Ольга Карпович - Семейная тайна
– С какой стати? – Воронцов услышал голос законной супруги, звеневший горделивым возмущением. – Этот дом, если вы забыли, построил мой отец. И то, что мы оформили собственность на меня, абсолютно естественно.
– Неужели? – снова вступила Александра. – То есть это не на папины деньги здесь все перестраивалось? И не у папы на иждивении ты все эти годы жила? Ловко как вышло, что ты ему вроде как ничего и не должна.
– Я… – голос Лидии оскорбленно подрагивал. – Я всю свою жизнь положила на вас. И на вашего отца! Я отказалась от своей специальности, от своего призвания, чтобы заботиться о вас! Чтобы быть образцовой женой и матерью. Да где бы сейчас был ваш отец, если бы не я! Если бы я не поддерживала его, не мирилась с его характером, не гасила эти постоянные вспышки ярости. Не выслушивала, не поддерживала… Вы все с ним жили, неужели вы не знаете, каким тяжелым человеком он был? Да, конечно, знаете, вы же все, в конце концов, отсюда сбежали. А я осталась! И теперь ты еще смеешь меня попрекать! Утверждать, что я – какая-то нахлебница, бездельница. Да я на Алексея и на вас троих работала, как каторжная, чтобы воспитать из вас настоящих людей!
– Надо признать, этот твой проект не слишком удался, – устало вздохнула Александра. – Вряд ли настоящие люди стали бы грызть друг другу глотки из-за наследства еще не умершего отца.
– О, Сашенька включила благородство, – тут же вступил Макс. – Слушай, ну, если тебе все это так противно, если ты хочешь быть настоящим человеком – давай, просто подпиши отказ от наследства и избавься от всех контактов с нами, ненастоящими!
– А если ты так жаждешь прибрать к рукам дом, почему бы тебе просто не пойти и не убить отца, не дожидаясь у моря погоды? – жестко оборвала его Саша.
В этот момент вдруг что-то грохнуло, зазвенело, и Лидия ахнула:
– Ника! Твои оборванцы выбили стекло на веранде!
Послышался топот ног, голоса стали удаляться, и вскоре все стихло.
Алексей Михайлович старался дышать глубоко и ровно.
Плескавшийся в груди гнев душил его, хотелось вскочить на ноги, ворваться к не ожидающим его появления членам семьи, грохнуть кулаком по столу:
– Похоронили меня, засранцы? Врете! Я еще жив!
Но тело все еще не слушалось, удалось лишь приподнять веки и чуть пошевелить пальцами правой руки. Обездвиженный, он буквально задыхался от ярости. Неудивительно, что его внучка тут плакала, а потом сбежала от своей гребаной семейки через окно. Это же надо такое! Выродки! И жена Лидия, заботливая супруга, в первую очередь торопится отхватить кусок пожирнее!
Нет, пожалуй, он не станет сейчас себя выдавать. Не нужно этим уродам знать, что он пришел в себя. Пусть еще повыкаблучиваются друг перед другом, думая, что отцу пришел конец. А он послушает, посмотрит на них. Пусть уж все маски слетят разом, чтобы он хоть представлял, с кем имеет дело…
Вечером придет Андрей. Этот, конечно, сразу все поймет, но Воронцов постарается с ним договориться, убедит пока не выдавать его. Все равно лживые слезы и выражения заботы его потомков ничем ему не помогут. Так пусть пока остаются в неведении и продолжают драться из-за дома, который им не доста-нется.
Ну, Лидия! Ну, стерва!
«Этот дом построил мой отец, справедливо, чтобы он принадлежал мне!..»
А сколько он вложил в эту развалюху тогда, сколько вбухал денег и сил, чтобы проложить новые трубы, провести отопление – практически перестроил весь дом. А сколько лет вся эта кодла жила на то, что он зарабатывал. Лидия за всю жизнь копейки не заработала, Сашу учиться в Америку отправил, про Макса и Нику и говорить нечего – эти и до сих пор у него на горбу сидят! И все, понимаешь, право голоса имеют – отец плохой, жестокий, вспыльчивый, тяжелый в общении. Пусть поскорее подохнет, чтоб нам с ним больше не мучиться, и дом нам оставит…
Ладно, ладно. Он еще послушает, до чего они договорятся.
Вот только бы Андрея убедить…
Но вечером Новиков не пришел. Вместо него явилась медсестра из санатория, старательная и безмозглая. Провела все необходимые процедуры и, разумеется, ничего не заметила.
Потом наступила ночь.
Его домочадцы еще о чем-то поговорили в столовой, на этот раз – без ругани: видимо, выложились по полной за обедом, а потом разошлись по своим комнатам.
В доме стало тихо.
Воронцов лежал на кровати, ощущая, как постепенно возвращается жизнь в его ослабевшее тело. Вот он уже мог немного приподнять руку, пошевелить пальцами ног. Значит, скорее всего, подвижность вернется, его не парализовало. Постепенно, понемногу…
Ничего, он еще поработает. Узнать бы только, как там дела в санатории. Закрывают его все-таки или нет?
Ярость, душившая его днем, улеглась. Вместо нее пришло какое-то опустошение, мучительная тоска. Для него, человека прямого, привыкшего действовать быстро и решительно, говорить, что думает, она была особенно невыносима. Наорать, разнести в пух и прах, дать разгон зарвавшимся потомкам – это было легко. А вот так, когда вместо этого приходилось лежать неподвижно, переживая открытие глубоко в себе, было тяжело.
Почему так вышло, почему они стали такими?
Он всегда старался жить честно, по совести. И детей так воспитывал. Учил их, что нужно упорно трудиться, выполнять свой долг, не зариться на чужое, уметь довольствоваться малым. Что черствый кусок хлеба, честно заработанный собственными руками, вкуснее и полезнее, чем кремовый торт, доставшийся ни за что…
Он любил своих детей.
Правда же, любил?
Конечно, у него не всегда хватало времени уделять им внимание, вникать в их повседневные проблемы. Но, по крайней мере, ни одного из них он ни разу не бросил без помощи. Всегда старался воспитывать, хотя бы собственным примером.
Где он ошибся? В какой момент все пошло не так?
Внучка сказала: «Ты прямой и честный, дедушка!»
Прямой и честный…
И он тогда подумал, что это правда. Ни разу в жизни он никого не обманул, ни разу не поступил против совести.
Не сподличал…
Ой ли? Так-таки ни разу?
Воронцов шумно втянул носом воздух. Почему-то казалось очень важным сейчас докопаться до истины. Как будто, если он поймет, где в стройном пути его жизни закралась ошибка, все еще можно будет исправить.
Он всегда хорошо учился в школе, был трудолюбивым и целеустремленным. Никогда не хулиганил – как, например, Максим, из-за которого ему приходилось чуть не каждую неделю таскаться к директору. Доведись отцу Воронцова хоть раз сходить к директору из-за жалоб на сына, он бы так отходил своего Алешку ремнем, что тот неделю бы потом с кровати не встал…
Вот где, может быть, ошибка? Пороть их надо было как сидоровых коз?
А он, старый дурак, пальцем ни разу своих деточек не тронул…
Учился он всегда хорошо. А в восьмом классе им организовали поездку в Москву. Боже ты мой, как ему, мальчишке из провинциального пыльного и скучного города, где до сих пор в переулке, среди приземистых домов, можно было наткнуться на снулую неопрятную свинью, лениво дожевывающую киноафишу у забора, понравился этот город. Он буквально влюбился в него – высокие дома, светлые улицы, парки, бульвары, скверы, высотки, мосты!
И сразу пришло осознание: именно здесь он и должен жить, только здесь, и нигде больше.
Алеша Воронцов не был глупым мечтателем и фантазером. К цели нужно было стремиться, а не тратить время на пустые мечтания. И он стал стремиться – бросил все силы, чтобы за два года подготовиться к поступлению в Московский медицинский институт.
И поступил.
Сдал вступительные экзамены почти на «отлично», получил комнату в общежитии.
Жизнь представлялась ему тогда каким-то чудом…
Неужели это и в самом деле он, Алешка Воронцов, провинциал и лапоть, живет теперь в этом чудном городе, шляется по бульварам, пробивается локтями в суетливой московской толчее?!
Да не может такого быть!
Потом было многое – зубрежка до ломоты в висках, бесконечные лабораторные работы, вечный недосып, круглосуточно подводящий живот голод, заглушить который бутылкой кефира было довольно сложно…
Но все это как-то не замечалось, потому что было главное – молодость, увлеченность своим делом, Москва, друзья. Генка Баженов, Мишка Штерн и, конечно, Галка Каляева.
Галка, Галочка, Галчонок…
Ее имя удивительно шло ей – остренький носик, круглые, всегда будто чуть удивленные глаза, короткая челочка, вечно топорщившаяся надо лбом: она и в самом деле походила на встрепанного птенца. Но только внешне, по силе характера Галка могла дать сто очков вперед любому мужику! На первом их практикуме в морге, когда дочку декана Лидку Гладышеву попросту вынесли без чувств, а многие парни согнулись пополам и понеслись в уборную, Галка зеленела, утирала платком испарину на висках, но держалась твердо, даже голос не дрожал.
