распространитель лжи, лживый язык и враг. Тогда (его) брат посмотрел на Восток, и я тоже. В то время он (Лжец) посмотрел на Запад. За это он убил его (организовал его убийство — возможно, это вопрос) и (выполнил) предсказание Страдающего Слуги».
Перевод этих трех фрагментов занял у Ахмеда три часа без передышки. Теперь он перечитал переведенное и инстинктивно потянулся за одной из скрученных заранее тонких сигарет. Он уже взял сигарету в рот, но передумал и, отложив ее, решил перевести еще несколько строк.
«Старый/прежний Праведный Учитель (сделал) предсказание в средний день (предположительно, Солнечного) года, что Сыны света ополчатся на Сынов тьмы (и) прогонят врага из страны. Не исполнилось. Огонь (не) обрушился с небес. За (преступное) ложное предсказание он (был?) казнен. Среди людей смятение. Он (новый) Праведный Учитель, пришел и (высмеял) фарисеев и Лжеца, который ненавидел женщин. Затем он разгневал их этой (моей?) свадьбой из-за ханаанских свадебных обрядов. Когда (этим) он спас эту рукопись, это больше (всего остального) озлобило фарисеев».
Ахмед просмотрел свои записи. «Спас эту рукопись»? Он стал подозревать, что установить личность автора ему удастся лишь после того, как он вернется к самому началу, к внешним виткам спирали, где была записана генеалогия, длинный перечень имен. Возможно, там он найдет имя рассказчика. И другие вопросы крутились у него в голове. Кто такой этот Лжец? И кто Праведный Учитель? Но для того, чтобы это установить, он должен понять, кто на самом деле был автором этих записей.
Это была скучная и утомительная задача, поскольку встречающиеся имена были ему незнакомы. Он выпил длинную линию хананеев, которая, к его негодованию, закончилась на именах отца и матери автора и на сообщении об их браке. Стало ясно, однако, что автор женского пола, потому что мужская линия продолжалась и дальше. Род жениха был назван «блестящим», или «сверкающим», а дедом жениха оказался Иаков-Илия,[25] равнин из секты ессеев.
— Что-что? — воскликнул Ахмед, схватив свиток обеими руками. — Что-что?
35
Виа Долороза не может быть Крестным путем Иисуса, потому что в его время дорога проходила через город в другом месте. Понтий Пилат не мог произнести — «Се Человек!»[26] — стоя под аркой, потому что она еще не была построена. Евангелия утверждают, что Голгофа находится за пределами города. Сейчас она находится практически в центре его, но расположение первых городских стен достоверно не установлено. Существует даже довольно убедительная теория, согласно которой Христос был распят в Кумране, называвшемся в то время Новым Иерусалимом. Том с сожалением подумал о толпах греческих вдов, рыдающих в ничего не значащих местах.
Тому захотелось съездить к так называемой Садовой Гробнице, выдвигавшейся в качестве другого возможного места распятия Христа.
После того как Шерон застала его у себя дома почти в истерике, она вознамерилась взяться за него всерьез. Том сопротивлялся, не хотел ничего говорить, словно она была для него посторонним человеком, сующим нос не в свое дело. Шерон рассердилась. Она хотела знать не только все, что происходило с ним в Иерусалиме, но и то, что было в Англии. Ее расспросы стали более настойчивыми и приводили его в замешательство. Он увертывался от них — совсем как ее пациенты в реабилитационном центре, говорила она, а у нее нет времени играть с ним в эти игры.
Произошла довольно серьезная ссора, которая встревожила его — они ведь только-только восстановили давние близкие отношения. Шерон пыталась вытрясти из него правду — в буквальном смысле взяв его за плечи:
