Вениамин Чернов - Упреждающий удар
- Трубите бой!
Заревели зазывно-грозно боевые берестяные трубы, - чудился в могучем реве призыв самой Родины с ее многочисленными городами, селами и деревнями, раскинувшимися на бескрайних просторах Великой Руси, - звали на смертный бой с самым лютым, ненавистным врагом на свете - татарином.
Откликнулись, как лоси-бойцы в осеннем лесу, трубы на других ушкуях, каждая ревела по-особому, но все они пели один и тот же мотив могучей боевой песни русичей... Передовая сотня Афанасия Веригина приблизилась к дощатым суденышкам и лодкам татар. Он вывел большой ушкуй вперед. За ними пристроились: самый сильный отряд - из вятчан, московичей и трех сотен устюжан - во главе с Андреем Воронцовым; две сотни на девяти средних ушкуях вел ватаман Юрий Волковцев.
Замыкали: запасная сотня во главе с воеводой и сторожевая сотня на малых ушкуях - для охраны судов...
Сотенный Афанасий Веригин перекрестился:
- С богом!.. - и подал знак: "Стреляй!" Молодые вои (ударная сотня состояла из самых сильных, в большинстве молодых) - многие без бород - лишь курчавился на лицах золотистый пушок, - радостные, возбужденно-злые, повели прицельный бой из самострелов, луков, выбивая ордынских факельщиков и лучников с дымящими зажигательными стрелами... От самострельных стрел не было спасения - пробивали татарские щиты, кожаные пластины на груди, рвали древнюю кольчугу...
Ханские вои не сдержали натиск - частично были перебиты, потоплены, другие смешаны и рассеяны.
Огромные, по сравнению с перевернутыми, крутящимися пустыми лодками, ушкуи с пляшущими на палубах (затаптывали зажигательные стрелы) и беспрестанно стреляющими русскими устремились на Пристань.
Юрий Волковцев отвернул налево - вошел в устье Старицы.
...Попрыгали-попадали на землю, - кое-кто в дымящихся кафтанах, - ушкуйники ударной сотни ринулись на ордынцев, смешали их ряды; как ураган, грохоча и все сметая, прошли небольшую полосу суши-пристани, - поднимая тучи брызг, кинулись в ров вслед за покиданными туда татарами... И поднялся до неба, заполнил всю вселенную гром боя: треск копий, грохот железа, визг и крики дерущихся... Кипела вода, выплеснутая множеством тел, омыла стены-заборы, запертые ворота...
...Последний ушкуй с Федотом из Афанасьевой сотни, вместе с догнавшими воями боярина Андрея Воронцова, причалил чуть в стороне от загоревшегося пустого судна.
Федот вслед за десятником Егором Михайловым (неродным сыном воеводы) сбежал по сходням, пробежал - в два-три прыжка - по скользкой глинистой земле и, споткнувшись об убитого татарина, упал в бурлящую, темно-рыжую - при свете горящего корабля - воду. Тут же вскочил, опорожнил от ровной тухлой воды ноздри, снова рванулся вперед - по самую грудь вошел в воду, буравя и пеня ее, - вокруг крик-визг, оглушающий шум; кипела вода от стрел.
...Достигли забора. В одноголосье, затем в несколько голосов, все заглушив, как морской прибой, ударил клич штурмующих.
Федот тоже, заревев эту дедовскую грозную песню-клич, в несколько взмахов переплыл глубокое место, обогнал воя с бочонком смолы - с привязанным за шею огнивом. "Сарай в огне, а он с огнивом туда!" - удивился и возмутился бестолковости воя Федот, но в следующую секунду и сам забылся: перегнал своего десятного ватамана, выскочил из воды, ухватившись за мокрый слизкий верхний край глинобитной стены-забора, подтянулся и спрыгнул по ту сторону...
Вслед за охранной десяткой, со знаменем, Константин Юрьев прошагал-пробежал по перекинутому через ров качающемуся настилу, вошел в низкие сбитые русскими ворота: "Вот он - Сарай!.. Отец!.. Столица Золотой Орды!.."
Запасная сотня втиснулась в узкие, огражденные стенами приземистых глинобитных домов, улицы Сарай-Берке - засыпанные щебнем, заваленные трупами, ранеными (воями, жителями, рабами). С треском, жарко горели камышовые, из шкур крыши домов; дым - потемнело небо...
Хрустнув щебнем, остановился воевода. Оглядел полуразрушенную мазанку - крыша уже сгорела. "Уф!" - снял личину, изображающую морду медведя, подал ближнему вою.
- Подержи, - весь в золоте: на голове золоченый шлем; вышитый золотом парчовый кафтан - под ним броня - тоже великокняжеский подарок; в опущенной руке оголенный меч - дар вятчан, выкованный Устином... И сам сиял: глаза выплескивали море синего огня. Гордая, радостная улыбка - еще бы! - он в Сарае. Но тут же погасла улыбка: "Что ж это я... Чай, не на пир пришел!.."
По опыту знал: самое страшное для полководца - потерять управление войском, не видеть, не слышать ход битвы; а тут еще не получилось внезапности - татары все-таки не застались врасплох... неизвестно, как сложится сражение?! Нужно не только разгромить, но и, взяв в плен ханскую семью, выйти из Сарая, оторваться от преследования, вернуться на Вятку!..
- Мне нужно на глядень59 взойти! - обратился к вою-скоровестнику: - Найдите высокий целый мазанный дом, с которого бы я мог пасти войско...
Константин Юрьев тряхнул головой:
- Скоро там?! - кинул нетерпеливый взгляд вдоль узкой улицы. Один из раненых приподнял окровавленную русую голову...
Встал, закачался - длинный, рваная одежда чуть прикрывала наготу; в руке татарский меч, - разрубленное справа надбровье отвисло на пол-лица. У воеводы кольнуло в груди: "Это ж наш - русский полонянин!.." Константин Юрьев, ступая по наваленным трупам, подошел, заглянул в его мокрый от слез голубой глаз. Бородатое, измученное, обезображенное лицо улыбалось, протягивало навстречу руки.
- Братушки!.. Родненькие!.. Отобрали нас... Хотели заставить против воевать - не вышло... - продолжая счастливо улыбаться, тянул руку и падал - умирал...
Федот не ожидал, что так быстро, с ходу захватят полгорода.
С ревом, громом хлынули в улицы Сарая: разваливались стены домов, рушились горящие крыши-потолки...
Он врывался вместе с остальными, преследуя татар, в мазанки-дома, крутил мечом, бил ногами все, что сопротивлялось, мешало идти вперед.
Рука затяжелела, но он махал мечом - уж затупился он - не рубил, мял, как жесть, татарские шеломы, рвал шапки...
Федот все вертел и вертел направо и налево мечом, ближних добивал ножом (он где-то обломил копье), шел вперед, не давая ордынцам опомниться, прийти в себя, организовать дружную оборону...
Рубя, тыкая озверевших и полуобезумевших от горя и злости татар, пробились до следующего квартала, - до больших изукрашенных желтых юрт...
Уже полегли до единого - откуда взялись, не видел - огромные русские мужи-полоняне, без доспехов, вооруженные копьями и мечами; - если бы не они! - они бросались в самую гущу схватки - разметывали татар, сами гибли, помогая вятчанам.
Чаще стали попадаться женщины-татарки, дети, древние белоклинобородые бабаи60 и женщины-служанки. Все они, позабыв, кто есть кто, в ужасе, пронзительно визжа, с душераздирающими криками метались среди ханских воев, которые рубили в ярости и их... И только небольшая часть несчастных, пройдя сквозь ад-сечу, со страшными, зияющими ранами, в крови, как жертвенные животные, полуживые, - без рук, без ног, - выкидывалась под ноги и руки наступающих русских...
Несмотря на огромное усилие, чтобы не озвереть, не крушить все подряд, меч Федота попадал иногда в мягкие, незащищенные тела женщин, стариков...
В голове гудело, сердце стучало огромной кувалдой. То, что он делал, не мог сразу осмыслить и только потом, осознав, ужасался: "Што это такое? - Сами же!.. - Звери! - своих к нам под ноги бросают!.." Вспомнилось: надруганная, опозоренная, со вспоротым животом мать... Трупики младших братьев с размозженными головками... Не стало жалости ни к кому! Поднявшаяся в душе лютая ненависть закрыла кровавым туманом глаза; сковало, как льдом, мозг. И когда перед ним оказалась юрта, Федот, прорубив-прорвав в жесткой сухой коже-стене широкий лаз, ворвался вовнутрь; никого не щадил: размолотил склоненные седые головы стариков, затоптал бросившегося на него с кинжалом малая61 - подростка, ударил ножом, приподнял и отбросил легкое тело укутанной в плат женщины, кинувшейся спасать своего сына; пнул ногой, обутой в кожаные сапоги, очаг - головешки с малиновыми язычками пламени и оранжевыми углями, очертив в воздухе красные линии, оставив дымные хвосты, осыпали противоположную стену юрты, подожгли, - развернулся и бросился в другую сторону, где в богатой одежде с золотыми украшениями сидели две женщины, как курицы-наседки, обложенные татарчатами.
Федот выдернул онемевшую татарку, стряхнул с нее вцепившихся детей, посрывал драгоценные украшения, занес нож... В голове что-то лопнуло, разорвалось; в глазах - фиолетовый сноп искр - все погасло... Упал, но тут же очнулся, и не успел еще понять, что с ним, а рука сама выхватила меч из ножен, вскочил на дрожащие ноги, увидел Людмила - седобородого красавца-воя, его синие презрительно сверкавшие глаза.
- Ирод!.. Не смей марать русское оружие невинной кровью!..
Эдак дедами принято - нам завещано, и не тебе велено осквернять...
