Почтовая открытка - Берест Анна
Чтобы успокоиться, он выпивает рюмку коньяка. И просит свою секретаршу впредь ни в коем случае не пускать к нему этих людей. У девушки красивое имя — Роз-Мадлен.
Глава 28
Семнадцатого июля Жака и Ноэми переводят в лагерь временного содержания за двести километров от руанской тюрьмы. В департаменте Луаре, недалеко от Орлеана. Дорога занимает всю первую половину дня.
Первое, что они видят в лагере Питивье, — сторожевые вышки с прожекторами и ограду из колючей проволоки. За этим зловещим ограждением виднеются всевозможные здания. Все вместе напоминает тюрьму под открытым небом или строго охраняемый военный лагерь.
Полицейские высаживают всех из грузовиков. У входа в лагерь брат и сестра встают в очередь вместе со всеми, много людей впереди, много — позади. Все ждут, пока их внесут в списки. Полицейский, регистрирующий прибывших, сидит за небольшим деревянным столом и старательно пишет, ему помогает солдат. Жак замечает их новенькие фуражки. Кожаные сапоги сверкают в лучах июльского солнца.
Жак получает номер 2582. Ноэми — 147. Все сдают деньги и заполняют специальный бланк: у Жака и Ноэми нет ни сантима. Затем их группа присоединяется к другим прибывшим, которые ждут во дворе. По громкоговорителю приказывают, сохраняя спокойствие, выстроиться в шеренгу и прослушать правила лагеря. Распорядок дня установлен раз и навсегда: в 7:00 — кофе; с 8:00 до 11:00 — наряды по уборке помещений и территории; в 11:30— прием пищи; с 14:00 до 17:30 — снова уборка помещений и территории; в 18:00 — прием пищи: в 22:30 — отбой. Заключенные должны запастись терпением и оказывать содействие администрации. Им обещают лучшие условия проживания после того, как им найдут постоянную работу за границей. Лагерь — только промежуточный этап, дело каждого — слушаться и выполнять приказы. По громкоговорителю звучит приказ разойтись по баракам. Так Жак и Ноэми знакомятся с лагерем Питивье. Он насчитывает девятнадцать бараков и рассчитан на две тысячи заключенных. Постройки деревянные — это так называемая модель «Адриан», по имени военного инженера Луи Адриана, который спроектировал такие корпуса быстрой сборки на время войны 1914–1918 годов. Длина барака — тридцать метров, ширина — шесть, по обе стороны от центрального прохода — два ряда многоярусных нар, покрытых соломой. Здесь спят заключенные.
Летом здесь задыхаются от жары, зимой замерзают насмерть. Санитарные условия ужасны, болезни распространяются так же быстро, как и крысы, которые десятками шмыгают по стенам. Днем и ночью слышится шорох их крючковатых когтей по дереву. Жак и Ноэми впервые видят расположенные на улице умывальники и туалеты, если только можно назвать туалетом безобразный сортир, где люди справляют нужду, сидя на корточках над бетонной выгребной канавой. И на глазах у всех.
Кухни — прочные каменные строения, корпуса администрации — тоже. Проходя мимо лазарета, Ноэми чувствует на себе пристальный взгляд женщины в белом халате, француженки лет сорока с вьющимися волосами. Видимо, у нее перерыв в работе, и она вышла на крыльцо. Ее ясный пристальный взгляд долго не отпускает Ноэми.
Брат и сестра снова порознь: Жаку назначен барак № 5, а Ноэми — барак № 9. Каждая разлука — тяжелое испытание, у Жака возникают приступы паники. Он не привык находиться в обществе одних мужчин. «Я приду, как только смогу», — обещает ему сестра.
Ноэми входит в свой барак, какая-то женщина из Польши показывает ей, как развесить одежду, чтобы ночью вещи не украли. Она кое-как говорит по-французски, Ноэми отвечает ей по-польски. В июле 1942 года арестовывали в основном евреев-нефранцузов: поляков, русских, немцев и австрийцев. Многие из них плохо говорят по-французски, особенно женщины, которые большую часть времени находились дома. В лагере общим языком становится идиш — его понимают все. Даже назначают специального человека из заключенных переводить приказы, что целыми днями льются из громкоговорителей.
Ноэми раскладывает свои вещи и вдруг чувствует, как чья-то рука крепко хватает ее за запястье.
Мужская хватка. Но, обернувшись, она оказывается лицом к лицу с той самой ясноглазой женщиной, которая смотрела на нее у входа в лазарет.
— Говоришь по-французски?
— Да, — удивленно отвечает Ноэми.
— Другими языками владеешь?
— Немецким. Еще говорю на русском, польском и иврите.
— А как идиш?
— Немного знаю.
— Отлично. Как только закончишь обустраиваться, иди в лазарет. Если солдаты что-то спросят, говори, что тебя ждет доктор Отваль. Поторопись.
Ноэми делает, как велено, раскладывает вещи. На дне чемодана обнаруживается тюбик помады «Розат» — она-то думала, что не взяла.
Затем Ноэми идет прямо в медпункт. На месте ее встречает женщина с пристальным взглядом и бросает ей белый халат.
— Надевай. И внимательно смотри, что я делаю, — говорит она.
Ноэми глядит на халат.
— Да, грязный, — подтверждает женщина, — но лучше ничего нет.
— Но кто это — доктор Отваль? — спрашивает девушка.
— Это я. Я научу тебя всему, что нужно знать о работе санитарки. Ты запоминаешь все названия и соблюдаешь правила гигиены, ясно? Если справишься, будешь приходить сюда на работу каждый день.
До самого вечера, не останавливаясь, Ноэми внимательно следит за работой врача. Она берет на себя дезинфекцию инструментов. Вскоре Ноэми понимает, что помимо прочего ее задача — успокаивать, выслушивать и поддерживать женщин, которые обращаются в медпункт. День проходит очень быстро, потому что постоянно прибывают больные — женщины всех национальностей, которым нужна срочная помощь.
— Отлично, — говорит доктор Отваль в конце рабочего дня. — Ты все запоминаешь. Придешь сюда снова завтра утром. Но будь осторожна: ты находишься рядом с пациентами. На тебя не должна попасть их кровь, нельзя вдыхать их зловонный запах. Если заболеешь, кто будет мне помогать?
— Погоди, мама, что это за история про доктора и медпункт, откуда ты знаешь, как все было?
— Я ничего не выдумываю. Доктор Аделаида Отваль действительно существовала, она написала после войны книгу «Медицина и преступления против человечности». Вот, у меня она есть, достань, пожалуйста. Я подчеркнула отдельные места. Смотри, она описывает тот день семнадцатого июля, когда волнами прибывают новые заключенные: «Двадцать пять женщин. Все иностранки, живущие во Франции. Как только они появились, меня поразила одна девушка, Но Рабинович. Типично литовская внешность и крепкое, здоровое, выносливое тело. Ей девятнадцать лет. Я сразу остановила свой выбор на ней. Она будет моей лучшей сотрудницей».
— Как трогательно, что эта женщина помнит Ноэми и пишет о ней.
Увидишь, она еще много говорит о ней в своей книге. Эта Аделаида Отваль была Праведником народов мира. В период, о котором идет речь, ей было тридцать шесть лет. Дочь пастора, психоневролог. Ее направили в Питивье заниматься лагерным лазаретом. Книга Отваль — не единственное свидетельство о Ноэми, которое мне удалось найти: куда бы ни попадала, она производила на людей сильное впечатление. Сейчас расскажу.
В конце того первого дня доктор Отваль дает своей новой санитарке два маленьких кусочка белого сахара. Ноэми идет через весь лагерь, бережно пряча их в кармане, — ей не терпится угостить брата. Но когда она наконец-то находит Жака, тот в ярости:
— Ты ни разу не навестила меня! Я весь день тебя ждал.
Он отправляет сахар в рот. Кусочек тает, и Жак меняет гнев на милость.
— Чем ты занимался? — спрашивает Ноэми.
— Выполнял наряды. Меня отправили с молодежью чистить сортиры. Ты бы видела, что там творится, — в выгребной канаве копошатся белые червяки размером с палец. Мерзость. На них надо сыпать крезол, гранулированный антисептик, а у него такой едкий запах, что у меня разболелась голова и я вернулся в барак. Здесь ужас, правда. Ты не понимаешь. Здесь крысы. Ляжешь на кровать, а они бегают. Я хочу домой. Сделай что-нибудь. Вот Мириам бы точно что-нибудь придумала, — говорит Жак.
