Итало Кальвино - Кот и полицейский. Избранное
Марковальдо гладил себе рукой живет, словно никак не мог переварить съеденного голубя.
Судок
Перевод А. Короткова
Главная прелесть этого круглого плоского сосуда, называемого «судок», заключается в том, что у него завинчивается крышка. Еще только начиная отвертывать ее, ты уже исходишь слюной, особенно если не знаешь, что заключено внутри, – скажем, потому, что завтрак по утрам укладывает тебе жена. Отвернув крышку, ты видишь втиснутую внутрь еду – сардельку с чечевицей, или крутые яйца со свеклой, или же поленту[13] с куском сушеной трески. Все это так здорово уложено в круглых стенках судка, ну, словно моря и континенты на круглой карте полушария, и даже если еды с гулькин нос, в судке она производит впечатление чего-то существенного и плотного. Но вот крышка отвернута и превратилась в тарелку. Теперь у тебя уже две посудины, и ты можешь начинать раскладывать содержимое судка.
Грузчик Марковальдо, с тех пор как обзавелся судком и обедает на работе, вместо того чтобы бегать домой, тоже отвинчивает крышку и, вдыхая запах кушанья, лезет за вилкой, которая у него всегда в заднем кармане брюк, завернутая в бумажный пакет. Первая обязанность, которую выполняет вилка, заключается в том, чтобы немного расшевелить застывшее в неподвижности блюдо, придать пище, стиснутой в течение стольких часов в тесной посудине, пышность и привлекательность кушанья, только что поданного на стол. Но тут становится ясно, что еды маловато. «Надо есть помедленнее», – решает Марковальдо, но жадная и проворная вилка уже отправила ему в рот несколько порядочных кусков.
Первый глоток вызывает чувство грусти: оказывается, все остыло. Но вскоре грусть сменяется радостью, радостью ощущать привычный вкус домашней кухни в такой необычной обстановке. С этой минуты Марковальдо начинает не спеша смаковать каждый кусок. Он сидит на уличной скамейке неподалеку от склада, где работает. Живет он далеко и поэтому, рассудив, что каждый день ездить домой обедать значит попусту терять время и зарабатывать лишние проколы на трамвайных билетах, он решил купить судок и теперь носит еду из дому, обедает на вольном воздухе, глядя на проходящих мимо людей, а поев, утоляет жажду из ближайшей колонки. Осенью, в ясные дни, он выбирает место где-нибудь на солнышке; порыжевшие яркие листья, опадающие с деревьев, заменяют ему салфетки; шкурка от колбасы жертвуется бродячим собакам, которые немедленно признают его своим другом, а воробьи, улучив минуту, когда поблизости не окажется прохожих, подберут хлебные крошки.
Он ест и думает: «Почему здесь мне так нравится женина стряпня, а вот дома, за руганью, в ребячьем реве, когда, о чем ни заговоришь, обязательно свернешь на долги, я в ней никакого вкуса не чувствую?» А потом ему в голову приходит мысль: «Ага, вот теперь я вспоминаю: ведь это остатки вчерашнего ужина». И его опять охватывает недовольство, может быть, оттого, что именно ему всегда приходится доедать остатки вчерашнего, холодные и уже подкисшие, а может быть, и потому, что от алюминиевого судка всякая еда немного отдает металлом. Но в мозгу все время крутится мысль: «Да, выходит, что своими выдумками жена ухитряется испортить мне аппетит даже тут, за тридевять земель от нее…»
Вдруг он замечает, что в судке уже почти ничего не осталось, и еда снова начинает казаться ему изысканным деликатесом. Он с восторгом и умилением доедает со дна последние остатки, те самые, которые больше всего отдают металлом, потом созерцает пустой, вымазанный застывшим жиром судок, и им снова овладевает дурное настроение.
Тогда он заворачивает в газету судок и вилку, запихивает все это в карман и поднимается со своего места. На работу еще рано, в большом кармане блузы позвякивают друг о друга вилка и пустой судок. Марковальдо бредет в ближайший погребок и просит налить себе стакан пополнее, а иногда заходит в кафе и не спеша выпивает чашечку кофе. Потом он разглядывает выставленные в стеклянной витрине яства, коробки дорогих конфет и уверяет себя, что на самом деле ему ничего этого не хочется, что он вообще уже ничего не хочет; после этого некоторое время смотрит на механический бильярд с единственной целью убедить себя в том, что просто убивает время и даже не думает обмануть голод. Он выходит на улицу. В трамваях опять давка: обеденный перерыв кончается, люди спешат на работу. И он тоже идет на склад.
Однажды случилось так, что жена Марковальдо по каким-то своим соображениям купила огромное количество сосисок, и три дня подряд Марковальдо ел за ужином сосиски с репой. Должно быть, эти сосиски были из собачины: от одного их запаха бесследно пропадал аппетит. Что же касается репы, мертвенно-бледной, склизкой, то из всех овощей она была единственной, которую Марковальдо не выносил с самого детства.
На четвертый день, в обед, открыв судок, он снова обнаружил в нем сосиску, облепленную салом холодную сосиску. Забывчивый Марковальдо каждый раз отвинчивал крышку своего судка с любопытством и вожделением, даже не вспоминая, чем ужинал накануне, и каждый раз неизменно испытывал разочарование. Итак, на четвертый день, снова увидев сосиску, он ткнул в нее вилкой, понюхал, поднялся со скамейки и с открытым судком в руке рассеянно побрел по улице. Прохожие с удивлением оглядывались на мужчину, который разгуливал по улице с вилкой в одной руке и открытым судком в другой и, по-видимому, никак не мог решиться отправить в рот первый кусок.
– Эй, дяденька! – крикнули из окна.
Марковальдо поднял глаза на богатый особняк и в окне бельэтажа увидел мальчика, который, облокотившись на подоконник, смотрел на улицу. Перед мальчиком стояла тарелка с едой.
– Эй, дяденька, – повторил мальчик. – Ты что ешь?
– Сосиску с репой.
– Вот счастливец! – воскликнул мальчик.
– Хм-м… – неопределенно промычал Марковальдо.
– А мне – подумай! – приходится есть жареные мозги.
Марковальдо перевел взгляд на тарелку, стоявшую на подоконнике. В тарелке пухлыми завитушками лежали нежные, как облако, мозги. У Марковальдо раздулись ноздри.
– А тебе что, не нравятся жареные мозги? – спросил он мальчика.
– Нет. Меня тут и заперли в наказание, потому что я не хочу их. Но я их все равно за окошко выброшу.
– А сосиски тебе нравятся?
– Ой, еще как! Они как змейки… А у нас в доме их никогда не едят!..
– Ну что ж, раз так, ты мне отдай свою тарелку, а я тебе свою.
– Ура! – вне себя от восторга закричал мальчик.
Он протянул Марковальдо свою фаянсовую тарелку с серебряной, разрисованной узорами вилкой, а грузчик передал ему свой судок и свою оловянную вилку. После этого оба принялись за еду – мальчик на подоконнике, а Марковальдо – на скамейке, стоявшей перед окном. Оба облизывались от удовольствия, и каждый думал про себя, что в жизни еще не пробовал ничего вкуснее.
Неожиданно за спиной у мальчика появилась гувернантка.
– Синьорино! Боже милостивый! Что это вы кушаете? – воскликнула она, всплеснув руками.
– Сосиску, – ответил мальчик.
– Кто же это вам ее дал?
– Вон тот синьор.
И мальчик указал на Марковальдо. Грузчик, за минуту до этого медленно смаковавший каждый кусок, перестал жевать.
– Боже, что я слышу! Выбросить это! Сейчас же выбросить это вон!
– Но ведь она вкусная!..
– А где ваша тарелка? Где вилка?
– У синьора, – ответил мальчик и снова указал на Марковальдо, который застыл, не донеся до рта вилку с надкусанным кусочком жареных мозгов.
Тут гувернантка принялась кричать:
– Воры! Воры! Серебро!
Марковальдо встал, в последний раз взглянул на оставшуюся нетронутой добрую половину вкусного жаркого, подошел к окну, поставил на подоконник тарелку, рядом положил вилку и, бросив на гувернантку презрительный взгляд, пошел прочь. За ним со звоном покатился по асфальту судок, послышался громкий плач мальчика и резкий стук рамы, которую захлопнули, не заботясь о целости стекол. Он наклонился и подобрал судок. От удара он немного помялся, крышка больше не завинчивалась. Сунув то и другое в карман, он пошел на работу.
Лечение осами
Перевод А. Короткова
Зима прошла и оставила в наследство ревматические боли. Мягкое полуденное солнце весело сияло, и Марковальдо часами просиживал на скамейке, наблюдая, как распускаются листья, и дожидаясь очередного набора рабочих. Рядом с ним обычно усаживался старичок, закутанный в ветхое, заплатанное пальто, – некий синьор Рициери, одинокий пенсионер и тоже большой любитель посидеть на солнышке. Время от времени этот синьор Рициери подскакивал, вскрикивал: «Ой!» – и еще плотнее запахивал на себе пальто. Его мучили ревматизм, ломота в суставах и в пояснице, которыми на весь год награждала его холодная, сырая зима. Чтобы утешить старичка, Марковальдо принимался подробно рассказывать, как протекает ревматизм у него самого, у его жены и старшей дочери Изолины, которая, увы, растет не слишком здоровой.
