Н. Келби - Белые трюфели зимой
Сабина сделала большой глоток шампанского. В доме было так тихо, что он казался заброшенным. А может, и дом этот тоже попросту устал? Мадам Эскофье уже так давно больна, больше четырех лет. Казалось, в этом доме даже сама смерть несколько утратила свой экзотический облик и стала почти своей. Во всяком случае, здесь смерть явно не была незнакомкой, которая появляется неожиданно, говорит на незнакомом языке и меняет все планы и графики. Наоборот, она тут как-то даже слишком задержалась, прижилась, превратив горе в нечто обыденное. Но семья от этого явно устала. В конце концов, есть множество поводов для того, чтобы сказать «до свидания», а потом самым искренним образом всплакнуть на прощанье. Но теперь уже никто не знал, что тут еще можно сказать.
«Au revoir!»
«À bientôt!»
«Adieu!»
«Salut!»
«Сiao, arrière-grand-mère!»[58]
Все казались смущенными.
И семья начала понемногу разъезжаться. Сабина даже толком и не заметила, как все исчезли. Утром она, как обычно, накрыла к завтраку стол в столовой, поставив на стол все то немногое, что еще имелось, — несколько яиц-пашот, посыпанных резаным луком, ломтики поджаренного овсяного хлеба, приземистый горшочек варенья из диких слив и полный кофейник кофе из цикория. Но завтракать никто не пришел. Даже тот поднос, который отнесли мадам Эскофье, вернулся на кухню нетронутым. В полдень Сабина подогрела яйца-пашот в масле, пока они не сварились вкрутую, а затем растолкла их, превратив в некое подобие паштета, сдобренного анчоусами и горчицей, и намазала этим несъеденные тосты. И снова завтракать никто не пришел.
К тому времени, как принесли лангустин, Сабине уже стало ясно, что все уехали, и в доме остались только сам Эскофье, Дельфина и две сиделки — ей было слышно, как они ходят там, наверху. Все остальные исчезли. Надолго ли — было неизвестно. Никто и не подумал ее предупредить. Ну и ладно. Сабина подлила себе в чашку шампанского и открыла кулинарную книгу Эскофье на главе «Рыба и морские продукты», а под столом по-прежнему яростно щелкали лангустины.
— Вы кто, раки или омары? — спросила у них Сабина. Но морские твари молчали. И она решила, что для приготовления необходимого блюда их вполне можно считать омарами. Во всяком случае, на омаров эти мелкие твари были явно похожи. Если принять во внимание разницу в размерах и слегка приспособить это к указанному рецепту, то обед должен в конечном итоге получиться вполне приличный. С точки зрения Сабины, именно такой обед следовало бы подавать в доме Эскофье.
— Вынуждена посоветовать вам воспользоваться последней возможностью и подумать о спасении своей вечной души, — сказала Сабина, обращаясь к собравшимся у ее ног ракообразным, и в животе у нее забурчало от голода.
Первый рецепт в разделе «Лобстеры» назывался «Homard à l’Américaine», «Омар по-американски». Поскольку Сабина была в своих любимых красных туфельках на высоком каблуке, очень похожих на бальные туфли этой американки Джинджер Роджерс,[59] она решила, что «чертовы жуки», приготовленные по-американски, вполне сойдут. Рецепт начинался так:
«Первое непременное условие: лобстер должен быть живым. Отломайте у него клешни и слегка их расплющите; затем разрубите на куски хвост и расколите панцирь вдоль. Затем внутренности и панцирь отложите в сторону».
Отломать клешни у живого?
Даже Сабине эти действия показались несколько жестокими. Да, эти лангустины были страшно надоедливыми и, наверное, вкусными, но все-таки разрывать их на части живьем ей было жутко. Бабушка Сабины часто готовила из мелких лангустин одно из излюбленных кушаний монегасков — еду типично крестьянскую, но, к сожалению, совершенно неподходящую для таких эстетов, как Эскофье. Хотя эта еда была так вкусна, что у отца Сабины даже слезы на глаза наворачивались от восторга. Она точно не помнила, как именно бабушка лишала лангустин панциря, возможно, даже произносила парочку молитв. Но уж, во всяком случае, бабушка, старушка довольно хрупкая, совершенно определенно не рубила «чертовых жуков» мясницким ножом! Сабина хорошенько затянулась сигаретой и выпустила дым мелкими колечками. Шампанское отчего-то заставляло ее чувствовать себя иностранкой.
Следующий рецепт начинался с рекомендации: «Расчленить живого лобстера, как указано выше…»
Сабина совсем растерялась. Собственно, каждый рецепт в книге начинался с требования разрубить на куски живого омара или лангуста. У речных раков конец предполагался более милосердный: чаще всего их предлагалось заживо сварить.
Сабина снова до краев наполнила чайную чашку шампанским. Эскофье, тихонько войдя в кухню, увидел это и замер на месте. С этими дикими рыжими патлами, закрученными на макушке в узел, с бутылкой шампанского в руке и с лангустинами, копошившимися у ее ног, Сабина была так похожа на нее, что у Эскофье перехватило дыхание. Девушка тут же вскочила, нечаянно толкнув чашку и пролив шампанское.
— Я подумала, что не совершу ничего плохого, если…
— Жизнь не стоит ни гроша, если не нарушать никаких правил, верно?
Ее отец говорил, что Эскофье пользовался дурной славой, и сейчас в это было особенно легко поверить.
— Так, теперь объясни мне вот что: почему ты, молодая женщина, носишь такие модные туфли, но волосы убираешь так, словно ты из другого века? Это ведь тебе отец посоветовал, не так ли? Это вообще была его идея? Он считает, что я уже впал в старческий маразм?
— Конечно.
— Что он тебе говорил о мисс Бернар?
— Что каждый год вы в течение многих десятилетий устраивали особые обеды по случаю ее дня рождения и были на них единственным гостем. И что вы определенно были любовниками.
— А откуда ему это известно?
— Он говорил, что это всем известно.
— И ты веришь этим сплетням?
— Конечно.
Эскофье наклонился и вынул у нее изо рта сигарету.
— Твой отец очень много всяких глупостей тебе рассказал, но, по всей очевидности, ни слова не сказал о том, что слуги должны быть покорны своим хозяевам.
— Нет. Он и об этом упоминал. Вообще-то он даже требовал этого от меня. Только мне это не слишком по вкусу.
— Понимаю тебя. Ну, а что еще ты знаешь о мисс Бернар?
— Что она была очень знаменита. И славилась этим.
Собственно, это и было все, что Сабина о ней знала. Ведь ей было всего десять лет, когда умерла Сара. И ее родители, как и многие другие, отправились в Париж на похороны. Сабина хорошо запомнила парижские улицы, битком забитые народом, удушливый запах пота и табака, вереницу конных повозок, красиво задрапированных бархатом и убранных живыми розами. А еще она помнила, как им пришлось много часов ждать, и она была так стиснута телами других людей, одетых в грубую шерсть, что слышала, как быстро бьются их сердца. А когда двери дома Сары Бернар наконец распахнулись, Сабину до глубины души потрясло то, какими аплодисментами разразилась ждущая на улице толпа. А потом все, буквально ломая друг другу кости, ринулись в открывшиеся двери и дальше в затемненный зал, полный цветов и освещенный сотнями свечей. И там была Сара. Она помнила, как Сара лежала неподвижно в том самом гробу, в котором, согласно ее собственным утверждениям, проспала большую часть своей жизни. Ее длинные волосы были выкрашены в ярко-медный цвет. Губы и щеки тоже были подкрашены и казались розовыми и живыми. В неярком свете она выглядела скорее ребенком, чем женщиной почти восьмидесяти лет.
И она была удивительно похожа на нее, Сабину. Так похожа, что девочке стало страшно.
На шее у Сары Бернар красовался крест и лента Почетного легиона, высочайшего ордена Франции, как объяснил Сабине отец. А еще он сказал, что Сара была очень богата.
Деньги. Вечно эти деньги.
Эскофье налил Сабине еще немного шампанского.
— А что, если я буду называть тебя Сарой, когда рядом никого нет?
— Меня зовут Сабина.
Он ласково похлопал ее по руке и улыбнулся.
— Ты, должно быть, очень сильно ненавидишь своего отца.
Она отпила немного шампанского.
— Я уже говорила об этом. Да, ненавижу.
Эскофье снял с табурета взобравшуюся туда лангустину, аккуратно положил ее на стол, поддернул отглаженные брюки и сел напротив Сабины.
— Должен тебе признаться, что, как только я увидел тебя на кухне среди всех этих помидоров, я тут же догадался, зачем тебя сюда прислали. Но это отнюдь не значит, что мне неприятен подобный обман.
— И все-таки — Сабина.
— Хорошо.
Голоса у них над головой зазвучали громче. Эскофье поднял крошечную лангусту.
— Это что, твои новые друзья?
— Это подарок от Адриена, торговца рыбой. Но это он так говорит. А по-моему, не тот он человек, чтобы делать такие подарки. Мне думается, кто-то другой за все это расплатился. Хотя Адриен и сказал, что это вам от него. В подарок.
