Нагиб Махфуз - Дети нашей улицы
Габаль сделал паузу. Слушавшие со вниманием склонили головы.
— Он оказался с нашей улицы? — не выдержал Далма.
Атрис тут же возразил ему:
— Тебе же сказали, подобного ему нет на нашей улице и вообще нигде.
Однако Габаль ответил:
— И все-таки он оказался с нашей улицы!
«Кто же он?» — вырвалось у каждого, и Габаль ответил:
— Он сказал мне своим громовым голосом: «Не бойся! Я твой дед аль-Габаляуи!»
Раздались возгласы удивления, собравшиеся с недоверием уставились на Габаля.
— Ты шутишь! — воскликнул Хамдан.
— Я рассказываю, как есть, ничего не добавляя и не утаивая.
— Может, ты был под кайфом? — поинтересовался Фаванис.
— Я не теряю разума от гашиша! — гневно выпалил Габаль.
— О, есть такие сорта, — заявил Атрис, — о воздействии которых ты и не догадываешься…
Лицо Габаля помрачнело и стало похоже на черную тучу.
— Я своими ушами слышал, как он говорил мне: «Не бойся! Я твой дед аль-Габаляуи!».
Чтобы успокоить его, вмешался Хамдан:
— Но он так давно не выходил из дома, никто его не видел!
— Наверное, он выходит каждую ночь без нашего ведома.
— Но никто, кроме тебя, до сих пор не встречал его… — осторожно высказался Хамдан.
— Значит, так совпало!
— Не сердись, Габаль! Никто не хотел сказать, что не верит твоим словам. Но видение может оказаться обманом. Клянусь Всевышним! Если он в состоянии выходить из дома, почему передал управление в чужие руки?! Почему позволяет им ущемлять права своих потомков?
— Это его тайна. Он один знает, — ответил Габаль, нахмурившись.
— Скорее всего, правда в том, что он затворился по причине своего возраста и немощности.
— Мы перебираем сплетни, — заявил Даабас. — Давайте дослушаем историю до конца, если у нее было продолжение.
И Габаль продолжил:
— Я сказал ему: «Я и не мечтал встретиться с тобой в этой жизни». Он ответил: «Вот ты и встретил меня». Я напряг зрение, чтобы разглядеть склоненное надо мной в темноте лицо, но он сказал мне: «Ты не сможешь увидеть меня ночью». Тогда я удивленно спросил, как же он видит меня? И он ответил, что привык гулять в темноте еще с тех времен, когда нашей улицы не существовало. Я удивился: «Слава Богу, у тебя крепкое здоровье!» Он ответил: «На тебя, Габаль, можно положиться. Ты отказался от благополучия ради своего униженного рода. Твоя родня — моя семья. Они имеют право на имение, и они должны им пользоваться. Они должны отстоять свою честь. Ваша жизнь должна быть прекрасной». Вокруг меня будто все сияло — настолько я был воодушевлен. Я поспешил спросить его: «Как же мы добьемся этого?» Он ответил: «Силой возьмите желаемое; то, что принадлежит вам по праву, и живите счастливо». Сердце мое затрепетало, и я прокричал: «Мы будем сильными!». «Да сопутствует вам успех!» — ответил он.
Габаль замолчал, и зависла тишина, собравшиеся замерли как зачарованные. Они задумчиво обменялись взглядами и дружно обернулись к Хамдану.
— Нужно поразмыслить, прочувствовать эту историю! — отозвался тот.
— Это не похоже на бред от дурмана, все сказанное — правда, — отозвался Даабас.
Уверовавший Далма заявил:
— Это не бред! Или наше право на имение тоже бред?
С некоторым колебанием Хамдан ответил:
— А ты не спросил его, что мешает ему самому восстановить справедливость? Не спросил, что толкнуло его отдать бразды правления людям, которые нас лишили всяких прав?
Габаль недовольно ответил:
— Не спросил. Был не в состоянии. А если бы ты встретил его ночью в пустыне, не побежали бы у тебя мурашки от страха? Случись это с тобой, ты не посмел бы спорить с ним или сомневаться в его правоте.
Хамдан покачал головой в знак согласия:
— Это похоже на аль-Габаляуи. Но может, лучше ему самому было претворить слово в дело?
— Тогда терпите, пока не сгинете в унижении! — вскричал Даабас.
Поэт Радван откашлялся и сказал, осторожно всматриваясь в лица присутствующих:
— Красивые слова, но подумайте о том, куда они нас заведут!
— Мы уже ходили просить милости, и что из этого вышло? — грустно спросил Хамдан.
— Чего бояться? — вмешался юный Абдун. — Ведь хуже уже не будет…
Хамдан ответил, отговариваясь:
— Я не за себя боюсь, за вас.
— Я пойду к управляющему один, — гордо заявил Габаль.
— Мы с тобой! — придвинулся к Габалю Даабас. — Не забывайте, что аль-Габаляуи предрек ему успех!
— Я пойду один, — сказал Габаль и добавил: — Когда — сам решу. Но я хочу быть уверен в том, что вы все как один поддержите меня и проявите стойкость.
Абдун резко вскочил:
— Мы с тобой до конца!
Его воодушевление передалось другим — Даабасу, Атрису, Далме и Фаванису. Радван же с хитрецой спросил, знает ли жена Габаля, что привело его сюда. И Габаль рассказал им, как открыл свой секрет аль-Балкыти, как тот советовал ему взвесить все последствия, и как он сам настаивал на возвращении в квартал, но жена решила идти вместе с ним до конца.
На этом Хамдан поинтересовался, показывая, что сам он согласен:
— Когда пойдешь к управляющему?
— Когда у меня созреет план, — ответил Габаль.
Хамдан поднялся.
— Я обустрою для тебя комнату в своем доме, — сказал он, — Ты мне дороже сына. А о прошлой ночи завтра будут слагать стихи под ребаб, как о жизни Адхама. Давайте поклянемся быть вместе и в радости, и в горе!
В этот момент до них донесся голос Хамуды, возвращающегося домой на рассвете. Заплетающимся от хмеля языком он пел:
Эй, парень хмельной, что выпил со мной!Щедрее тебя не бывало!Закусим с тобой!Шатаясь, пройдем по кварталу!
Они лишь на мгновение отвлеклись на его завывания и, полные решимости, протянули друг другу руки, скрепляя договор.
38
В квартале узнали о возвращении Габаля. Видели, как он шел с мешком за плечами, видели, как его жена ходила за покупками в аль-Гамалию. Поговаривали и о его новой профессии, которой на улице никто не владел. Однако свои фокусы Габаль показывал в соседних кварталах, и никогда в своем. Крайне редко он доставал змей, и никто не мог подумать, что он способен запросто с ними управляться. Несколько раз он уже проходил мимо дома управляющего как чужой, на самом деле глубоко страдая от тоски по матери. Надсмотрщики тоже видели его — Хамуда, аль-Лейси, Баракат, Абу Сарии. Не смея бить его по лицу, как остальных Хамданов, они прилюдно оскорбляли его и высмеивали его мешок. Однажды Габаль столкнулся с Заклатом, который впился в него злыми глазами и спросил, преграждая дорогу:
— Где тебя носило?
— Мир огромен, — мечтательно ответил Габаль.
— Я тут главный, — разозлился Заклат. — Я могу спрашивать у тебя все, что хочу, а ты должен отвечать мне…
— Я ответил тебе.
— А чего ты вернулся?
— А зачем человек возвращается домой?
— На твоем месте я не стал бы этого делать! — угрожающе сказал Заклат.
Вдруг он рванул с места и чуть не сбил Габаля с ног, но тот успел уклониться, едва сдерживая гнев. Вдруг привратник из дома управляющего позвал его. Габаль с удивлением обернулся, подошел к нему, и они встали у самых ворот, тепло пожимая друг другу руки. Расспросив его обо всем, привратник сообщил, что ханум хочет его видеть. Этого приглашения Габаль ждал с самого своего появления на улице. Сердце подсказывало, что скоро он его получит. Сам он не мог явиться незваным гостем туда, откуда ушел. Поэтому решил не просить о встрече, чтобы не вызывать подозрений ни у управляющего, ни у надсмотрщиков, пока они сами его не позовут. Как только он переступил порог дома, как весть об этом разлетелась по улице. Проходя в гостиную, он быстрым взглядом окинул сад с его высокими деревьями тутовника и смоковницы и розовыми кустами по углам. Однако зимний воздух впитал их привычный аромат. Крутом было светло и спокойно, из проплывающих мимо белых облаков лился свет. С трудом отгоняя от себя нахлынувшие воспоминания, Габаль поднялся по лестнице. Войдя в зал, он увидел ханум и ее мужа сидящими в ожидании. Габаль посмотрел на мать, их глаза встретились, и женщина, отдавшись чувствам, поднялась ему навстречу. Он припал к ее рукам и начал их целовать. Она нежно прикоснулась губами к его лбу. Габаль почувствовал, как его охватывает любовь к ней и счастье. Он повернул голову к управляющему и увидел, как тот неподвижно сидит, наблюдая за ними холодным взглядом. Аль-Эфенди протянул ему руку, немного привстал со своего места и тут же сел обратно. Хода оглядела Габаля с удивлением и тревогой — худощавый, в грубой галабее с толстым поясом, в изношенной обуви, выгоревшей шапочке на густых волосах — в ее взгляде сквозила жалость. Взгляд выразительнее слов говорил, что ей больно видеть его живущим другой жизнью, словно последняя надежда, которую она лелеяла, разбилась вдребезги. Хода пригласила Габаля сесть рядом и в полуобмороке опустилась в свое кресло. Понимая, что с ней творится, Габаль твердым голосом начал рассказывать о жизни у рынка на аль-Мукаттам, о своем ремесле и семье. Он восторженно описывал свою жизнь, несмотря на все трудности. Ходе было неприятно слушать его рассказ.
