Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

— А дети есть у первой жены? — настороженно спросила я.

— Два сына. В школе хорошо учатся.

— Ну, уж в этом наверняка не ваша заслуга, — съязвила я.

— Нельзя быть такой злой, — мягко осадил меня гость.

— Ненавижу таких, как вы. Наверное, сыновья тоже вас не любят за то, что детство им испортили.

— Мне теперь из-за них на ушах стоять? Подрастут, — поймут меня, — сухо, по-военному отчеканил дядя Вячеслав.

— А пока растут, пусть страдают? — буквально закипая, с дрожью в голосе спросила я.

— Я своего отца почти не видели все же человеком вырос, — возразил гость, нахмурившись.

— Он вас тоже бросил?

— Нет. На заработки надолго уезжал.

— Жаль, что вы не понимаете разницы. Он с вами был. И это самое главное.

— Запомни: если не можешь изменить обстоятельства, измени отношение к ним. Не лезь в философию, — жить легче будет, — с притворной лаской посоветовал гость.

— Кому? Детям?! — сжав кулаки, насупилась я.

— Отстань. В твои годы я не имел обыкновения грубить. У тебя предвзятое мнение о жизни. Подрастешь — поймешь, что мужчина создан природой быть самцом, — со слегка натянутой улыбкой преподносил мне гость прописные истины своего видения жизни.

— Каждый сам выбирает, кем быть: человеком или животным! Волк и тот с одной волчицей всю жизнь живет. А вы хуже волка, — зло отрезала я.

— Выпей рюмку и угомонись, — примирительным тоном предложил дядя Вячеслав. — Рано мне пить. А мнения насчет вас все равно не изменю, — упрямо и сумрачно ответила я.

Чтобы избавить гостя от настырной собеседницы и остудить накалившуюся обстановку, мать услала меня в магазин.

Наутро дядя Вячеслав встал и, широко улыбаясь, обратился к матери:

— Размяться бы. С самой войны топора в руках не держал. Форму, наверное, потерял.

— Колоть нечего. Пилить надо, — ответила мать, видимо, не желая затруднять его.

— Еще лучше. Зови мужа, — заявил дядя Вячеслав, потирая руки.

— Грыжа у него разболелась, — отозвалась мать.

Но гость уже раззадорился, ему не терпелось поработать.

— Иди, — кивнула мне мать.

Я не испытала удовольствия от неожиданного предложения, но послушалась. Гость, оглядев мою тощую нескладную фигуру, хмыкнул:

— Она пилу поднимет? Зовите Колю. Какой-никакой, а мужчина.

Я молча проглотила обидное замечание.

— Нет его дома. Выбора у вас нет, — усмехнулась мать.

Дядя Вячеслав, не скрывая своего неудовольствия, пошел в сарай за пилой. Я выкатила бревно и, поднатужившись, уложила его по центру «козла». Увидев бревно, гость удивился, но спрашивать не стал, откуда оно появилось.

С первых движений он понял, что имеет дело с опытным человеком, но все равно продолжал поддразнивать меня. После двух часов работы летчик предложил попить чайку. Я ответила: «Пожалуйста, а я пока дров наколю и разложу в штабельки и «домики».

Гость с минуту постоял и вновь принялся за пилу. Время близилось к обеду. Дядя Вячеслав уже не балагурил и за следующим бревнышком шел в сарай не торопясь. Я тоже использовала каждую свободную минуту: старалась незаметно растереть руки в локтях. Гость начал нервничать, но самолюбие не позволяло ему первому бросить работу. Он резко дергал пилу, не допиливал бревно до конца, пытался разломить отпилки ударом об землю. Я понимала, что он, меняя вид работы, давал рукам отдохнуть, и не мешала ему.

Пила взвизгнула о сучок, сделала волнообразное движение, и по двору поплыл характерный колыхающийся высокий звук. Заслушавшись, я невольно остановилась. Дядя Вячеслав воспринял остановку как сигнал «отбой», но я продолжила работу.

Наконец, мать вышла на крыльцо и позвала:

— Вячеслав, вы увлеклись. Нельзя так. Вы же гость.

Он сразу заулыбался и, не допилив бревно, пошел мыть руки. Я откатила чурбаки под стреху сарая и тоже вошла в хату. До самого отъезда гость больше не дразнил меня.

ХЛЕБ РОДИНЕ

Начало августа. Уборка хлебов идет полным ходом. Мои подружки работают на току, возят зерно от комбайнов.

Сегодня за ужином, низко опустив голову, я недовольно забурчала:

— Отпустите хоть на неделю с девочками на ток поработать. Даже у взрослых бывает отпуск. Лето заканчивается, а мне и вспомнить нечего.

Родители переглянулись. Перед сном бабушка порадовала меня:

— Разрешили. С понедельника пойдешь.

И вот настал долгожданный день! Пять утра. С меня стягивают одеяло. Я возражаю.

— В колхоз тебе пора, сама же просила, — шепчет бабушка.

Я мгновенно вскакиваю, на ходу выпиваю кружку парного молока, беру с собой пару кусков хлеба и направляюсь к двери.

Бабушка озабоченно спрашивает:

— Куда в такую рань? Комбайны в поле не выйдут, пока солнце росу не соберет. Сухое зерно в хорошую погоду можно сразу в заготзерно везти, а влажное сушить придется.

— Мы утреннее зерно на ток будем возить, а после десяти часов — сразу на станцию. Так придумали комбайнеры, чтобы поскорее убрать хлеб и сдать государству. А еще мне надо успеть попасть к хорошему шоферу, который возит хлеб от заслуженного комбайнера. Иначе без толку проваландаюсь и четверть трудодня не заработаю. Нельзя опаздывать, девочки с нашей улицы взяли меня в свою бригаду.

— Ну, раз договорились, — спеши, — согласилась бабушка.

Серебрится росою трава на лугу. Низкие лучи солнца освещают только верхушки деревьев. Тени от домов и сараев черные. Свежий ветер мурашит кожу.

В шесть часов я уже на току. Электрик ковыряется в механизме транспортерной ленты. Кладовщица гремит засовом на складе. Несколько ребят с улицы Гигант играют на куче зерна. Села неподалеку от них. Неуютно. Хорошо, что девчонки подсказали надеть шаровары и платье с длинными рукавами. Зябко передергиваю плечами, прячу покрасневшие босые ноги в зерно. Наконец пришли мои подружки.

— Ты с Валей иди за деревянными лопатами, а мы будем охранять машину от захвата чужаками. Здесь приходится действовать грубо и решительно: кого обругать надо, кому пригрозить, а кого и столкнуть с борта, — объяснила мне Зоя.

Кладовщица записала за нами лопаты, и мы ринулись помогать девчонкам отстаивать права на машину. Шофер дядя Вася взглянул на меня внимательно и спросил:

— Городская?

— Нашенская, — заступились за меня девочки, — Она хоть и директорова, но работать умеет.

— Держись ближе к кабине, — строго приказал шофер и сел за руль.

Водитель понравился мне. На вид лет сорок пять. Спокойный, основательный. Роста невысокого, не богатырского сложения, но в нем чувствовалась самостоятельность. Вид шофера настраивал на деловой лад. «Не пустопорожний», — вспомнила я бабушкину характеристику одного родственника. Молча залезли в кузов. Едем быстро и долго.

— Видишь, куда Скоробогатова загнал председатель? — с сочувствием произнесла Валя.

— Может, нам выгоднее работать с тем, кто с ближнего поля хлеб возит, тогда ходок больше сделаем? — спросила я.

— Важнее, с кем работать, а не с какого поля возить, — авторитетно заявила Рая. — Мы еще прошлым летом во всем разобрались. Опыт имеем.

Я замолчала, чтобы не выглядеть несмышленышем, и стала прислушиваться к разговору подруг.

— ...Своему деверю лучшее поле выделил. Ничего! Иван Никифорович и на редком поле план даст. Трудолюбием возьмет. Не позволит он всяким тут хаять себя. Не из таких. Слов на ветер не бросает. Не зря считается лучшим комбайнером!...

Еще не видя героя жатвы, я переполнилась уважением к легендарному человеку, которому никакие козни не страшны.

Наш путь лежал через Ветренский шлях, потом по Снагостскому поехали. Вдруг вижу: гусята дорогу переходят. Я испугалась, что они не успеют проскочить, и как застучу по кабине! Шофер резко остановил машину и выскочил с бледным лицом, чтобы узнать, что случилось. Ой, как мне стыдно стало! Извиняться начала. Слезы на глазах выступили. «Простите, дяденька, — говорю, — гусят пожалела».