Ален Роб-Грийе - Проект революции в Нью-Йорке

Девушка издает вопль, один-единственный, хриплый и продолжительный крик, резонирующий, словно в тесном пространстве театра. Один из четверых (трудно сказать, который, настолько они похожи и так симметрично расположены) ровным голосом приказывает юноше отойти на три метра к стене. Он произносит слова очень четко, отделяя их друг от друга, акустика же в этом месте столь превосходна, что ему нет нужды повышать голос, несмотря на расстояние. Юноша подчиняется под угрозой четырех револьверов, заколебавшись лишь на секунду.

Тогда раздается слабый хлопок, затем второй. Молодой человек, покачнувшись, падает на мостовую. Еще два хлопка, и он перестает шевелиться. При каждом выстреле ясно слышится глухой удар пули о тело. Девушка в белом муслиновом платье стоит неподвижно и безмолвно, словно парализованная ужасом, замерев в несколько мелодраматической позе: протянув одну полусогнутую руку к спутнику, а второй прикрыв рот, который с каждым выстрелом приоткрывается немного больше. И она продолжает стоять так, словно статуя из воска, растопырив все пять пальцев (один из них обхвачен тонким золотым колечком) примерно в двадцати сантиметрах от разомкнутых губ, чуть повернув красивую светловолосую голову и слегка подавшись грудью вперед, пока четверо убийц с прежним тщанием свинчивают глушитель с револьверов, чтобы затем сунуть за пазуху оружие, отделенное от металлической трубки.

Потом они приближаются к жертве, временно пощаженной, и хватают ее без всяких попыток сопротивления. Однако для большей надежности они затыкают ей рот кляпом и связывают руки за спиной, а затем быстрыми шагами влекут за собой, причем двое из похитителей не столько удерживают, сколько несут девушку, крепко сжимая за плечи с обеих сторон. Дойдя до перекрестка, они на секунду останавливаются: один из двух других нагибается, чтобы поднять с земли потерянную пленницей большую белую вуаль из воздушного шелка, которую осторожно надевает ей на голову. Еще несколько танцующих шагов, и вся группа исчезает за углом улицы, идущей перпендикулярно.

На асфальте, в трех метрах от мертвеца, остается только маленький белый кружок — вблизи он оказывается пластмассовой короной из цветов флердоранжа. Когда на рассвете полицейская служба, занятая подбором трупов, обнаружит тело, в руке молодого человека найдут, сверх того, прямоугольный кусочек картона, формата визитной карточки, со словами, выведенными на нем заглавными буквами: „Белоснежные невесты будут вырваны еще девственными из рук своих земных мужей, дабы стать добычей ножа и пламени…“ Ниже приписано:

„Апокалипсис, 8-90. Бесплатное извещение“. Эту историю рассказывает нам Бен Саид в „Старом Джо“, где мы, как всегда, сидим за стаканами „Кровавой Мери“. Ему самому, говорит он, пришлось вложить эту двусмысленную записочку в руку мертвеца, чтобы все шло согласно установленному порядку Но теперь он спрашивает себя, правильно ли поступил, ибо (тут он тщательно сверяется с записной книжкой) час был указан другой и место не вполне совпадало. В любом случае, повторяет он с раздражением, сам он никогда в жизни не опаздывал; и если на сей раз едва подоспел к началу сцены, из которой вполне мог пропустить какую-нибудь деталь, то ему нарочно назвали не то вре-мя, поскольку, видимо, хотят поймать его на какой-либо оплошности. Семь минут разницы, это о чем-то говорит! Равным образом, было точно сказано: „за забором, На пустыре“ — именно поэтому он заранее описал его внутреннее расположение. Или же это была совсем другая сцена, и агенты-исполнители также принадлежали С другой организации. Впрочем, они-то действовали безупречно…

— Бардак! — вздыхает он. — Настоящий бардак, и мне это стало уже надоедать.

Но тут подошел своей небрежной походкой Фрэнк и сел за наш столик, как если бы ничего не слышал из этого разговора.

— Задание выполнено? — спросил он. 1 — Задание выполнено! — ответил Бен Саид.

И ни словом не обмолвился о незначительных несоответствиях с указанным местом и временем, равно как о своем недовольстве.

Я же сразу отправился домой, потому что Фрэнк — по крайней мере, так мне показалось, — не собирался со мной говорить. Я сел в метро, где все выглядело спокойным. В вагоне поезда-экспресса, куда я вошел, сделав пересадку, никого не было, за исключением очень юной девушки в черных кожаных брюках и куртке, которая, повернувшись ко мне спиной, упорно смотрела в стекло небольшой двери, ведущей в тамбур, в самом конце вагона. При взгляде на нее я стал думать о Лоре, сам не знаю почему. Вновь у меня появилось ощущение, что она несчастна. Тип в плаще все так же стоял на своем посту, за углом дома напротив. Не останавливаясь, чтобы завязать разговор, поскольку мне не терпелось лечь в постель, я поздоровался с ним, дружелюбно сказав „хэлло“. Он ответил мне тем же словом, словно это было эхо.

Когда я вставил ключ в скважину, мне на какую-то секунду показалось, будто в замке кто-то копался: нечто необычное неуловимо ощущалось в работе механизма. Однако ключ повернулся нормально, и дверь открылась. Я вошел, бесшумно прикрыв за собой створку, и опустил ключ на столик рядом с нераспечатанным письмом — оно было положено в почтовый ящик по ошибке, и мне нужно было отдать ее почтальону уж не знаю сколько времени назад. Я снова прочел имя и адрес, но извлек из этой информации не больше пользы, чем в предыдущие разы. На обороте по-прежнему отсутствовали какие бы то ни было сведения об отправителе. Сначала у меня возникло искушение вскрыть конверт, но затем я подумал, что, в сущности, его содержимое меня не интересует.

Я поднялся на третий этаж и обнаружил там Лору в ночной рубашке, с настольной лампой в руке, которая, естественно, не горит; шнур от нее волочился на полу, на пороге широко распахнутой двери одной из пустых комнат той, что выложена белой керамической плиткой.

Я спросил Лору, что она здесь делает. Она ответила мне, что пыталась проверить исправность розетки.

Поскольку я потребовал более детальных объяснений и пожелал узнать, сверх того, отчего ей не спится в столь поздний час, она увлекла меня на середину комнаты и показала пальцем на две маленькие круглые дырочки, которые находятся в самом центре одной из керамических плиток. Ей удалось разглядеть, добавила она, что изнутри дырочки выложены медным листом.

— Должно быть, здесь была столовая, — мгновенно парировал я, — и этим можно объяснить наличие плиток. В розетку же включали шнур от звонка или лампу, которая стояла на столе во время еды. Да и на потолке не осталось никаких следов от люстры или какого-нибудь другого осветительного прибора.

Однако я сразу же почувствовал опасность: я уже знал, куда Лора клонит.

— У дырочек для розетки, — сказала она, — нет внутренней нарезки. Впрочем, чтобы убедиться окончательно, я попробовала вставить штепсель: диаметр у дырочек слишком широкий, и они слишком далеко отстоят друг от друга.

— В таком случае, они служили для привинчивания какого-либо предмета.

— Да. Именно об этом я и подумала, — прошептала она, словно бы для самой себя.

Я произнес, с равнодушным видом человека, которому абсолютны неинтересны подобные глупости, особенно после долгого дня, заполненного изнурительной работой:

— В этом доме полно очень странных устройств.

— Да, — сказала она.

— Я заметил много других непонятных приспособлений.

— Я бы не назвала их непонятными, — ответила она, на секунду задумавшись.

* Чтобы сменить тему, я сказал, что она простудится, если будет расхаживать босыми ногами по плиточному полу. Именно тогда она рассказала мне о типе в черном прорезиненном плаще, который следит за нашим домом.

Я возразил, что она говорит чушь, и хотел увести ее силой из этой комнаты, где ей нечего делать… Но прежде чем я коснулся ее, она отскочила в сторону и забилась в самом дальнем от двери углу Там она съежилась, вжимаясь со всей силой в стену, словно надеясь пройти сквозь нее, и обхватив руками колени, как это уже излагалось. Я также описал, как медленно подошел к ней, следуя по диагональной оси пустой комнаты, готовый в любую секунду резко отклониться вправо или влево, если бы она попыталась ускользнуть от меня. Но она не сделала ни единого движения, только начала скулить, как щенок на привязи.

Я схватил ее за запястье и грубо поднял. Тогда она стала отбиваться, но было уже слишком поздно: мои руки крепко сжимали ее, и тщетные попытки освободиться лишь сильнее подчеркивали ее слабость, а тело приятно терлось об меня, так что я продолжил эту игру еще в течение нескольких минут, просто чтобы доставить себе удовольствие. Естественно, я тут же ощутил желание и потащил ее в спальню, в самый конец коридора, слегка заломив ей руку назад, чтобы причинить ощутимую боль, едва только возникнет впечатление, что она не желает идти дальше. Однако по дороге я дважды останавливался, желая сделать ей немножко больнее и принудить ее вновь потереться об меня таким образом, чтобы почувствовать сквозь свою шершавую одежду нежное прикосновение живота и груди через измятый тонкий шелк ночной рубашки.