Галина Лифшиц - До свадьбы доживет
И вот однажды Кирка пошла на какой-то свой камерный ансамбль, а я лежал, читал, ждал ее. И так мне жрать захотелось! А я знал, что ничего у нас нет! Ну вообще ничего. Кирка сказала, что вернется и притащит хоть что-то. Картошки, хлеба. Попросит у девчонок рубль и купит еды. И вот понял я: нет у меня сил ждать! И вы понимаете, что я сделал? Я сожрал этого самого зайца! Всего огромного зайца сожрал, ни крошки Кирке не оставил. Но это еще полбеды. Я, когда уничтожил этого зайца, решил скрыть свое преступление. И в эту фольгу, что осталась от шоколадного животного, напихал ваты, бумаги туалетной (дефицит, кстати, был, если помните). Как-то, в общем, восстановил приблизительную форму, поставил в буфет. И дал себе слово, если никто ничего не заметит (а они его явно есть не собирались, берегли), ну, если никто не заметит этого акта вандализма, я обязательно добуду похожую фигуру из шоколада и во всем сознаюсь.
Сейчас я понимаю, что основной стыд как раз в том и состоял, что я не сказал просто: «Кир, не выдержал мук голода и съел вашего зайца, не вели казнить, вели миловать.» Тоже бы возмущалась, пилила, но стыдобы такой я бы точно не испытывал. Ведь все эти годы помнил!
Дальше так. Кира притащилась домой, устала, с инструментом своим музыкальным – тяжеленный, жуть. Сейчас футляры на колесиках, одно удовольствие. А тогда она на своем горбу все это таскала, тоненькая девочка. И притащила-таки хлеба и картошки. Поели. Я ел через силу.
На следующий день с утра пошел в овощной неподалеку, и счастье мне улыбнулось: взяли грузчиком! Платили копейки, но платили! И можно было с собой капусты, картошки, свеклы набрать. Все так делали. Еще на почту пошел. Устроился газеты по утрам разносить. Тогда еще все выписывали газеты-журналы, и почтальоны по утрам ходили по подъездам, раскладывали прессу в ящики. Чтобы рано утром разнести, надо было в пять вставать и бежать на почту. Бежал. Стыд гнал.
Ничего, стали как-то питаться более или менее терпимо. И каждый день я порывался сказать обо всем своей молодой жене. Я надеялся еще и на то, что заяц этот несчастный у них в буфете несколько лет стоял, никто о нем и не вспоминал. И не вспомнил бы, если бы я его не съел. Это закон такой: у лжи короткие ноги. И еще – любое преступление кричит о себе. Как-то так получается, сколько уже наблюдал потом.
Короче, через две недели я получил на почте зарплату. Что покупать? Естественно, вкусного чего-нибудь. Купил сайру (она считалась деликатесом, не каждый день на прилавке увидишь), пару банок взял. Апельсинов, шоколадок, колбасы любительской и хлеба, калачей, еще теплых. Бегу домой, несу все это добро жене. И решил: накормлю ее, а потом признаюсь. Расскажу про зайца. И камень с души упадет.
Кирка ужасно обрадовалась! Устроили пир. Наелись на год вперед. И я думаю: вот сейчас я ей скажу. Простит. Сытая, довольная. Но только я решился, воздуха набрал, Кира встала и говорит: «Ну, раз уж пошла такая пьянка, режь последний огурец!» И – скок к буфету. Открыла его – и хвать зайца! Она хотела меня зайцем угостить, раз я такой хороший и тружусь на ее благо! Судьба! Ничего не попишешь! Берет она, значит, зайца, а он мягкий, легкий, мятый – фальшивый, одним словом.
И понеслось! Все, что я услышал, было справедливо. И все это я говорил сам себе! Я готов был вытерпеть ее гнев. Но она сказала: «Ты предатель! Тебе нельзя доверять!» В общем и в целом, тоже правда на тот момент. Но это я стерпеть не смог. Да и в любом случае – стыд гнал меня прочь. И я удрал. И дальше мы развелись, если коротко. Детство и глупость. Но без этого я бы не стал тем, чем стал. Пока переживал, страдал, дал себе слово: бедным никогда не буду. И такого унижения голодом больше не испытаю. И женщину свою в такое положение не поставлю. И вспомнил я, как в школе обсуждали на литературе «Преступление и наказание», учительница нас спрашивала, что значат слова Мармеладова «Бедность не порок, а нищета порок.» Она что-то объясняла, а я никак не мог понять. И весь класс не понимал. И Кира не понимала тоже. Это самому надо через нищету пройти, чтобы понять. Вот только после зайца я все понял. Бедность – это когда есть еда и есть стены с крышей. На другое может не хватать, но на сытость, на утоление жажды и на тепло дома хватать обязано. Это допустимая бедность. Досадная, но не стыдная. Бедный человек может выбиться в люди, если поставит перед собой цель. А вот нищета – это голод. Это нехватка самого основного. Ты переступаешь допустимую черту, которая удерживает тебя рядом с людьми, живущими по правилам. А переступив черту, забываешь о человеческих законах. Поэтому нищета – да, порок. И опасность – для самого человека, который в нищете, и для тех, кто рядом.
В общем, заяц придал мне ускорения. И привел меня в итоге к тому, что я сейчас имею и буду еще иметь. Вот и вся история.
– Я тебя люблю, – тихо сказала Лена мужу.
Тина улыбнулась им. Она радостно удивлялась тому, что сейчас услышала. Чужой человек из неведомого мира вдруг назвался братом – кто бы мог подумать, что такое возможно?!
– Как странно все! – проговорила она задумчиво, – Я сидела в парикмахерской, ждала своей очереди. Совсем недавно, чуть больше недели тому назад. До этого три месяца фактически не жила. На улицу выходила с собакой погулять. А остальное время – лежала и старалась ни о чем не думать. Настало время, я поняла, что хватит, пора оживать. Отправилась стричься. И вот ждала, листала журнал. Увидела там интервью с бывшим, ну, почти бывшим мужем. Прочитала и страшно разозлилась. Там было вранье. Тоненькое такое вранье, понятное только мне одной. Я прямо в ярость пришла. Хотела даже опровержение в журнал дать. Не получилось. Но в тот же вечер мне было предложено ехать с вами на аукцион. И это произошло, благодаря интервью. Владимир вспомнил обо мне, случайно заглянув в тот самый журнал, и позвонил. И, получается, благодаря Юриному желанию уколоть меня побольнее, мы с вами встретились. И оказались давно знакомыми. Как все идет по цепочке…
– Ну да! Нет худа без добра, сколько раз убеждался, – подтвердил Михаил.
– Неужели у всякого худа есть добрая сторона? – задумалась Тина, имея в виду свое расставание с мужем.
– Вот сколько живу, столько вижу этому подтверждений: худа без добра не бывает. Главное не горячиться и не зацикливаться на этом худе, – уверенно произнес Михаил. – Отыскивать добро надо, верить в него, ждать его. И не торопить. А то судьба отвернется.
– Научиться бы ждать, – пожелала себе Тина.
На следующий день они вернулись довольно рано. Михаил занялся делами, а Елена предложила пройтись вдоль озера. После вчерашнего разговора общаться было легко, будто они знали друг друга много лет. После ничего не значащих разговоров о местном виноделии и лечении вином (такое в кантоне Во практиковалось в прежние времена) Елена вдруг спросила:
– Тина, я, может быть, не имею права на вторжение в твою личную сферу, но этот вопрос меня очень волнует. Скажи, как это произошло с вашим разводом? Можно было что-то почувствовать заранее? Что-то менялось в ваших отношениях?
В вопросе жены Михаила слышался страх. Тина разозлилась. Мало ли чего боится эта женщина! Но ради утоления своего страха препарировать чужую душу, как мертвую лягушку, – это уж слишком.
– Ты опасаешься за себя? Готовишься к худшему? – спросила она прямо, – Впрочем, я отвечу: мы жили в венчаном браке. Я и мысли о разводе не допускала. И об измене не думала. Считала нас с мужем единым целым. Потом поняла, что были некие знаки, но дошло до меня все это уже потом. Больно сейчас это все перемалывать. Рана не затянулась. Все обрушилось внезапно, как обвал в горах.
– Прости. Я не хотела сделать больно тебе. Я о себе подумала, а получилось – тебя обидела, – жалобно произнесла Лена.
Некоторое время они шли молча.
– Да, я боюсь, – заговорила вновь жена олигарха, – В последнее время почему-то особенно боюсь. Мне страшно его потерять, страшно остаться одной. Мне сорок пять, сын уже взрослый, двадцать два ему. И если вдруг мой брак рухнет, я останусь совсем одна. Навсегда.
– Ты моложе выглядишь, я думала тебе меньше сорока, а мы оказывается ровесницы. И дети у нас одного возраста.
– И ты прекрасно выглядишь, Тина, я тоже думала, что тебе лет тридцать пять.
– Испугалась на всякий случай? – подмигнула Тина новой подруге.
– Испугалась. Когда он с Владимиром на аукционы ездит, мне, конечно, спокойнее. А тут ты – вся такая романтичная. Человек искусства. Конечно, испугалась, – согласилась Лена, – Я вообще всех женщин и девушек стала бояться. Раньше так любила подружек, к себе звала, а сейчас прямо ненавижу. Все кажутся мне счастливыми соперницами.
– Ну и зря. Зачем жизнь себе портить? Все же хорошо? Ну, и наслаждайся, пока все хорошо. Страдать надо, когда реальные беды происходят, а заранее – какой смысл? Так сил совсем не останется.
– Да знаю я. И сама себе все это говорю. Но ничего с собой поделать не могу. Мысли всякие в голову лезут. Про преступление и наказание. Я раньше не задумывалась, а теперь очень глубоко чувствую свою вину перед Мишиной женой. Не перед Кирой, о которой вчера речь шла, разумеется. Перед второй женой, Асей, которая была у него до меня. Не знаю, понимает ли он, задумывается ли об этом, но это я ведь их брак разрушила. Сознательно. Я только Плешку закончила, пришла в его холдинг работать – ну, мелкая сошка. А он – владелец всего, что нас кормит и держит на плаву. А девчонки вокруг шушукаются о нем – какой он красавец и как бы его закадрить. Ну, обычные девичьи грезы. Однажды я издалека в окно его увидела. Он шел от машины своей, а рядом с ним – красивая высокая женщина. Она такой слабой выглядела, беззащитной. Это первое мое впечатление о его жене. И мысль моя была: я сумею ее побороть! Представь: идут муж с женой, которые уже давно вместе, а совершенно чужая девчонка думает, как бы эту жену убрать со своего пути! Ни муж, ни жена ни о чем таком и не подозревают, но, выходит, их судьба в руках совершенно чужого расчетливого человека.
