Ален Роб-Грийе - Проект революции в Нью-Йорке
Именно по этой причине я и употребил слово „фигуры“; между тем, речь идет скорее не о шахматной игре, а о театральном представлении, и в таком случае уместнее было бы говорить о реквизите. Как бы то ни было, из всех этих предметов больше всего поражает воображение великолепная медная кровать, занимающая центр сценического пространства; из ее матраса, будто вспоротого ударами ножа, кое-где выбивается конский волос, выцветший под дождем и лучами солнца. На нем лежит на спине, раскинув руки и ноги в виде креста святого Андрея, обнаженный манекен из пластмассы телесного цвета; изумительная рыжая шевелюра, сверкающая на солнце, обрамляет матовое кукольное личико с большими удивленными зелеными глазами. В паху также сверкает курчавый треугольник, чьи волосы похожи на настоящие, но, похоже, их смастерили при помощи клока красноватой пакли, вытащенной из матраса и приклеенной к лобку.
Вокруг кровати стоят три мощных прожектора — один в ногах девушки, два других справа и слева от ее головы. Обнаженное тело залито столь ярким и резким светом, будто готовится некая хирургическая операция. Я легко опознаю в этом прекрасном рыжем создании ДР собственной персоной, которую только что приготовили к смерти, дабы использовать это обстоятельство в качестве последнего довода убеждения для ее старого любовника Эмануэля Гольдштюкера, о котором уже говорилось. Стол из полированной стали, предназначенной для глажения белья в домашних условиях и использованный для начального этапа пыток, о которых было рассказало ранее, занимает, между тем, около дюжины клеточек шахматной доски (каждая сторона гранитного булыжника имеет в длину примерно двадцать пять сантиметров) в глубине сцены на заднем плане. Симметрично оси кровати возвышается третий пыточный станок: к небу вздымает свои острые зубья ручная пила дровосека, крепкое стальное полотно универсального назначения, шириной в фут и длиной в два метра, укрепленное в горизонтальном положении в метре от земли, на деревянных рогатинах, вбитых в щели между булыжниками (следовательно, разделенных восемью клеточками).
Большая часть остальных вещей уже упоминалась прежде. Назовем их еще раз: белая машина без колес, железная клетка для перевозки хищников в метро, велосипед, несколько архаичных сельскохозяйственных машин, а именно соломорезка, плуг с одним лемехом и три деревянные бороны с железными наконечниками, две двери ярко-голубого цвета, все еще заключенные в дверную раму и поворачивающиеся на петлях, наконец, металлическая лестница, поставленная вертикально в одном из углов площадки и представляющая собой нечто вроде обсерватории, с которой можно одновременно обозревать и пространство, ограниченное забором, и окружающие улицы. На вершине лестницы укреплена телевизионная антенна, подсоединенная к многочисленным аппаратам, рассеянным по булыжному покрытию (каждый из них занимает шесть клеточек), которые показывают одну и ту же учебную программу, что позволяет следить за ней на всем протяжении пути. Один из этих телевизоров, передающий познавательную программу о черной Африке, фигурировал, как мы видели, в описании первого акта пыток. В завершение отметим, что на более свободных участках сцены расположены такие предметы, как десятилитровый бидон, полный бензина, связка цепей той толщины, какую используют, чтобы привязывать очень крупных собак, четыре литых гири весом в двадцать килограммов каждая, с большим кольцом и выпуклой надписью, удостоверяющей точную величину их массы, кусачки, молоток, кузнечные гвозди, толстая деревянная терка цилиндрической формы с очень большими отверстиями, зеленое шелковое платье, прожженное утюгом, два шприца для внутривенных вливаний, три медицинских халата, запачканных кровью, стальные ножницы, железная линейка с острыми ребрами, ящик с шестью бутылками, содержащими ярко-красную жидкость, пинцет для удаления Волос, записная книжка в черной молескиновой обложке, фломастер, двенадцать бритвенных лезвий, вязальная спица, булавки и проч.
Не теряя времени, я прохожу через одну из голубых дверей, широко распахнутых в пустоту, чтобы взять, Преодолев тридцать клеточек, четыре цепи примерно в метр длиной, каждая из которых заканчивается карабином, и возвращаюсь к кровати той же дорогой; стараясь не привести в чувство рыжую девушку слишком рано и не меняя ее позы, тщательно привязываю (при помощи цепей) запястья и щиколотки к четырем медным стоякам, образующим спинки кровати; отправляюсь за бидоном с бензином, для чего приходится пересечь двадцать восемь клеточек по диагонали и отворить другую голубую дверь, которую я закрываю на обратном пути; поливаю бензином паклю, приклеенную к лобку закованного манекена, отношу бидон на место (вновь открываю и закрываю дверь) и опять подхожу к кровати; нащупываю в кармане куртки уже упомянутый коробок спичек, который сунул туда, входя на пустырь; выключив три прожектора, чиркаю спичкой и подношу огонек к пропитанному бензином курчавому треугольнику. Тот мгновенно вспыхивает.
В ночной темноте поднимается красивое, очень красное пламя, чьи мерцающие искристым светом завитки и изгибы отбрасывают неверные блики на окружающие предметы, которые и сами словно бы подрагивают, взвиваются вихрем и опадают, что особенно заметно на светлом фоне ближайших участков тела, иными словами, на широко раздвинутых бедрах, животе и груди молодого манекена, конвульсивно дергающегося от боли, но сохраняющего свое распятое положение, ибо наложенные путы не дают ему возможности переменить позу. Однако жертва, возвращенная к жизни этим жестоким способом, изо всех сил дергается в стальных браслетах, так что мелодичное позвякивание ручных и ножных цепей вторит сухому потрескиванию горящих волос.
Когда пропитанный бензином треугольник выгорает дотла, пламя внезапно гаснет. Я вновь зажигаю прожекторы. Прекрасная Джоан, видимо, окончательно очнулась. Ее широко раскрытые глаза блестят, и она смотрит на меня с прежним наивным, удивленным, немного детским выражением, а на полураскрытых губах застыла та же простодушно-чувственная улыбка всегдашней готовности и послушания. Вместо сгоревших волос в паху остается какая-то беловатая клейкая субстанция, покрывающая лобок неровными подтеками; я предполагаю, что это расплавившийся в пламени клей и осторожно трогаю это место указательным пальцем, а затем прикасаюсь к нему кончиком языка: вкус такой же приятно-сладковатый, как у некоторых тропических фруктов. Я выдираю из распоротого матраса новый клок пакли; рассмотрев ее с близкого расстояния, я думаю, что она не могла приобрести этот рыжеватый оттенок из-за одних только дождей — вероятно, ее покрасили или же окропили красной жидкостью из бутылок, стоящих в ящике. Размышляя таким образом, я тщательно разминаю клок, дабы придать ему форму треугольника, а затем аккуратно укладываю на лобок, облитый клеем, чьи подтеки исчезают между ног.
Потом я приступаю к повторному исполнению всех предшествующих операций: иду за бидоном с бензином и не жалею нескольких децилитров, чтобы пропитать курчавый треугольник в паху, который опять выглядит совсем новеньким. Я уношу бидон на место, возвращаюсь к кровати и выключаю прожекторы. Чиркаю спичкой из коробка, что лежит у меня в кармане, и воспламеняю рыжую поросль. На сей раз соблазнительно изогнутое тело дергается сильнее в красных отблесках живого фа-кела, поскольку путы, видимо, несколько ослабли вследствие конвульсивных судорог девушки, мечущейся в пароксизме страдания. Из ее горла вырывается хрип вкупе с прерывистым дыханием и все более пронзительными криками вплоть до финального долгого стона, который не прекращается и после полного угасания пламени, чему предшествовал сноп искр. Когда я вновь зажигаю прожекторы, то вижу, что большие зеленые глаза закрылись, лишь постепенно приоткрываясь, чтобы еще более пристально взглянуть на меня из-под полуопущенных век.
Я же в третий раз приступаю к схожей операции, как предусмотрено в приговоре, написанном Бен Саидом. И на сей раз осужденная под влиянием мук, извивается необыкновенно красиво, выкрикивая при этом несвязные слова, где смешаны мольбы и признания, время для которых давно ушло, о чем я не забываю ей напомнить. После пытки огнем я перехожу, согласно сценарию, к кусачкам и пиле, составляющим третий акт.
Пользуясь бессилием, охватившим пленницу вследствие ожогов (мне даже пришло в голову засунуть кусок пакли во влагалище, чтобы продлить процесс сгорания), Я отвязываю от спинки кровати цепи и приподнимаю Джоан, чья неизменная улыбка, застывшая на кукольном лице, напоминает святую радость юных мучениц, терзаемых палачами. Однако, не позволяя себе увлечься сверх меры этим метафизическим сравнением, я связываю ей руки за спиной, так чтобы запястья находились на уровне талии и не закрывали ягодиц. Затем беру на руки ставшее послушным тело и усаживаю свою жертву верхом на положенную горизонтально пилу с длинными Острыми зубьями, которая поднята слишком высоко, чтобы можно было достать ногами до земли. Потом я привязываю к щиколоткам гири весом в двадцать килограммов, разложенные с обеих сторон стального полотна симметрично, на расстоянии в пять клеточек каждая. Благодаря тому, что длинные ноги широко разведены и притянуты вниз грузом, стальные зубья глубже впиваются в нежную плоть промежности; струйки крови начинают стекать по полотну пилы и внутренней поверхности ляжек; самые же полноводные вскоре достигают колен.
