Эрика Косачевская - Ночь Патриарха

А русская знать, по существу выродившиеся немцы, не принимающие русскую культуру, не хотящие понимать русского мужика, высокомерно считающие русский народ холопским быдлом, скотом, стоящим дешевле хорошей лошади, не понимала своей роковой роли в истории страны. Русское дворянство, паразитирующее долгое время на бесплатном труде крестьян и развращённое этим, не умело зарабатывать средства на жизнь ни себе, ни своим детям, и поэтому из последних сил цеплялось за крепостное право.

И когда Александр Второй в 1861 году, вопреки отчаянному сопротивлению дворян, отважился на отмену крепостного права, было поздно. В мире уже наступила эпоха научно-технического прогресса, и русский мужик, неграмотный забитый, живший в скотских условиях, составляющий подавляющую часть населения страны, не вписывался в это время. Тёмный мужик, почувствовавший воздух свободы и отравленный им, подогреваемый революционерами всех мастей, по-своему видел выход из сложившейся ситуации. У него, жившего много сотен лет в стране «правового нигилизма» понятие демократии, свободы понимались, как вседозволенность. Революционный взрыв в России был неминуем. Как говорили тогда, «Россия была беременна революцией».

Патриарх всё больше утверждался в представлении, что события, произошедшие до XX века и в первой его половине, целенаправленно вели к тому, чтобы именно он, нищий, всеми презираемый грузинский мальчишка — «инородец», как его называли в царские времена, «нацмен», то есть представитель национальных меньшинств, как таких называли в советское время9, «садзагели бичи», как его назвала Нино — занял верхушку власти в этой огромной противоречивой стране. Где-то на каких-то скрижалях это было записано. Иначе, как обо всём, что должно было случиться, могла знать старая ассирийка?

А поступь времени неумолима, и все — властительный блестящий тиран, как и жалкий вонючий раб — рано или поздно превратятся в прах, тлен, так же, как когда-нибудь рассеется в вечности наша цивилизация и наша планета. Перед вечностью все в одинаковой степени ничтожно малы. Об этом даже страшно подумать, если только ни считать, что по ту сторону физического существования есть что-то, что непостижимо человеческим разумом, непосильно познаниям современной науки, что есть кто-то, кого принято называть Всевышним. А если Он есть, то придётся держать ответ за земные дела. Ну вот, старый мудак, додумался…

Опять яростный ветер, уныло воя под аккомпанемент проклятого оторванного куска кровли, качает за мрачным окном чёрные деревья. Такое впечатление, что намного километров вокруг нет ни одной живой души, что на всём свете, кроме него, одинокого больного старика, вообще никого не существует. Хотелось, как Ленин, по-волчьи завыть на луну, но эта подлая тварь даже не была видна из-за густых облаков.

И, как часто в последнее время, опять пришли мысли, которые он старался гнать от себя: стоили ли все его титанические усилия для приобретения абсолютной власти, которую он, в конце концов, получил, необходимы ли были невероятные жертвы и потери, принесенных им на алтарь его безумной страсти к самоутверждению, — того одиночества, к которому он пришёл. Может быть, если бы он родился в другой, более благополучной семье и у него не было бы такого жалкого, унизительного детства, в душе Сосо не созрел бы всепожирающий огонь достижения всевластия, его судьба сложилась бы иначе. И теперь он, «садзагели бичи», стоит один на самой верхушке властной пирамиды, а между ним и копошащимся внизу народом — пустое пространство, рядом никого нет: ни родных, ни друзей, ни даже врагов.

«А был ли он когда-нибудь по-настоящему счастлив», — задумался Патриарх. Конечно, был! Необыкновенно счастлив был, когда сошёлся с Надеждой, когда родились Васька и Светланка. Но это всё — простые житейские радости, доступные любому смертному… А ему этого было недостаточно, он всю жизнь должен был искать чего-то большего, нужно было все время себе и другим доказывать не только свою полноценность, но также и свою исключительность… Вот и доискался…

Глупости всё это! Нужно пойти попробовать уснуть — небо на востоке уже начало светлеть. Скоро весна, но его сейчас даже это не радует. А как он раньше любил весну… Следует не забыть сказать завтра, чтобы починили крышу…

Патриарх с трудом поднялся и с бокалом недопитого «Кинзмараули» в здоровой правой руке и шаркающей неуверенной походкой направился в сторону спальни — сломленный, жалкий и больной, самый одинокий и несчастный старик на земле. Вдруг его затошнило, закружилась голова. «Кажется, всё-таки ассирийка и в этом оказалась права — эти сволочи, «говнюки-соратники», что-то ему подсыпали в чай…» — подумал вождь. Резкая нестерпимая боль в печени полоснула его. «Господи, сохрани и помилуй!» — невольно вырвалось у Патриарха. Он застонал, пошатнувшись, выронил бокал и попытался схватиться освободившейся рукой за угол стола, но не удержался и рухнул на пол рядом с резными дубовыми ножками.

И только почти через сутки, когда, наконец, решились к нему войти, «великого вождя всех народов» нашли без сознания на полу, лежащим в блевотине, обмаравшегося и обмочившегося. Рядом валялись осколки разбитого бокала с разлитым, похожим на кровь «Кинзмараули».

Кёльн, 2004–2010 годы

Использованная литература

Автарханов А. «Технология власти».

Аллилуева С. «Двадцать писем к другу».

Антонов-Овсеенко В. «Театр Сталина».

Бажанов А. «Воспоминания секретаря Сталина».

Богданович А. «Три последних самодержца».

Бунич И. «500 летняя война».

Васильева Л. «Дети кремля».

Волкогонов Д. «Сталин».

Гинзбург Е. «Крутой маршрут».

Деникин А. «Путь русского офицера».

Жуков Г. «Воспоминания и размышления».

Карсавин Л. «Восток, Запад и русская идея».

Красная Г. «Тайны кремлёвских жён».

Млечин Л. «КГБ. Председатели органов безопасности. Рассекреченные судьбы».

Носик Б. «Русские тайны Парижа».

Сироткин Н. «Пропавшее русское золото».

Солженицын А. «Красное колесо».

Радзинский Э. «Сталин».

Рыбаков А. «Дети Арбата».

Рыбаков А. «Страх».

Трифонов Ю. «Старик».

Троцкий Л. «Избранное».

Троцкий Л. «Портреты революционеров».

Шаламов В. «Воспоминания».

Осколки памяти

Человеческая память — удивительное явление. Иногда почему-то запоминается что-то не главное: какие-то отрывки, впечатления, и ты даже не можешь вспомнить, где и когда это было. А бывает наоборот — из памяти напрочь выключены очень важные в твоей жизни события, из чужих слов ты знаешь, что они были, и ты присутствовала при этом, но вспомнить их не можешь.

Самое раннее мое воспоминание: кто-то подносит меня к маминой груди. Грудь — большая полная, с небольшим коричневым соском. Я вижу эту грудь и тянусь к ней.

Мы с мамой у детского врача, и меня кладут голенькую спинкой на специальные весы. Хотя они застланы клеёнкой, но она страшно холодная, и мне очень неприятно.

Я это запомнила, и когда у меня появился собственный ребенок, я обязательно застилала детские весы тканой пелёнкой.

Мне, очевидно, не многим более года, я гуляю с няней. В нашем большом дворе валяется много яблочных огрызков. Я их подбираю и тяну в рот. А няня меня ругает. Я не понимаю, почему она отбирает у меня эти огрызки: ведь они такие вкусные — сладкие и слегка привяленные.

Мы живем на даче. Перед домом лужайка, а за ней овраг, вдоль которого растут сливовые деревья. Я подбираю и ем валяющиеся на земле крупные, темно синие сливы. (Позже мама сказала, что это мы жили на даче в Люботине под Харьковом, и мне было тогда около двух лет.)

Накануне у нас были гости. Папа с мамой еще не встали, няня чем-то занята в ванной. Я в ночной рубашке выхожу в кухню. Стол завален грязной посудой. Я залезаю на табуретку и начинаю доедать с тарелок вкусные килечные хвостики с серебристыми остатками мякоти на них.

Запомнился случай, как я со своей няней и другая няня с каким-то мальчиком идём от «дома Саламандра» (так называли у нас огромный дом страхового общества «Саламандра») и начинаем переходить Рымарскую улицу. Няни мирно беседуют, а мы идем рядом. Вдруг, не знаю почему, я бегу вперед через улицу. Няня в ужасе кричит: «Эрочка, остановись!» А я, не слушая её, бегу всё быстрее. И вот буквально перед моим носом, обдав меня горячим ветром, на бешенной скорости пролетает машина. Откуда она взялась на нашей тихой Рымарской улице, где вообще-то почти не было машин? Это один из нескольких запомнившихся мне случаев в жизни, когда мой Ангел-хранитель уберёг меня.