Виктор Коклюшкин - Убойная реприза
В комнате повисло закулисное предпремьерное напряжение. Кровь отхлынула от лица Людмилы, и она вновь стала напоминать лилию. Икс Игрекович нетерпеливо поглядывал на часы и на окно. А супруги Екимовы не появлялись, грызлись, наверное, он ей: «Пойдем, неудобно – гости же», она ему: «Это не мои гости – твои, ты с ними и возись!», он: «Ну, прошу, сделай маленькое одолжение – не позорь меня!» Она: «А ты меня – все же знают, что мы разводимся, и что я должна изображать? Пламенную любовь? Хранительницу очага? Я же тебе предлагаю: поедем вместе! Ты, я и дети – я не хочу развала семьи, но ты же хочешь жить на этой свалке, в городе, наполненном агрессией, пропитанном злобой!» «Куда я поеду? Сеять рожь, корчевать пни? Читать молитвы при лучине?! А дети – им нужно расти, учиться!» То есть, они говорили друг другу то, что говорили уже не раз, и представить это было несложно. И пока они с привычным ожесточением изводили друг друга, наша затея могла погибнуть.
Пришлось мне взять ситуацию в свои руки, вышел к коридор, который теперь зал, и крикнул: «Петр Сергеевич! Ирина! Вас к телефону!» И едва они выглянули из кухни, показал: «Вот сюда!» Забавно, что именно в этой комнате телефона и не было.
Но если человек взвинчен, если все силы направлены на противодействие собеседнику, а доводы собеседника (мужа) засыпаются камнепадом слов, если, еще не раскрыв рта, он уже не прав, третьему человеку легко сбить с толку орущих. Вошли мы трое в комнату, и я без передыха представил:
– Икс Игрекович!.. Людмила Георгиевна!..
Икс Игрекович встал, галантно поклонился и (очень кстати) остудил ручку Екимовой поцелуем. Людмила тоже не растерялась, въехала безошибочным вопросом:
– Вы чудесно выглядите – у вас какая-то особенная диета?
Вот уж поветрие! Чуть что – про диеты разговаривать. Редкая женщина на такой вопрос не начнет распространяться, сокрушаясь и хвастаясь. Мало кто не начнет делиться своими мучениями, ведущими к победе над своим аппетитом. Артистки непременно врать, что они вообще почти не едят, и втягивать живот; бизнес-леди самоотверженно уверять, что им и пообедать некогда; а те, кто, как Екимова, ищут спасения в неземном, т. е. в народном понимании – с жиру бесятся, поджав губки, будут укоризненно поучать скромно питаться, соблюдать пост…
Разговор вмиг завертелся вокруг еды, калорий, сахара, соли. Екимова, заполучив слушателей, впала в проповедь и запела с чужих слов, только дай! Мы, кто как мог, поддакивали, кивали, уточняли и поглядывали украдкой за окно. Дождь, слава Богу, не решился поливать Москву, и пора было приступать к задуманному.
Когда человек проповедует, он в первую очередь успокаивает себя. Ирина успокоилась и заметно похорошела. В детстве я думал, что все красивые – умные, и сбить с толку их невозможно, что они защищены красотой, как броней, – оказалось не так все просто. А тут смотрю: Ирина-то оч-чень даже ничего. Ладненькая фигурка, шея… все грациозно, притягательно. И рост – без каблуков, а высокая. Волосы русые, и глаза… Какие же у нее глаза? Сверкают, и не разобрать! Посмотрел на мужа, сравнил – простоват, как стакан пива рядом с бокалом вина…
Беседа меж тем обуяла женщин, Людмила проявила себя довольно просвещенной кулинаркой – встречаются такие: выписывают рецепты из женских журналов, покупают специальные книжки и… кормят мужа бутербродами, готовясь к чему-то, чего никогда не бывает. Сыпала такими премудростями, что даже Эдик засмотрелся на свою женушку, заслушался. Однако пора было поворачивать в нужное русло.
– Мы то, что мы едим, – озвучил я известную мысль.
– О, да! Конечно! – опомнилась Людмила. – Но это ничего не скажет нам о судьбе человека. Судьбу можно узнать не по тому, что мы едим, а по тому – что любим. Назовите мне пять ваших самых любимых блюд, и я скажу, способны ли вы любить.
– Ну уж, так и скажете? – довольно искренне усомнился я.
– А назовете девять – скажу, какие женщины вам нравятся.
– Мне нравятся все! – ухарски заявил Икс Игрекович.
– А если тринадцать – скажу, на какой женитесь и будете ли счастливы.
Эдик подсуетился и предложил Ирине: «Садитесь!», подтолкнув на диване Икс Игрековича.
Екимов сел в кресло поодаль. Теперь маленький театр был готов. Театр! В чем его сила? И воры, и милиционеры, раввины и муфтии, и мужчины, и женщины, и богатые, и бедные, и дураки, и умные – все здесь: зрители. И видят, и слышат одно и то же. Ну, а если понимают по-разному – на то они и люди! И в комнате с окнами на Рождественский бульвар, где в доме № 15 родился будущий драматург Фонвизин, а в доме № 12 жила одно время Н. фон Мекк, много сделавшая для Петра Ильича Чайковского, а, значит – для мировой культуры, – началось действо.
Культура… непросто быть ее деятелем. А нынче особенно – надо как-то так изогнуться перед спонсором, чтобы сохранить гордую осанку. Как-то так быть в оппозиции, чтоб к юбилею – орден дали и звание. И ведь что обидно: хочется быть гонимыми, но преуспевающими; презирать деньги, но чтоб их было много! Страдающими за Христа, но не больно и не долго. Безумствующими в страстях, однако чтоб чистая пижама всегда лежала на краю брачной постели! И чтобы тебя любила даже та публика, которую ты презираешь…
Я наобум назвал пять блюд.
– Странно, – удивилась Людмила. – Никогда бы не подумала: оказывается, вы очень влюбчивы. Еще назовете?
Я легкомысленно ляпнул:
– Окрошка, холодец… жареные бананы, соленый арбуз!
– Именно в такую вы были влюблены тайно в юности… еще подумайте и назовите четыре.
– Водка «Старка», зефир в шоколаде… нет, лучше – клюква в сахаре, пельмени и четвертое… Что же четвертое… оладьи с клубничным вареньем!
– Достаточно, – Людмила задумалась. Я уж испугался, что она запамятовала текст. Но нет – проснувшаяся в ней актриса упивалась властью. Упившись, бесстрастно и четко, как объявляют на вокзале, произнесла имя, возраст и внешние приметы моей жены. Я выпучил глаза, насколько мне позволили актерские данные, вытащил из кармана фотографию, где мы с женой в аллее парка «Сокольники», и продемонстрировал.
На всех произвело впечатление, только ошарашенный Екимов, посмотрев в фотографию, спросил про меня: «А это кто?»
– А если я назову, вы нипочем не догадаетесь! – вступил в игру Икс Игрекович, и, как я заметил, долгожданно. – Салат венский, – начал он вкрадчиво и облизнулся (Станиславский бы его похвалил!), – краковская колбаса, маринованные маслята, солянка… настоящая, из всех компонентов, чтоб как полагается, и со сметаной…
– Икс Игрекович, – не удержался я, – вы не в ресторане.
Режиссер ужалил меня взглядом и продолжал:
– Заливная семга, бефстроганов… но тоже, чтоб все как надо: жареный картофель, лучок, морковка… Потом – запеченный гусь с яблоками… и непременно в русской печи… Уха! Как же я мог забыть про уху?! Но тоже, чтоб, как водится, на бережку, на костре, в казане. И чтоб – вечер, и река блестит в лунном свете…
Он перечислил тринадцать наименований и сладострастно потер ладони.
– Ну что ж, с уверенностью можно сказать, что вы были три раза женаты, и вполне могли бы не разводиться с первой женой, потому что последующие были не лучше, – сказала Людмила. Почему-то все обрадовались и засмеялись. А прорицательница мстительно прищурилась и добавила: – Самое потрясающее… говорить или нет?
– Ну, почему же – говорите, – милостиво разрешил Икс Игрекович, знавший сценарий.
– Самое поразительное, – вздохнула и покачала головой вещунья, – что наш дорогой Икс Игрекович опять увлекся и намерен жениться.
Режиссер вытаращил глаза уже не по сценарию. Эдик вдруг сморщился и, словно спрятавшись за эту гримасу, стал смотреть в потолок. «Проболтался!» – понял я.
– Вот еще новости! – попробовал увильнуть режиссер. – С чего вы взяли?!
– С заливной семги, – не преминул поддеть я. – Сказали бы «Килька в томате», и вас бы не вскрыли, как консервную банку!
– Мало того, – продолжала издеваться Людмила, – она моложе вас почти на сорок лет.
Супруги Екимовы посмотрели на Икс Игрековича, как на убийцу.
– Но она-то его любит? – спросил я не без любопытства.
Все ждали ответа. И режиссер тоже, будто и вправду от Людмилы зависело его счастье. Все-таки главное в актерской профессии – это подчинить себе зрителя, а отнюдь не перевоплощение. Ну, перевоплотится артист, ну влезет в образ плотно, как женская нога в колготку, а толку чуть. Часто ли люди смотрят на красоту неба, а взлетит дешевенькая петарда и – задирают головы.
– Она сама не знает, – ответила Людмила.
– Молода слишком, – сочувственно объяснила Ирина. – В таком возрасте разве понимают, разве отдают себе отчет?
Эдик продолжал разглядывать потолок – потолок был высокий, люстра – много-много лампочек, и все в разных по форме и цвету плафонах. Нежно-сиреневые бутончики, розовые шарики, желтые шишечки, салатовые коробочки… С такой люстрой жить и – горя не знать! Тем более что у Екимовых был еще дом под Москвой и вилла в Испании.
