Итало Кальвино - Кот и полицейский. Избранное
– А где эти грибы? – спросили ребята. – Скажи, где они растут?
При этих словах подозрение сразу погасило весь его пыл. «Вот укажи я им место, – думал он, – и они, конечно, сразу же помчатся туда, да еще целую ватагу ребятишек с собой захватят, пойдет по кварталу слух, и попадут мои грибы в чужие кастрюли». И вот то же открытие, которое разбудило в его душе любовь ко всему сущему, теперь наполнило ее завистливым беспокойством собственника, опутало ревнивым страхом и подозрительностью.
– Где это место, это уж мое дело, – ответил он. – А вы у меня смотрите, попробуйте только проболтаться кому-нибудь!
На следующее утро, подходя к остановке, Марковальдо был полон тревоги. Он склонился над газоном и с облегчением вздохнул – грибы были на месте. Они немного подросли, но так мало, что почти не поднимались над землей.
Он так и стоял наклонившись, когда почувствовал, что кто-то остановился у него за спиной. Он быстро выпрямился и, стараясь придать лицу самое безразличное выражение, оглянулся. Рядом стоял дворник и, опираясь на свою метлу, пристально смотрел на грузчика.
Дворника, которому были подведомственны грибы, звали Амадиджи. Он был молод, худ, очкаст, и Марковальдо, сам не зная за что, давно уже недолюбливал его. Может быть, ему действовали на нервы его очки, которые словно ощупывали асфальт, чтобы стереть с него самые крошечные следы жизни.
Была суббота, и свои свободные полдня Марковальдо провел возле остановки, с безучастным видом слоняясь вдоль газона, издали поглядывая на дворника и на грибы и мысленно подсчитывая, сколько нужно времени, чтобы они выросли.
Ночью пошел дождь. Как крестьянин, который после долгих месяцев засухи просыпается и радостно вскакивает от шума первых дождевых капель, так и Марковальдо, единственный во всем городе, поднялся, сел в постели и разбудил всю семью.
– Дождь! Дождь! – повторял он, вдыхая запах мокрой пыли и свежей плесени, который врывался в окно.
На заре – это было воскресенье, – забрав с собой ребят, с корзинкой, одолженной у соседки, он бегом отправился на остановку. Грибы были на месте. Они торчали у них под ногами, высовывая свои шляпки из земли, размякшей от дождя.
– Ура! – крикнули они хором и бросились собирать их.
– Папа, а посмотри, сколько вон тот синьор набрал! – крикнул вдруг Микелино.
Отец поднял голову и увидел стоявшего неподалеку Амадиджи. В руках у дворника тоже была корзина, полная грибов.
– А, так вы тоже собираете? – воскликнул Амадиджи. – Значит, их можно есть? Я тоже набрал немного, только вот сомневался, годятся ли они… А там дальше по улице еще крупнее есть. Ну ладно, раз я теперь убедился, пойду скажу своим родичам, а то они все спорят, собирать их или оставить… – И он убежал.
Марковальдо стоял как громом пораженный. Грибы еще крупнее, чем здесь! И он их не заметил! Такая богатая добыча, и вдруг ее увели из-под самого носа! Сначала он словно окаменел от гнева и ярости, потом, как бывает иногда, крушение личных стремлений вдруг превратилось в благородный порыв.
– Эй, люди! – крикнул он пассажирам, толпившимся на остановке. – Хотите поесть жареных грибов нынче вечером? Здесь на улице грибы выросли. Идемте со мной! Там на всех хватит! – и бросился догонять Амадиджи, сопровождаемый вереницей людей с зонтиками в руках – было сыро, и погода еще не устоялась.
Грибов действительно хватило на всех. Те, у кого не оказалось с собой корзин, складывали их в открытые зонтики.
– Эх, устроить бы из них общий обед! – предложил кто-то.
Но вместо этого каждый взял свои грибы и отнес домой.
Однако им пришлось-таки встретиться, и очень скоро. В тот же вечер все они оказались в одной больничной палате, куда их одного за другим привозили после промывания желудка. У всех оказалось отравление, к счастью, не тяжелое, потому что на долю каждого пришлось не так уж много грибов.
Марковальдо и Амадиджи лежали на соседних койках и с ненавистью поглядывали друг на друга.
Городской голубь
Перевод А. Короткова
Пути, по которым птицы каждую осень и весну совершают перелеты на юг и на север, редко проходят над городами. Высоко бороздя небо над полосатыми горбами полей, вдоль лесных опушек, порой как будто следуя за изгибами реки или впадинами долин, иногда пролетая по невидимым дорогам ветра, двигаются птичьи стаи. Но все они, едва заметив впереди вереницы городских крыш, спешат облететь их далеко стороной.
И все-таки однажды в узкой полоске неба над городской улицей появилась стайка осенних бекасов. Никто этого не заметил, кроме Марковальдо, который вечно ходил, задрав нос к небу. Марковальдо ехал на трехколесном велосипеде с фургончиком сзади. Увидев бекасов, он изо всех сил закрутил педалями, словно желая догнать птиц. Можно было подумать, будто им овладела охотничья лихорадка, хотя он в жизни не держал в руках никакого оружия, кроме солдатской винтовки.
Не спуская глаз с птиц, летящих в вышине, он мчался вперед, пока не очутился на самой середине перекрестка перед красным светофором, окруженный со всех сторон машинами, чудом не попав под колеса. В то время как полицейский с багровой физиономией записывал в книжечку его имя и адрес, Марковальдо искал глазами трепещущие в вышине крылья, но они уже скрылись вдали.
На работе он получил нагоняй за штраф.
– Мало ему, понимаешь ли, светофоров! – кричал заведующий. – Ну куда ты смотрел? Куда, балда ты пустоголовая?
– На стаю бекасов смотрел… – пробормотал Марковальдо.
– Что?
У заведующего, который был завзятым охотником, заблестели глаза. Марковальдо рассказал все по порядку.
– В субботу беру собаку, ружье – и на холмы, – бодро объявил заведующий, сразу позабыв о гневе, которым пылал минуту назад. – Начался лёт. Ясно, как день, что эту стаю вспугнули охотники на холмах, поэтому она и свернула к городу…
Весь день в голове у Марковальдо крутились и крутились, словно жернова, одни и те же мысли. «Если в субботу на холмах будет полно охотников – а это очень возможно, – то бог его знает, сколько бекасов может залететь в город… И если я не буду зевать, то, глядишь, в воскресенье отведаю жареного бекаса…»
В доме, где жил Марковальдо, была плоская крыша, а на ней протянута проволока, чтобы сушить белье. Вместе с двумя из своих сыновей Марковальдо влез на крышу, захватив с собой бидон птичьего клея, кисть и мешок кукурузы. В то время как ребята рассыпали повсюду кукурузные зерна, он, вооружившись кистью, вымазал птичьим клеем парапеты, проволоку и верхушки дымовых труб. Все это он обмазал так густо, что Микелино, младший из мальчиков, разыгравшись, чуть не прилип к парапету.
Ночью Марковальдо видел во сне крышу, а на ней – прилипших, бьющих крыльями бекасов. Его жене, более прожорливой и ленивой, снились разложенные на трубах жареные утки. Романтичной дочери грезились колибри и шляпки, украшенные их перьями, а маленький Микелино поймал во сне аиста. На следующий день каждый час то тот, то другой из ребятишек отправлялся дозором на крышу, осторожно выглядывал из слухового окна, чтобы не спугнуть добычу, если она как раз в этот миг опускается на крышу, и мчался вниз с донесением. Донесения отнюдь не были утешительными. Наконец около полудня прибежал Паолино, крича во все горло:
– Есть, папа! Иди скорей!
Прихватив мешок, Марковальдо полез на крышу. В клее увяз бедняга голубь, один из тех полуручных сизарей, которые снуют в городской толпе и прекрасно себя чувствуют на грохочущих площадях. Над голубем, пытавшимся вытащить свои крылья, увязшие в липкой кашице, на которую он неосторожно опустился, вилась стайка его товарищей, с состраданием взиравших на него сверху.
Семья Марковальдо обсасывала косточки этого тощего и жесткого голубя, который все-таки был изжарен, когда в дверь неожиданно постучали.
Это была горничная хозяйки дома.
– Синьора вас зовет! Идите скорей! – сказала она.
Марковальдо, который уже полгода не платил за квартиру и каждый день ждал выселения, с тяжелым сердцем отправился к хозяйке в бельэтаж. Едва он переступил порог гостиной, как увидел, что у хозяйки уже есть один посетитель: полицейский с багровой физиономией.
– Заходите, Марковальдо, – сказала синьора. – Вот меня предупреждают, что у нас на крыше кто-то ловит общественных голубей. Вы ничего об этом не знаете?
Марковальдо похолодел.
– Синьора! Синьора! – раздался вдруг пронзительный женский голос.
– Что там такое, Тереза?
В комнату вбежала прачка.
– Повесила я на крыше белье, стала снимать, а оно у меня все прилипло. Ну, я его посильнее потянула, чтобы отлепить, а оно рвется… Все белье испорчено! Что же теперь будет?
Марковальдо гладил себе рукой живет, словно никак не мог переварить съеденного голубя.
